Константин Богомолов ставит спектакли, снимает кино, выходит на театральную сцену как актер и не забывает активно участвовать в светской жизни Москвы. Интервью считает неотъемлемой частью работы, отвечая на вопросы гладко и не задумываясь, — сказывается филологическое образование. Богомолов — настоящий человек-инфоповод, о дефиците новостей в случае с ним говорить не приходится.
Мы встречаемся с режиссером в одном из подсобных помещений МХТ им. Чехова. Формальный повод — завершение театрального проекта «Ай Фак. Трагедия». На Богомолове — застегнутая под горло белая рубашка и черные брюки, он только что с репетиции.
— «Спектакль набирает ход, но через 9 показов сорвется в пропасть». Накануне вы это написали у себя в инстаграме про «Ай фак. Трагедия». Спектакль сорвется в пропасть в расцвете сил? Или уже подуставшим от жизни?
— Я думаю, сорвется в расцвете сил. У нас заранее было запланировано ограниченное количество показов — в связи с тем, что спектакль играется на не театральной, сделанной под него площадке и она доступна для аренды и использования на протяжении определенного времени. Спасибо башне «Меркурий»: она остается исключительно гостеприимной по отношению к этой безумной истории. Нам там очень комфортно и хорошо, но таковы условия игры. Наверное, другие спектакли живут дольше, но их время в любом случае тоже ограничено. Ты успеваешь к ним привыкнуть и смириться с тем, что они покинут этот мир.
— Вы в целом довольны тем, каким получился спектакль? Проект готовился в очень сжатые сроки.
— Про сжатые сроки — правда. Да и смоделировать площадку и пространство было практически нереально, учитывая, насколько сам роман Пелевина сложен для инсценировки. В свою очередь, создание спектакля, разработка ролей, характеров, интонаций были возможны лишь на площадке. Ее придумала Лариса Ломакина, замечательный художник. Для меня «Ай фак» — это совершенно новый опыт, существенный профессиональный шаг вперед. Я очень, очень доволен этим спектаклем.
— В случае с «Ай фак. Трагедия» зрители делятся на две части: на тех, кто читал книгу Пелевина, и на тех, кто ее не читал. И вот те, кто читал, на премьере были несколько обескуражены финалом — очень важная часть книги не вошла в спектакль. Я слышал, что вы вроде как собирались в феврале ее добавить. Это правда?
— Нет, я не собирался добавлять эту часть в спектакль и до сих пор размышляю над финалом, над возможностью некоторых вариаций. «iPhuck 10» — большой роман, с огромным количеством тем и мотивов. Как и любой большой роман, он не может быть полностью инсценирован. Трудно представить, чтобы «Братья Карамазовы» или «Идиот» в полном объеме вошли в какой-либо спектакль. Задача режиссера или инсценировщика — вычленить те вещи, которые кажутся главными. Возможно ли продолжение спектакля? Да. Будет ли оно? Не знаю, посмотрим. Но я сознательно ограничился той историей, которая сейчас в нем есть.
— Еще вопрос про зрителя. Какие у вас сегодня с ним отношения? Произошла ли у вас в этом смысле какая-то эволюция взглядов?
— Я думаю, зритель усложнился, многое понял, многое испытал за последние годы театрального опыта. Обмануть его сложнее — если вообще нужно обманывать. И удивить сложнее — если нужно удивлять. Сегодня отношения со зрителями — это, пожалуй, отношения со взрослыми людьми, с которыми ты выстраиваешь полноценный, полноправный диалог, не отменяющий каких-то манипуляций, что, впрочем, остается сутью режиссерской и актерской профессии. Не отменяющий провокаций, которые являются возможным способом воздействия на мозги, души и сердца людей, приходящих на спектакль. Не отменяющий эстетических элементов театра. И все равно теперь мы имеем дело с принципиально иным зрителем, чем пять-семь или десять лет назад. Он требует гораздо более сложного к себе подхода, повышает планку, не позволяет расслабиться.
