Кадр из фильма «Воскрешение»
«Мать и дитя» (Woman and Child) — второй иранский фильм в конкурсе, первым была «Простая случайность» Джафара Панахи. Во многом они противоположны. Фильм Панахи — минималистская притча, не без доли абсурда, фильм Саида Рустаи — реалистическая, психологическая, в меру конвенциональная, но кинематографически убедительная и отлично исполненная мелодрама, в одной из сцен которой задействована, например, не одна сотня школьников. Фильм Панахи снят нелегально, фильм Рустаи — при поддержке иранского государства и потому, например, все его героини безальтернативно носят пресловутые головные уборы. Главная героиня, 40-летняя Махназ, переживает ужасную трагедию: погибает ее 14-летний сын — гиперактивный усатый юноша, от проделок которого стонет вся школа: он и в азартные игры резался, и соблазнял подругу своей матери при помощи запрещенных в Иране соцсетей. Узнав о том, что его мать повторно выходит замуж, Алияр тоже выходит — в окно.
Дальнейшее представляет собой отчет о попытках несчастной женщины отомстить тем, кого она считает виновниками трагедии (школьному учителю, собственному жениху, бросившему ее ради ее же сестры, недоглядевшему за Алияром тестю и т.д.). Хотя винить она должна прежде всего саму себя: как и сын, она крайне неспокойная женщина, и если чему-то и учат каннские фильмы этого года, так это тому, что женская истерика — это беда. А месть никогда не решала проблемы, а только создавала новые.
Кадр из фильма «Мать и дитя»
Как всегда, мастерский фильм братьев Дарденнов, «Молодые матери» (Jeunes mères), невозможно свести к столь однозначной морали, хотя с реализмом и исполнением у них тоже полный порядок. Бельгийские братья рассказывают истории пятерых совсем юных девочек из бедных и/или неблагополучных семей, решивших по своей воле родить детей в детском же возрасте 14-15 лет. Все они теперь в приюте для молодых матерей города Льежа, у каждой своя история — и похожая на другие истории, и непохожая. Кто-то рожает в надежде завести полную семью, которой они были лишены в детстве, кто-то — в расчете на чудо (в этом возрасте такой расчет еще позволителен). Но чудес не бывает: девочки, как правило, не нужны ни своим родителям, часто пьющим, ни своим бойфрендам на час — хорошо, что есть, как выясняется, очень неплохо работающие бельгийские социальные службы.
Разрешение у историй тоже разное, но многими девушками руководит желание разорвать порочный круг нищеты или нелюбви: кто-то решает отдать ребенка на усыновление, ибо это единственная возможность выбраться из бедности, кто-то не хочет, чтобы новорожденный повторил судьбу матери — тоже когда-то брошенного ребенка, кто-то дорастает до чувства ответственности и находит в себе силы растить малыша одной, кому-то даже удается создать хрупкую первоначальную видимость семьи, и можно только надеяться, что ее не разрушит очередной приступ наркозависимости. Дарденны впервые переплетают в одном фильме несколько историй, и в самом этом разнообразии кроются проблески оптимизма — авось, кому-то из героинь все-таки повезет, как одной из выпускниц материнского приюта в Льеже: она скоро поступит на работу кондуктором. Этот фильм — тот редкий случай, когда зрителю не все равно, как сложится судьба его персонажей.
Этот фильм — тот редкий случай, когда зрителю не все равно, как сложится судьба его персонажей.
Кадр из фильма «Молодые матери»
Китайский ультрасинефильский и ультраэстетский конкурсный фильм «Воскрешение» (Resurrection) — то, что западная кинокритика иногда называет словом mindfuck. Идея, заявленная в начальном титре, о существовании на земле двух видов людей — тех, кто способен и не способен видеть сны, кажется плодотворной — тем более, что вторые, будучи жестоки и реалистичны, живут долго, а первым уготована весьма незавидная судьба. Далее следует шесть отдельных произведений, выполненных в разных стилях, как бы пролистывающих историю кино ХХ века. Самое удачное из них — это пролог, стилизованный под немое кино, хотя и не лишенный цвета: в нем женщина, не умеющая мечтать, заряжает в искореженное тело монстра-мечтателя проектор и катушку с пленкой, прозрачно намекая на то, что кино — и есть наши сны.
Дальнейшее, впрочем, гораздо менее прозрачно. Он и Она возрождаются в следующих новеллах/реинкарнациях, стилизованных то под послевоенный нуар, то под буддистскую притчу (с духом горечи, появляющегося из выбитого камнем гнилого зуба мечтателя), то под неоновый гламур Вонга Кар-Вая. Последний эпизод длиной 40 минут, разворачивающийся в ночь на 2000-й год, особенно потрясет тех, кто впервые узнал о планах длиной в фильм из сериала Adolescence («Переходный возраст»), впрочем, боюсь, что шедевр культового в самых нишевых кругах режиссера Би Ганя пройдет мимо них — если уж даже не все видавшие виды фестивальные монстры смогли его выдержать. Бывает так, что блистательный непрерывный план продолжительностью 40 и больше минут прерывается в результате ухода с него зрителя. Но так, пожалуй, даже лучше для чистого искусства.
В программе «Двухнедельник режиссеров» показали едва ли не самый скандальный фильм фестиваля, мимо которого совершенно умышленно прошел главный конкурс, — «Да» (Yes) Надава Лапида, лауреата берлинского «Золотого медведя» за «Синонимы» и каннского приза жюри за «Колено Ахед». Новый фильм — жесткая сатира, резко критикующая и сегодняшнюю израильскую политику, и сам образ жизни израильтян, по мнению автора, утопающих в праздности и конформизме. Большие куски фильма навевают воспоминания о «Великой красоте» Паоло Соррентино — с той разницей, что у предающихся вакханалиям итальянцев нет под боком Газы, где гибнут люди.
