Галина Мызникова и Сергей Проворов, создавшие арт-группу «Провмыза», — нечастый в мире искусства пример соединения двух творческих судеб в одну. Эта пара создает коллективное искусство в тонком симбиозе, предполагающем вечный надрыв и неутихающую бурю. Они представляли Россию на Венецианской биеннале и Венецианском кинофестивале, становились лауреатами главной премии в области современного искусства «Инновация», обладателями Гран-при премии имени Сергея Курехина и не перестают стремиться к новым труднодостижимым творческим планкам и рубежам.
В этом году арт-группа выбрана Cosmoscow художником года и готовится представить свой новый проект, созданный специально для ярмарки. На разных этапах находятся и несколько других эпичных и монументальных историй, а значит, «Провмыза» пребывает в своем любимом состоянии «оголенного нерва», когда острее всего переживается полнота мира. О ценности трагедий, любимом Нижнем Новгороде и сотворчестве — этот разговор.
Помните ли вы момент, когда осознали себя как художников?
На ощупь, медленно, далеко не одновременно и не сразу, когда осознание приходит на уровне переживания творческих мучений, которые казались на тот момент чуть ли не экзистенциальными.
Вы были художниками до встречи друг с другом?
Галина Мызникова: Так случилось, что нет. Сергей был поэтом, а я архитектором. Нас объединило сообщество творческих людей, в которое входили художники, музыканты и поэты. Это было начало 1990-х годов. Нам не оставили шансов быть иными, кроме как жить в творчестве.
«Провмыза». «Марево» (опера), 2025
Смогли бы вы работать как художники поодиночке, вне арт-группы «Провмыза»?
До 1998 года мы были абсолютно самостоятельными авторами. У нас были абсолютно различные тактики и стратегии, даже языки.
(В 1998 году была основана арт-группа «Провмыза». По их словам, Сергей больше занимался конкретным искусством, работал с бумагой и с кинопленкой, а Галину увлекала перформативность внутри кадра. Если художественный язык Сергея был минималистичным, то для работ Галины была характерна пресыщенность, перенасыщенность звуками, контролируемым хаосом.)
И если бы мы сейчас в какой-то момент решили отойти от общности арт-группы, наверное, это стало бы точкой стремительного расхождения, на самом деле. Но мы к этому готовы. В пандемию мы проговорили этот момент и каждый внутри себя, и между собой, поэтому если и когда он произойдет, естественным или вынужденным образом, то это будет достаточно легко, не столь мучительно. Было очень болезненно проговаривать это — но зато, когда поговоришь, становится абсолютно умиротворенно.
(Галина очень быстро стала бы отдаляющимся персонажем, скорее всего, с дальнейшим выходом из искусства. Сергей, вероятно, все-таки вернулся бы к конкретному искусству и к незаконченным стихам.)
Как идет творческий процесс в рамках арт-группы? Насколько легко вы принимаете совместные решения? Как вообще появляется идея и как обретает свое развитие?
С годами вообще формируется совместное, общее эстетическое переживание всего искусства. Наш рабочий процесс обычно происходит в творческом конфликте. Пугает, что со временем творческий конфликт становится менее острым, потому что общность становится глубже, почти на генетическом уровне. Раньше наши разговоры и дискуссии, если сказать по-доброму, были очень сильными, в какой-то момент даже агрессивными. Но с годами мы поставили себе маркеры, которые определяют границу невыхода в человеческие отношения.
Нам важно мешать друг другу быть единоличными и тем самым дополнять друг друга, не выводя разговор на персонализированное авторство. Правда, скажем честно, все нарушается и нет отчетливой ясности авторства. Но главное, что сам процесс получается пульсирующий и живой, нам это нравится. Хотя хотелось бы, чтобы он сохранял свою внутреннюю бесконечную обеспокоенность.
Пугает, что со временем творческий конфликт становится менее острым, потому что общность становится глубже.
Обычно люди радуются, когда у них все складно и в согласии, а вы ищете внутреннюю бурю?
Да, очень важно, чтобы была острая взбудораженность: из нее высекается идея, детали становятся яркими. Когда ты слишком понимаешь друг друга — это уже ситуация, порождающая в результате больше сомнений.
От кого чаще исходит первый импульс при создании произведения?
Бывает абсолютно по-разному. Мы не фиксируем, это излишнее, ведь результат становится странным, если он оказывается больше от «кого-то», а не про «что-то».