— А современный российский критик повзрослел вместе со зрителем или нет? Вы всех, кто что-либо писал про вас, помните? Ненавидите кого-то?
— У меня хорошая память, вы правы. Не могу сказать, что злая. Скорее, ироничная. Критик, наверное, не повзрослел, но в меньшей степени ощущает свое всевластие. В силу разных причин: и хороших, и печальных. Среди печальных, например, тот факт, что газеты и журналы сегодня заточены в большей степени под коммерческие материалы. Места под аналитические статьи про театр остается немного. С другой стороны, теперь критики в своих суждениях иногда снижают градус агрессии — в силу того опять же, что возникло много сложных зрителей. Ими не так просто манипулировать не только режиссеру и актерам, но и критикам.
— Они вам как-то помогают в работе?
— Нет, я, слава богу, нахожусь в той профессиональной стадии, когда мы просто разговариваем на равных. С удовольствием могу позвать энное количество критиков, которые мне дороги и интересны, чье мнение мне любопытно, выслушать их и расспросить. Но о том, что эти люди могут повлиять на меня, речи не идет. Мне кажется, и у них такой задачи нет. Они, скорее, искренне озабочены качеством моей работы.
— Вы однажды описали себя как человека нетолерантного и нетерпимого. Сейчас все по-прежнему?
— В отношении каких-то вещей я нетерпим и нетолерантен. В отношении других — наоборот. Допустим, в театре меня ничего особенно не раздражает. Честно говоря, у меня в принципе мало что вызывает гнев. Раздражает, конечно, когда сверлят стену, а я хочу спать. А просто так выглянуть в окно и сказать, что меня бесит пейзаж, я не могу: привык сам решать свои проблемы, в том числе психологические, а не сваливать их на кого-то.
— В ваших работах так или иначе всегда есть контекст сегодняшнего дня. Как вы работаете с актуальной повесткой, как ее отслеживаете? Ну вот технически как это происходит — проводите много времени в соцсетях?
— Тут нужно провести черту. Да, я слежу за повесткой дня через соцсети, новостные сайты, телеграм-каналы. Иногда это забавно, интересно, но это не имеет отношения к театру. Я не занимаюсь актуальным театром, и вещи, которые присутствуют в спектакле и связаны, условно говоря, с актуальной политикой, большой радости мне не доставляют. Это, скорее, обманная приправа, которая иногда облегчает восприятие определенных фрагментов. К тому же людей всегда развлекает, когда получается «утром в газете — вечером в куплете». Я готов их чувствам потрафить, но в целом совсем не считаю, что театр обязательно должен быть социальным и актуальным. Меня это как раз не интересует.
— У вас еще есть кино…
— Да. Но, например, «Настя» Сорокина — просто странная, дикая, метафорическая история. Действие сериала «Содержанки», который сейчас находится в монтаже, могло бы происходить в любое время, в стране любой степени благополучия: там в первую очередь важен не социально-политический контекст, а человеческие отношения.
— А вам как человеку, скажем, интересно, что сегодня смотрят подростки? О чем думает молодое поколение?
— Слушайте, мне может быть интересно, что смотрит моя восьмилетняя дочь. Она иногда смотрит мультики, и какие-то из них меня даже вдохновляют, кажутся забавными и интересными. Но я не дошел еще до того возраста и психологического состояния, чтобы думать, чем занимается молодежь. Надеюсь, и не дойду. Какая разница, чем она занимается? Мне нравится то, что нравится мне.
— Мы с вами сейчас упомянули кино, и к этой теме еще вернемся. Но сейчас спрошу вас про другое. Пару лет назад мы с вами обсуждали возможный формат колонки для одного издания. А еще раньше Софико Шеварднадзе спрашивала вас в интервью, почему вы не занимаетесь литературой, почему не занимаетесь драматургией. Вы тогда ответили, что у вас нет дома на берегу моря и нет много денег. Сейчас готовы вернуться к разговору?
— У меня по-прежнему нет много денег.
— Александр Цыпкин вот прекрасно себя чувствует, монетизировался.
