Выход первой серии «Хорошего человека» совпал с новостями об отравлении Алексея Навального, и один из киноманских Telegram-каналов быстро зарифмовал повестку со сценой из фильма, где власти города Вознесенска обсуждают только что отправленного ими в реанимацию блогера. Совпадение это, безусловно, случайное и более того — весьма натянутое, однако вполне обычное для проектов Константина Богомолова. Режиссер, сделавший себе имя на демонстративно циничных постмодернистских переделках классики в театре, привык читать русскую жизнь как код — иногда культурный, а иногда и двоичный. Эту привычку он приобрел от нежно любимого Владимира Сорокина, сумевшего свести отечественную экзистенцию к потреблению «нормы».
Усевшись в кресло кинорежиссера, Богомолов вроде бы принципиально отказался от китча и вульгарности. Его первый сериал «Содержанки» стал попыткой художественного панорамирования московского «тяжелого люкса», нынешний — и вовсе имеет в основе историю «ангарского маньяка». Впрочем, в данном случае особенно очевидно, что реальность — всего лишь повод для высказывания. Богомолов бегло и почти неряшливо выстраивает декорации новой истории.
Не в меру активный блогер (Илья Дель) обнаруживает, что местная статистика пропавших без вести женщин превышает показатели остальной России, и записывает по этому поводу обращение в СК. Начальство (неожиданный выход Антона Табакова) отправляет разобраться следователя Ключевскую (Юлия Снигирь), у которой в анамнезе только что вышедший из колонии тиран-отец и мутноватый бывший бойфренд (Андрей Бурковский). В Вознесенске ей в напарники набивается местный коллега Крутихин (Никита Ефремов). Он, собственно, и есть маньяк (это мы узнаем почти сразу), а в подвале у него томится очередная жертва (Мария Фомина). Между охотницей и преступником начинается то ли дуэль, то ли роман, а то ли нечто третье, чему слово подобрать куда сложнее, чем навесить знакомый ярлык.
За кадром Федор Чистяков поет про то, что о любви немало песен сложено, но он еще споет.
В «Хорошем человеке» многое раздражает почти сразу. Герои что-то бубнят, главу провинциальной администрации играет Дмитрий Куличков, который на такие роли обречен в силу некоторых особенностей физиономии (впервые проявленных еще в фильме «Бубен, барабан»). В какой-то момент с расставленных по Вознесенску рекламных щитов сходит Ксения Собчак. На титрах первой серии Вертинский поет про то, как хорошо без женщин и без фраз, в начале второй — Лагутенко о том, что здесь пропадают такие девчонки. Детектив как-то не клеится: власти упорно отрицают деятельность маньяка, а для зрителя в этом вопросе, как уже было сказано, нет никакой интриги. Наконец, за камерой стоит постоянный балабановский оператор Александр Симонов, умеющий даже вполне центр Москвы (он же снимал первый сезон «Содержанок») заставить выглядеть так, будто он нацарапан гвоздиком на ржавой трубе.
Иными словами, Богомолов демонстративно отказывается любоваться знакомыми приметами русской реальности и не позволяет этого зрителю. Более того, сами приметы для него какая-то пустая, бессмысленная порода — вроде перекладываемого ежегодно асфальта. И особенно в поверхностности этого взгляда раздражает то, насколько временами он оказывается точен. Так абсурд местного быта и бытия моментально проступает в сцене, где на танцполе ночного клуба пляшут пенсионеры обоих полов.
Столь же демонстративны здесь и культурные аллюзии. В повторяющемся кошмаре нервная Ключевская сидит за столом над «Черной курицей» Погорельского (про подземных жителей), а маньяку Крутихину снится, как родители заставляли его рисовать собачку (вспоминаем триеровского Джека, считавшего себя художником). То есть даже интеллектуальный диалог здесь выглядит не более чем еще одной деталью фона. И деталей оказывается так много, будто кроме фона и вовсе ничего нет. Ощущение это, впрочем, обманчиво.
Богомолов любит говорить о том, что больше всего его интересуют свойства художественного языка и его метаморфозы. Что сам этот язык — особенно в театре — и становится если не героем, то центром внимания и притяжения. Режиссер рассуждает о том, что зритель уже не может всерьез поверить в правдивость происходящего на сцене или на экране. «Хороший человек» в этом смысле показателен, потому что в нем нет ничего откровенно шокирующего или слишком уж безобразного. И в то же время в этих негромких, каких-то выцветших диалогах, в демонстративном отказе от повышения тона есть что-то невероятно щемящее — как в песне Чистякова «Ехали по улице трамваи», которая тут тоже в какой-то момент звучит.
Центральный конфликт сериала — это не «Настоящий детектив» (как можно было ожидать), не «Твин Пикс» (Богомолов никогда всерьез не был мистиком). Это современное «Молчание ягнят» (или даже, скорее, ридли-скоттовский «Ганнибал»), как бы переписанное под Достоевского. Болевой центр здешней интриги завязан не на интеллектуальном, а, скорее, на чувственном поединке — исход такого антагонизма, в конце концов, куда менее предсказуем. И в этом противостоянии в любой момент (на протяжении восьми оставшихся серий) могут поменяться не только пресловутые гендерные роли, но и какие-нибудь еще. Просто представьте себе, что Ганнибал Лектер вдруг превращается в Родиона Раскольникова. Тоже, кстати, хороший был человек.