«Провмыза», «Сколько ягод — столько и женщин», 2024
Продолжая про внутренние процессы: за время вашей работы существенно расширились технологические возможности для съемки. Интересно ли вам их исследовать? Есть ли какие-то новые решения, которые оказались вам полезны?
Мы с осторожностью и излишней консервативностью впускаем в свой круг инструментов технические новшества. Конечно, работу облегчают стабилизаторы, мы используем квадрокоптеры. Но относимся к этому с осторожностью. Безусловно, это расширяет художественные языковые игры, но здесь важно не поддаться их явной спектакулярности. Мы от них ждем возможности работать со временем, его текучестью и попытками остановки.
Вы известны своим исключительным перфекционизмом, доходящим до бескомпромиссности в вопросах качества результата. Это всегда непростой бой с самими собой, с обстоятельствами, бюджетами, другими людьми и их видением. Как вы определяете точку, которой вы готовы удовлетвориться как результатом колоссального труда, вложенного в каждый ваш проект?
На этот вопрос, с одной стороны, очень сложно ответить, с другой стороны, наш ответ будет очень простой. Этой точки никогда не будет, ее и нет. Но есть такая прагматичная вещь, как дедлайн, и он определяет временнýю точку, когда мы должны закончить: к выставке, к фестивалю. И это в своем роде точка невозврата. Затем мы дистанцируемся от работы и становимся простыми свидетелями всего того, что с ней происходит в публичном пространстве.
То есть в какой-то момент вы просто отпускаете работу?
Убегаем от нее!
«Провмыза», «Отчаяние» (видео), 2008
Ваши проекты становятся все более масштабными, как будто они набирают силы. Так ли это?
Да, наверное. Мы начинаем тяготеть к определенной монументальности. Нам очень интересно работать с патетикой, которой многие боятся. Поэтому работы получаются достаточно объемными. Наши последние проекты связаны с фото, для себя мы хитро придумали обозначение масштабности — «фотографические полотна».
В них определенно чувствуется большой стиль. Во многих ваших работах есть визуальные отсылки к классическому искусству. Вы признаетесь, что вас «будоражит» классика. Есть ли какое-то произведение из мирового искусства, в котором вам буквально хотелось бы оказаться?
С одной стороны, нам очень интересно находиться в потоке мирового искусства. В любом другом городе или стране мы в первую очередь идем смотреть не на современное искусство, а отправляемся именно в музеи классического искусства. Для нас там больше ценной визуальной информации, многослойных образов, которые наталкивают на определенные идеи. Но, с другой стороны, как ни странно, мы все-таки уповаем на восприятие своих работ со стороны людей, которые абсолютно не отягощены культурными знаниями или умеют запрятывать их глубоко. Мы называем это «архаичным восприятием», или «экологией видения». Нам очень нравится быть свидетелями, наблюдать за реакцией простых зрителей, воспринимающих искусство на ощупь, искренне и открыто.
А если отвечать на вопрос по поводу произведения, то, как ни странно, это сюжет из древнегреческой мифологии, «Орфей и Эвридика», опера Глюка. Вроде бы простая история, но такое сильное эмпатийное произведение. Орфей пел о своем горе после смерти возлюбленной так проникновенно и неистово, что разволновал своей печалью все живое и неживое вокруг, и богов, и людей. Мы чувствовали бы себя там естественно.
Мы все-таки уповаем на восприятие своих работ со стороны людей, которые абсолютно не отягощены культурными знаниями или умеют запрятывать их глубоко.
А если говорить про какие-то временные границы, то какие вы предпочли бы, если у вас была бы возможность не находиться в сегодняшнем дне?
Наверное, начало 20-х годов прошлого столетия. Кроме того, что это время радикальных экспериментов, манифестов, связанных с авангардным искусством, нам наиболее импонирует то, с каким рвением, отчаянием и даже остервенением авторы отстаивали свои художественные идеи. То есть эти смыслы были действительно экзистенциальные.
Можно ли выделить конкретных авторов, к которым вы обращаетесь мысленно как к нематериальным собеседникам во время подготовки ваших проектов? Например, каких-то писателей?
Писатели — скорее нет. А вот среди визуальных художников, если мы имеем в виду кино, это Карл Теодор Дрейер и Робер Брессон. А если театр, то Ромео Кастеллуччи. Для их работ характерна причудливая жесткая структура формалистических приемов, и при этом пробуждаются глубокие эмоциональные переживания всего того, что происходит в кадре или на сцене. Это очень близко к тому, что мы называем «абсолютным произведением», и к тому, к чему вообще сами стремимся.