— И на здоровье. У меня, повторюсь, нет кучи денег и дома на берегу моря. Хотя, в принципе, я могу и набережную подметать где-нибудь в южной стране, а в свободное время тихо писать тексты. Это не проблема. Вопрос — в наличии или отсутствии особого психологического состояния. Мечта писать — она остается. Но, к сожалению, те условия, в которых писательство станет возможным, для меня нереализуемы. Я не достиг готовности даже на месяц уйти в какую-то отрешенную жизнь. Мне пока слишком много всего хочется успеть сделать: в кино, в театре, в других сферах. Но, конечно, иногда накатывает усталость и думаешь: «На свете счастья нет, но есть покой и воля».
— Хотите много сделать, а хотите много заработать? Вы про деньги говорили.
— У меня нет такой самоцели — много зарабатывать. Я зарабатываю столько, сколько мне нужно, чтобы более-менее благополучно жить, чем-то помогать близким. Деньги должны утекать: надо тратить их на родных людей, на хорошую еду и одежду, на путешествия, на впечатления. На здоровье в крайнем случае. А вот всякие излишества, дома и квартиры, мне не нужны. Я могу жить хоть в подвале: была бы только кровать, чтобы высыпаться ночью и работать не ради денег, а ради реализации идей.
— Давайте поговорим о вашей известности. Точнее, о вашем отношении к известности. В правилах жизни в Esquire вы сформулировали к ней свое отношение: «В какой-то момент я стал осознавать себя известным, но я не ощущаю себя комфортно в этом состоянии. Вот "правила жизни", например. Это же смешно, идиотизм какой-то. К известности я отношусь как Штирлиц: надел чужой мундир, играю с вами в то, что творчеством занимаюсь, смыслы произвожу, и думаю: лишь бы не раскусили». С момента публикации прошло четыре года, что-то поменялось?
— Особо ничего не поменялось. Я до сих пор не чувствую себя состоявшимся, большим режиссером и медийной личностью. Как-то это все для меня глупо, неловко. В профессии — ощущаю себя учеником, а большая жизнь для меня — как бурное море. Да, я умею производить впечатление, что очень в себе уверен. Но на самом деле это не так и внутренняя неуверенность сочетается во мне с глобальной асоциальностью, которая как была со мной со школьных времен, так и осталась. Я легко общаюсь, но само по себе общение и светская жизнь на самом деле даются мне тяжело. Стараюсь относиться к этому как к игре, с иронией.
— Например, сервис Start.ru, на котором должен выйти ваш сериал «Содержанки», заявляет вас как знаменитого режиссера Константина Богомолова. Как вам такая формулировка?
— Все формальные названия проходят мимо меня. Я, знаете, даже поздравления с днем рождения принимаю с трудом всегда. Это для меня самый неловкий праздник, я просто не понимаю, с чем меня поздравляют. А когда сделаю что-то круто и классно, то в поздравлениях и вовсе не нуждаюсь, потому что сам все знаю. Мне не нужны хвалебные слова: у меня степень самооценки довольно высокая. Может быть, поэтому у меня нет звездной болезни и не было никогда. С одной стороны, я в известной степени окружающим миром напуган, а с другой — достаточно самовлюблен, чтобы лесть не значила для меня больше, чем то, что я сам о себе думаю.
— Хочу вернуться к теме кино. Сколько вы планируете уделять времени кинематографу?
— Я хочу не то чтобы перенаправить свою энергию, но выделить достаточный ее объем под это дело. Поэтому и занимаюсь сериалами: у меня прекрасная компания продюсеров и кинематографистов. К тому же для меня это огромный профессиональный тренинг. Кино — лучший способ обучения. Я не прихожу в профессию как мастер-фломастер, которых сейчас всех вокруг научит, что и как делать. Конечно, что-то мне понятно и знакомо — особенно когда речь идет о работе с актерами. Но в целом я сознательно стремлюсь учиться. Тем более что ситуация с Московским художественным театром сейчас сложная: я лет десять потратил на формирование своей команды, а у меня нет возможности с ними работать. Собирать их на независимых площадках всегда трудно и проблемно. Так что я сокращаю количество своей работы в театре — пусть и вынужденно. В идеале мне хотелось бы работать со своей актерской группой, с людьми, которых я воспитывал, которых веду куда-то. Делать театральные постановки, одну-две в год, и одновременно заниматься телесериальными проектами.
