Смутьян
Когда 20 декабря 2016 года Владимир Путин подписал распоряжение «О подготовке и проведении мероприятий, посвященных 100-летию революции 1917 года в России», могло показаться, что власть наконец готова предложить интерпретацию событий, которые привели к распаду Российской империи и навсегда изменили мир. По-видимому, главное противоречие, мешавшее формированию «официальной версии», состояло в том, что любой окончательный вердикт так или иначе подрывал бы легитимность современного российского государства и заставлял усомниться в целесообразности его внутренней и внешней политики. Оправдание Октября неизбежно поставило бы вопрос о том, почему Россия, которая уже 20 лет находится в одних руках, не занимается строительством коммунизма, а стремится стать частью глобального капиталистического соревнования. В свою очередь решительное осуждение революции, низведение ее до переворота, заурядного захвата власти экстремистской партией должно было бы привести к тотальной ревизии знаков и символов, начиная с лежащего на Красной площади баламута.
Впрочем, ни в 2017-м, ни позже государство так и не выступило со своей трактовкой Русской революции (за исключениями нескольких частных замечаний Путина); похоже, власть куда больше занимает борьба с теми, кто посягает на память о Великой Отечественной. Это не означает, что тема осталась не отработанной вовсе: ее освещение и акцентировку доверили массмедиа. В годовщину октябрьских событий на «Первом канале» и «России 1» вышли сериалы «Троцкий» и «Демон революции», одним из главных героев которых стал Владимир Ленин.
При всей непохожести («Троцкий» выполнен в стилистике комикса и вскоре перебрался на Netflix; более традиционный «Демон...» впоследствии был показан в расширенной версии на «Культуре» и в полнометражной — под названием «Ленин. Неизбежность» — в кинотеатрах) эти телепродукты работают на воспроизводство одного и того же конспирологического мифа. Причиной революции становятся не противоречия, раздиравшие империю Романовых в последние десятилетия ее существования (чему учили и в советских, и в российских школах), а происки немецкой разведки, пытавшейся ослабить своего непосредственного противника в Первой мировой. Согласно этой квазинаучной реконструкции, Ленин — агент вражеских сил, который воспользовался чужими деньгами (переданными через международного авантюриста Александра Парвуса) ради воплощения своих безумных идей. Здесь Ленин и революция принципиально не отделяются друг от друга. Террор становится продолжением развязавшей его личности, а вызванные Октябрем социальные потрясения рифмуются с психологическим складом их — мнимого или подлинного — виновника, который вольготнее всего чувствовал себя во время «драчки», артикулированного конфликта, противостояния меньшинства (партии) и большинства (страны, истории, здравого смысла).
Стоит, однако, заметить, что Ленин — не главная мишень создателей этих сериалов: для того чтобы всерьез оппонировать ему или его идеям, сценаристам следовало бы добросовестнее изучить жизнь Ленина и не допускать нелепых — и легко поправимых при должном внимании — ошибок. «Демон...» и «Троцкий» направлены против самого типа мышления, которое воплощают собой русские революционеры, их веры в возможность радикальной трансформации социума — и вполне искренней готовности эти изменения приблизить. Большевики во главе со своим лидером представляют опасность именно как триумфаторы, у которых — при пособничестве геополитических оппонентов или, что еще страшнее, безо всякой поддержки — получилось захватить власть: налицо дидактические параллели с оппозиционной активностью 2010-х и теми, кто, по версии пропаганды, ее спонсировал. Отсюда и нежелание Путина называть Ленина государственным деятелем и тем самым признавать его ровней себе: так он остается вечным революционером, разрушителем, смутьяном.
Философ
В 2017 году вышла новая книга о Ленине в серии ЖЗЛ. Ее написал Лев Данилкин, и у тех, кто не слишком пристально следил за его профессиональной траекторией, это могло вызвать шок: как же так, бывший литературный обозреватель «Афиши» (неточно ассоциировавшейся у многих с вестернизированным потреблением и соответствующим культурным репертуаром) — и вдруг про Ильича? В действительности Данилкина как читателя и как исследователя всегда привлекали герои и места, которые принято считать токсичными: он регулярно рецензировал книги Александра Проханова и написал его биографию; опубликовал довольно восторженный очерк по мотивам поездки в Иран; с простирающимся далеко за пределы обычной учтивости интересом беседовал с создателем одиозной «Новой хронологии» Анатолием Фоменко. Ленин в этом ряду — фигура не то чтобы напрашивающаяся, но не вовсе удивительная: в конце концов, он тоже одно время был знаменитым критиком.