После череды оргиастических танцевальных номеров герою фильма, музыканту по имени Y (Ариэль Бронз), поступает предложение написать новый гимн Израиля — в милитаристском духе и с поправками на предстоящее завоевание Газы. Несмотря на все свое свободомыслие, Y давно не может позволить себе ответа помимо вынесенного в заглавие — особенно если предложение исходит от карикатурного русского олигарха в исполнении Алексея Серебрякова. Вместе с взявшимся за прославление израильской военщины героем зрители отправляются в местность неподалеку от Газы и видят ее обстрелы собственными глазами. Завершается все очередной оргией, в которой Y и другие долго и подробно вылизывают модные полуботинки русского олигарха, имеющего, как намекает фильм, большое влияние на израильского премьер-министра. Работать над столь острокритическим произведением в Израиле многие отказались — от финансистов и страховщиков до актеров и гримеров, но давно живущий в Париже Лапид довел этот радикальный и смелый проект до финальной точки: если ему и не удалось осмыслить происходящее с высот вечности, то предъявить ни на кого не похожий собственный взгляд удалось точно.
Кадр из фильма «Да»
С другой стороны конфликта обнаружилась лаконичная и парадоксальная киноповесть «Однажды в Газе» (Once Upon A time In Gaza) братьев Араба и Тарзана Нассеров — в конкурсе «Особый взгляд» она удостоилась награды за лучшую режиссуру. Несколько лет назад в Венеции прозвучала лирическая трагикомедия братьев под названием «Газа, любовь моя» о простых и хороших людях, живущих еле сводя концы с концами, часто без электричества и самого необходимого, но испытывающих насущную потребность в теплоте и любви.
Новый фильм братьев уже не просто демистифицирует обычную палестинскую жизнь в секторе, который президент Трамп пообещал превратить в Ривьеру, наподобие той, где проходит Каннский фестиваль (в начале в саундтреке это обещание звучит в качестве контрапункта той реальности, в которой существуют мирные жители Газы — не хватающие звезд с небес, не являющиеся ни ангелами, ни дьяволами из преисподней). «Однажды в Газе» благородно рассматривает бревно в собственном глазу там, где обычно со всех сторон живописуют соринку в глазу соседа. Действие происходит в «мирные» нулевые. Главный герой — маленький человек Яхья, никогда в жизни не покидавший Газы, мечтает повидать мать, живущую в часе езды на Западном берегу, но не в силах ничего сделать с запретом израильских властей. Под руководством владельца фалафельной по устрашающему имени Осама он толкает таблетки, а где наркодилерство, там разборки и смерть. Ровно на середине фильм неожиданно меняет курс и, как и картина Лапида, оборачивается смелой сатирой: Яхья получает предложение сняться в кино — в первом палестинском боевике о борьбе с сионистами.
Маленький человек получает возможность примерить на себя горделивый взгляд и поступь «героя». Это приводит к мести, к убийству соотечественника — пусть и из «благородных» соображений. А дальше Яхье остается только самому погибнуть на съемках — от случайной «израильской» пули — и стать патентованным «мучеником».
Кадр из фильма «Однажды в Газе»
Еще один фильм «Особого взгляда», отмеченный призом лучшей актрисе — непрофессионалке Клео Диара из Гвинеи-Бисау. Она выступила в роли самой себя в эпическом творении португальца Педро Пиньо «Я отдыхаю только во время бури» (O Riso e a Faca/ I Only Rest In The Storm). Квазидокументальное полотно, чьей целью является погружение зрителя в неведомое, имеет главным героем молодого португальского инженера Серджо, чьими глазами мы следим за жизнью в Гвинее, куда он для пущей наглядности въезжает на автомобиле.
Вместе с Серджо мы испытываем на себе песчаные бури и поломку машины в пустыне, становимся частью плана рыночной воровки по краже продуктов и оказываемся участниками бесед с местными жителями на разнообразные антиколониальные темы. Гвинейцы разного социального статуса, в том числе местная проститутка, то и дело обращаются к португальцу с гневными лекциями, разоблачающими фальшь европейского участия в судьбе африканцев. Какие чувства могут вызывать у них люди, использующие в унитазах вполне питьевую воду? Только презрение. В сельских районах гвинейцы выступают против прогресса, который олицетворяет для них слабохарактерный португалец: им не нужны ни дороги, ни водонапорные станции, им и так хорошо. Вот разве что установку туалетов они все же приветствуют. В принципе их отношение к нерешительным, нехаризматичным европейцам можно понять (опять же для наглядности в эпизоде с проституткой Серджо предстает сомневающимся импотентом, только в сцене группового секса он как-то находит себя). Вот португалец узнает о том, что согласно варварскому местному обычаю в жертву каким-то окрестным богам будут принесены козы. Он хочет спасти хотя бы одну из них, самую молодую. И делает… разумеется, ничего.
Но и фильм о постороннем наблюдателе имеет точно такой же наблюдательный характер: скользя по поверхности и ни на чем не задерживаясь, он предъявляет изображение видеорегистратора. Хоть какое-то подобие драматургического конфликта забрезжит ненадолго, когда Серджо узнает о пропаже его предшественника-итальянца, но и эту историю засасывает гвинейский песок. 211-минутное действо могло бы легко продолжаться и 2211 минут — в таком виде оно вызвало бы еще больший интерес антиколониально настроенных отборщиков.
Кадр из фильма «Я отдыхаю только во время бури»