— Интересно узнать про судьбу одного из двух ваших фильмов. Один из них — «Настю» — вы уже упомянули. Что со вторым — «Год, когда я не родился»?
— «Год, когда я не родился» — фильм сложной судьбы. Я надеюсь, у меня будет возможность выпустить что-то вроде авторской версии и инкорпорировать в нее записи бекстейджа с Олегом Павловичем (Табаковым. — «РБК Стиль»), которые накопились у нас с оператором Александром Симоновым (мы с ним постоянно работаем). Сложность заключается еще и в том, что не все удалось записать живым звуком, и мы ждали, что Олег Павлович придет в себя, почувствует в себе силы заняться озвучанием. Но, к сожалению, не дождались.
— Какие у вас были с ним отношения?
— Прекрасные. Он был мне мастером, большим человеком и другом. Он, как мне кажется, меня любил, и я его очень любил, и, думаю, он это чувствовал.
— Что важного он вам сказал?
— Не могу сказать, что были какие-то конкретные слова. Он передавал мне энергию любви, победительности, какой-то витальности и щедрости. Передавал ощущение, что театр — живое, радостное, незанудное дело. Что не нужно упираться в какую-то одну эстетику. Все, что талантливо, должно приходить в дом к такому хозяину, каким был Олег Павлович. Он ненавидел пафосные рассуждения про историю театра, традиции, наследственность, школы. Он просто делал свое дело — и делал его успешно: в его доме актеры были счастливы, режиссеров была масса. Возникали совершенно невероятные новые имена, постоянно что-то происходило. Он превратил МХТ в главный событийный театр страны. Дай бог, чтобы все это каким-то образом продолжилось.
— Как вам опыт съемок сериала?
— Опыт интересный. В сериале речь идет вроде бы о светской жизни Москвы, но на самом деле просто о жизни людей не среднего уровня достатка, о манипуляциях — в том числе сексуальными желаниями. Там есть сюжет, своя детективно-психологическая линия. То есть это будет не череда сатирических или бытописательских очерков о конкретном типе женщин, а мелодраматические истории о любви, семье и прочем.
— Вам эти героини симпатичны? У них есть прототипы?
— Конечно же, есть — скорее, даже сумма прототипов: все берется из жизни, из наблюдений за кем-то. Мужские поступки «таскаешь» из себя, женские — подсматриваешь у близких или неблизких женщин. Я не могу сказать, что кого-то не люблю: я, в принципе, люблю людей, многое могу в них оправдать и считаю, что осуждать никого нельзя.
— Вы упомянули московскую светскую жизнь. Что она собой представляет сегодня?
— Она состоит из очень разных людей: по большей части они талантливы, остроумны, жизнелюбивы. Это вовсе не страшные упыри. Иногда они бывают не очень далекими, иногда — умными, сложными, глубокими. Иногда излишне увлекаются внешней мишурой, иногда — просто в увлеченность играют. Нельзя мазать всех одной краской.
— Вы в значительной степени интегрированы в светскую тусовку, и у меня в связи с этим к вам два вопроса. Первый — про фильм, который вы сняли к юбилею российской версии журнала Tatler (видео, посвященное героям светской Москвы, обернулось скандалом. — «РБК Стиль»). Вы с кем-то разорвали отношения после этого, жалеете о чем-то? И второй вопрос: в определенный момент вы появились в топе новостей «Яндекса», причем совсем не по театральному поводу. Я ни в коем случае не собираюсь переходить границы личного пространства и подробно расспрашивать вас об этом. Спрошу иначе: вам как режиссеру и вашим спектаклям этот хайп не мешает?
— Меня не волнует, что обо мне думают. Меня волнует, что я делаю.