Ваши произведения — на границе форматов, они часто соединяют в себе черты перформанса, игрового кино, театра. Если определять ваши работы театрально-литературными терминами, к какому жанру вы бы отнесли их?
Мы бы назвали одним словом — трагедия.
«Провмыза», «Весь мир вверх тормашками», 2024
О чем будет проект, который представит вас как художников года на ярмарке Cosmoscow?
Поиск формулировок происходит только сейчас, потому что изначально задуманное и фактически происходящее на съемочной площадке иногда входят в конфликты и противоречия, в результате высекается нечто третье, иное. В общих чертах, проект будет связан с визуализацией эпох Средневековья и барокко, где человек был центром мира и в то же время существом, замотанным во вселенскую паутину. Это попытка осмыслить бессмертие и бесконечность, показать маленьких людей, которые еще не почувствовали страха конца. Фото априори наделено абсолютной тишиной, молчанием. Раньше для нас молчание было аналогично смерти, а теперь это неочевидно.
Тишина есть и в серии «Экскурсия», один из кадров которой лег в основу обложки печатного номера «РБК Стиль».
Да, это эскиз «Великан». И при размышлениях о нем у Сергея сложился такой текст:
«Блуждая среди бескрайних зимних просторов, дети наталкиваются на чудаковатый преображенный объект, который чем-то напоминает им огромного великана из "сказок" Штифтера. Уподобляясь сказочным персонажам, дети начинают разговаривать с исполином, дразнят его бесчувственным истуканом, забираются друг другу на плечи и стучат ладонью по его железной спине. Великан отвечает им скрежетом проводов и пустым металлическим гулом, напоминающим кашель. Между ними завязывается крепкая дружба. Иногда, когда дети, заигравшись до позднего вечера, уходят далеко от дома, великан, словно маяк, служит для них ориентиром. Тогда они, забираясь на верхушки самых высоких деревьев, рассматривают его шевелюру издалека, помахивая рукой в знак приветствия и покорности.
Превращенный суровой природой в ледяной холм, великан чем-то напоминает застывший космический корабль, готовый мгновенно растопить лед и вознестись в пелену неба. Металлический объект оказывается обыкновенной водонапорной башней, стоящей на краю села, он привлекает своим необычным видом заезжих зевак. Если приглядеться, то на его ржавом теле можно заметить пробоины, которые выклевали птицы в поиске незамерзшей воды. Вода просочилась сквозь раны и окутала тело великана в прозрачное платье, от которого летом не останется и следа. Видимо, только тогда он предстанет перед детьми в первозданном обличье. А пока дети пытаются стать теми, кого проглотил великан на обед или ужин. Все равно, ведь, следуя рассказам Штифтера, сюда надвигается снежная буря, и он должен послужить для них добротным укрытием. Здесь, как в брюхе кита, тепло и уютно, можно не бояться колючего ветра, распевать деревенские песни и танцевать угрюмые танцы хоть до утра.
"Спасибо тебе за гостеприимство, великанище!" — голосят дети, возвращаясь домой».
Обложка осеннего номера «РБК Стиль»
В этой серии появляются волжские просторы, верно? Насколько для вас вообще важна локальная идентичность и ваша принадлежность к нижегородскому контексту?
Это важная топографическая привязанность с точки зрения искусства. Природа здесь настолько богата образами, метафорами и знаками! Ландшафты подчас выглядят как марсианские, и в то же время они сказочные, причем темно-сказочные, почти как у братьев Гримм. Встречаются совершенно дегуманизированные пространства, кажется, что в них не может жить человек — нужно выживать.
Нижний Новгород — место, в котором мы создали свою индивидуальную среду, где мы живем и работаем, где есть наши друзья, люди, которых мы знаем сто лет. Здесь получается отладить «умиротворительный» способ работы: спокойный, очень медленный, никак не связанный со скоростями.
Где или как вы даете себе возможность для того, чтобы выдохнуть, набраться новых сил и продолжать работать?
У нас нет такого понятия, как «выдохнуть». Мы находимся в бесконечном потоке движения жизни от начала к концу. «Передышка» — это непонятно. (Смеются.)
Что волнует вас настолько, что может стать темой вашего следующего проекта?
Ничего не меняется. Это всегда про то, что находится на границе жизни и смерти и что происходит на этой границе с разной степенью боли для каждого из миров — и природного, и человеческого. Все про тревогу и возможность поиска воскрешения. Это нельзя ни выдумать, ни изменить.