«Пантократор солнечных пылинок» — не столько хронобиография (тут Данилкин всегда готов отослать к трудам историка Владлена Логинова), сколько полноводный роман, в котором важен как герой, так и рассказчик. Напряжение в равной степени создают увлекательные приключения объекта художественного исследования и смена повествовательных модусов. Голос, который комментирует жизнь Ленина, звучит то насмешливо, то презрительно, то почти экстатически: собственно, на протяжении всей книги автор занимается выяснением отношений с Лениным — журналистом, экономистом, политиком. А еще — велосипедистом, шахматистом, мастером шифров, любителем продолжительных пеших походов, балагуром и скандалистом.
Впрочем, Данилкин не раз признавался в интервью, что не собирался как-то специально модернизировать Ленина и описывать его на понятном молодежи языке. Скорее, писатель ставил над собой эксперимент: что произойдет с сознанием современного человека, заставшего и массовое поклонение Ленину, и ненависть к нему в перестройку, и сегодняшнее прохладное равнодушие, если он прочитает 55 томов статей, монографий, заметок и писем лидера РСДРП(б)? Можно ли как-то по-новому взглянуть на одного из самых изученных людей в истории и попытаться если не полюбить его, то понять, как он устроен?
Данилкин определяет Ленина как модерниста — человека, реализовавшего себя в политике так же, как Джойс в прозе, Пикассо в живописи, а Шенберг в музыке; его главным произведением стала революция — и те преобразования, которые произошли в России в следующие 70 лет. Другой мощный образ — философ у власти: Ленин открыл универсальный язык для покорения пространства и времени (диалектический материализм) и с его помощью управлял самой большой страной мира в самый трудный момент ее истории. Данилкин находит объяснение многим ленинским поступкам и снимает возникающие противоречия, находя в каждом решении логику — политическую, экономическую или житейскую.
При всей выразительности и эффектности этих построений нельзя сказать, что «Пантократор» исчерпывает Ленина, предлагает какое-то ультимативное прочтение его текстов — и в теории, после того как Данилкин получил «Большую книгу», можно было ожидать продолжения ленинианы, выхода полемических по отношению к этой (авто) биографии работ. Приходится констатировать, что стеллаж «Ленин сегодня» пополняется крайне медленно. На ум приходят книги Дмитрия Галковского «Николай Ленин: 100 лет после революции» (писатель называет своего героя «маленьким лысым неудачником» с быстрой реакцией и неутолимой жаждой власти; едва ли это определение что-то прибавляет к антиленинской литературе от Дмитрия Волкогонова до Владимира Набокова) и сочинение британского марксиста Алана Вудса «Ленин и Троцкий. Путь к власти». Удивительно, что не переиздали даже знаменитого «Ленина в Цюрихе» Александра Солженицына, которого называют любимым писателем Путина: эта выжимка из эпопеи «Красное колесо» считается едва ли не лучшим литературным портретом вождя большевиков.
Кризис-менеджер
Самая серьезная пока работа, инспирированная круглой датой, — аудиокурс историка Александра Шубина «Кто такой Ленин?», который вышел на «Радио Arzamas» в начале апреля. Его название свидетельствует о том, что Шубин предлагает скорее коллаж фактов, призванный прояснить личность Ленина и его действия как политического лидера: сначала — законспирированной партии, потом — нового государства.
Первая половина курса рисует одновременно легкомысленный и серьезный образ Ленина: временами он напоминает героя плутовского романа, дурящего охранку, порой — маститого ученого, который написал много дельных вещей о становлении капитализма в России. Ленин-теоретик, Ленин-публицист, Ленин-подпольщик — если бы он так и не пришел к власти, его можно было бы назвать обаятельным чудаком с крутым нравом; такую ретроспективную нежность вызывают политические неудачники, которых судьба отвадила от принятия исторических решений, — что и сохранило им добрую память у потомков.
Во второй половине Ленин вызывает уже не одну только сочувственную улыбку. Долгое время не мог додуматься повернуть свой стул и вел заседания Совнаркома спиной к правительству — а потом приказал отбирать хлеб у крестьян; пережил тяжелое покушение — и объявил войну собственному народу. Впрочем, в приложении теории к практике всегда есть нечто трагическое: Ленин как никто другой ощутил, каково это — когда реальность оказывается болезненнее и противоречивее, чем расчеты на бумаге.
