Общество спектакля: почему мы имитируем свои желания
От слова «арт» трясет уже давно. Арт-кафе, арт-салон, арт-квартал, арт-терапия — кажется, арт-террористы взяли в заложники русский язык и не собираются его отпускать. Как-то я шел по Садовому кольцу и увидел вывеску «АРТ-ТУР», оказалось, это весьма популярный туроператор. Бизнес решил, что если поженить себя с приставкой «арт», то все его услуги и товары автоматически переходят в ранг чего-то художественного, изысканного, ароматного. Маркетологам и продавцам надо идти, конечно, дальше — современный человек, чай, не крестьянин какой-нибудь, должен мыться арт-шампунем, есть арт-спагетти и курить арт-сигареты. Ой, у нас же эпоха ЗОЖ — соблюдать арт-диету. Я уже с подозрением начал относиться к собственному имени (Артур) — чувствую себя то ли арт-объектом, то ли арт-субъектом, пока не разобрался.
Ирония заключается в том, что капитал воспринимает искусство в его устаревшем традиционном смысле, мол, если арт — значит, красиво. Вот только категория красоты современных художников давно не интересует. Искусство не только сомневается в самом себе, оно уже много раз торжественно совершало сэппуку. В арт-кафе должны подавать мясо из чучел кроликов Фабра, арт-квартал — это выжженная земля между Палестиной и Израилем, куда и следовало бы продавать путевки туроператору «АРТ-ТУР».
Но в обществе спектакля все устроено иначе. Ну, скажем, открытие выставки интереснее самой выставки, «Ночь музеев» важнее музеев, а возможность высказаться на тему «Что лучше: "Аритмия" Хлебникова или "Нелюбовь" Звягинцева» намного увлекательнее этих фильмов.
Бизнес решил, что если поженить себя с приставкой «арт», то все его услуги и товары автоматически переходят в ранг чего-то художественного
Важно не быть, но казаться кем-то, постоянно имитировать свои желания; я — это кто угодно, но только не я. В фильме Вуди Аллена «Зелиг» главный герой отвергает свою личность, в кругу врачей он становится врачом, среди бейсболистов — бейсболистом, а в компании афроамериканцев — афроамериканцем. Он боится быть самим собой, поскольку быть кем-то другим удобнее, комфортнее. В некотором смысле мы все — Зелиги, симуляция предполагает социальную выгоду, а обнаружение себя подлинного — да еще перед другими — возможный сеанс саморазоблачения, бонус в виде травмы. Кто ж знает, какие мы внутри? Хотим ли мы это знать? Представьте, что мир — это инстаграм, вы будете пользоваться его фильтрами или нет? Даже если в некоторых случаях не будете, то напишете #nofilters. Мол, друзья, это хохма, это я специально — имитирую себя естественного.
Как-то я оказался в миланском театре «Ла Скала». Не помню, какой именно балет смотрел, но сбежал с него во время перерыва. Не балетным искусством, конечно, знаменит этот театр, но я не ожидал, что постановка окажется столь архаичной, дремучей, будто мы живем не в XXI веке, а в эпоху Доницетти. Но больше всего изумила меня итальянская публика — бриолин, костюмы, трости, под ручку, все с иголочки. Это был светский раут, выход в свет, ритуальное посещение сакрального заведения. Всем было плевать, что и как происходит на сцене, фильтры настроены, геолокация идеальная, имитация театра доведена до совершенства. Спустя некоторое время я общался с одной знаменитой российской балериной, часто выступающей в «Ла Скала». Она сказала, что это типичное поведение итальянцев, любой рядовой спектакль — помпезный ритуал. Поразило меня ее замечание, что ей это очень нравится. Красивые люди в красивых нарядах приходят в красивый театр — что может быть прекраснее?
Симуляция предполагает социальную выгоду, а обнаружение себя подлинного — возможный сеанс саморазоблачения
Французский писатель и философ Марсель Жуандо в своей книге «Образы Парижа» описывает людей, которых он встречает на улицах города. Его пристальный взгляд моментально обнаруживает притворство, в которое облачены прохожие. Собственно, главный интерес для Жуандо представляют клошары, дети, старики и животные — только их он возводит на пьедестал, поскольку они или еще не лишены непосредственности, или утратили смысл одеваться в пестрые чужие личности. Вот что он пишет о себе: «Как хорошо было бы выпить что-нибудь, сидя на террасе кафе, как все, — говоришь ты себе и садишься за столик, — но вот твой взгляд становится чересчур жгучим, ты поднимаешься и уже через минуту, не в силах совладать со своей манией, убегаешь, чтобы напиться из сточной канавы». Сточная канава — это побег от спектакля, социальных па-де-труа в сторону себя, своих желаний и предпочтений. Но побег этот стоит усилий, внутренней работы, страданий, поскольку неуважение к общественным ритуалам воспринимается окружающими как оскорбление (батенька, да вы социопат).
Польский режиссер Ежи Гротовский как-то сказал: «Мы настолько привыкли скрываться в своей жизни, что сам факт обнаружения себя, полностью, становится почти чудом». Будучи знаменитостью, он отказался работать в театре, стал заниматься практиками, акциями, в которых могли принять участие все желающие. Они были похожи на коллективные психотерапевтические сеансы. Гротовский считал, что воплощение себя подлинного возможно, но для этого нужен радикальный разрыв с обществом спектакля.
С террасы кафе — к сточной канаве.
Чудо — звучит очень пафосно. Возможно ли оно? Чудо себя. Постойте, 2018 год, какое еще чудо? Какие канавы? Стоит только подкрутить фильтры, и мир внутри нас — а значит, и вокруг — станет изящнее, таинственнее, артистичнее. Мир — инстаграм, и единственное чудо — если у вас его нет.