Шубин объясняет провалы так: Ленин и его партия пришли к власти в чрезвычайных обстоятельствах и принимали решения в вечном цейтноте, не владея должными компетенциями. Некоторые ленинские ставки сработали — например, заключение невыгодного, но необходимого Брестского мира; другие — военный коммунизм — показали свою нежизнеспособность. Сила Ленина проявилась в его интеллектуальной гибкости, прагматичности, его в лучшем смысле этого слова оппортунизме и готовности подстраиваться под обстоятельства, которые никогда не бывают идеальными. Этот путь принес много страданий, но что поделать, если профессиональные управленцы, интеллектуальная элита и другие альтернативные кандидаты последовательно капитулировали перед возникшими сложностями. Ленин был единственным политиком, который взял на себя ответственность за происходящее в стране, и хотя назвать его методы — вслед за пастернаковским Юрием Живаго — «великолепной хирургией» довольно проблематично (скорее, это что-то вроде «отрезать ногу, чтобы спасти все остальное»), ничего не попишешь: не Ленин отвечает за метастазы, которые образовались за тысячу лет российской истории.
Лекции Шубина подкупают своей нейтральной интонацией, но, как и всякий вводный курс, оставляют слушателя не до конца удовлетворенным. Есть сюжеты, которые остались не раскрыты: скажем, ничего не сказано о расстреле царской семьи и роли Ленина в этом преступлении. При этом Шубин, как кажется, недвусмысленно разграничивает ленинский и сталинский управленческие стили: историк утверждает, что начало 1920-х — период раскованного политического творчества, а фантазии на тему того, как могут выглядеть политические институты в государстве рабочих и крестьян, были решительно пресечены во второй половине десятилетия. Этот подход напоминает оттепельное отношение к первым годам советской власти: Ленин аккумулирует в себе все свободное и игривое, что было в революции, Сталин — все вульгарное и жестокое. Однако преемственность между двумя политиками — вопрос куда более сложный, и кто знает, как бы повел себя Ленин в 1929-м, восприняв Великую депрессию как шанс сократить индустриальное отставание от Запада, или в конце 1930-х, ощущая близость войны и желая ее отсрочить; тут слово «оппортунизм» вновь обрастает всеми его циничными коннотациями.
Компромисс
То, что принять Ленина целиком непросто, дело понятное: даже для человека, жившего в первой половине XX века, когда идеи обладали разрушительным потенциалом, а цена отдельной личности резко девальвировалась в ходе войны, Ленин был слишком категоричен и безжалостен. Нужно специальное душевное усилие, чтобы не рефлексировать по поводу овеянных романтическим ореолом «комиссаров в пыльных шлемах» или игнорировать существование Северных лагерей особого назначения — прямых предшественников ГУЛАГа. В этом отношении Ленин с его функциональным отношением к человеческому материалу от нас бесконечно далек — и кто возьмется упрекнуть современников в избыточном гуманизме.
Вместе с тем Ленин-экономист, Ленин-теоретик и практик государственного переворота, Ленин-социальный визионер — по-прежнему слишком заманчивая фигура, чтобы полностью от нее отказаться. Речь не о месте Ленина в западной левой мысли, внутри которой он существует на вполне респектабельных правах (природа этой объективности в том, что этот политик случился не в Британии или Франции); как кажется, он может пригодиться здесь и сейчас.
Ленина нужно экспроприировать — перенести из его контекста в наш; конвертировать его идеи, уже зная обо всех оврагах и рытвинах на пути к построению более справедливого общества; говоря языком русских формалистов, остранить — и увидеть в Ленине не алчного до власти тирана, а человека, который мечтал перевернуть мир, казавшийся угрюмо-статичным, — и странным образом этого добился.
Данилкин считает, что главная идея Ленина — упразднение государства, под которым он понимал аппарат насилия, машину принуждения, грубую, попирающую личность силу. Теперь мы знаем, что Ленин — возможно, вопреки своим изначальным планам — эту машину создал. Очевидно, что сегодня, когда возросла роль репрессивной централизованной власти и западные демократии засматриваются на вполне тоталитарный Китай, который рапортует о разрешении коронакризиса, станет только обостряться тема государства и личности, государства и свободы, в конечном счете государства и революции. Если в таких условиях одноименная книга Ленина окажется невостребованной, это будет возмутительной интеллектуальной расточительностью.
