Стиль
Впечатления Лев Данилкин о Ленине: отрывок из новой биографии вождя
Стиль
Впечатления Лев Данилкин о Ленине: отрывок из новой биографии вождя
Впечатления

Лев Данилкин о Ленине: отрывок из новой биографии вождя

Лев Данилкин о Ленине: отрывок из новой биографии вождя
Писателю Льву Данилкину понадобилось пять лет, чтобы написать биографию Владимира Ленина. «РБК Стиль» приводит отрывок из 800-страничного труда и рекомендует важные точки на карте путешествий вождя. Для тех, кто захочет повторить его маршрут.

«Ленин. Пантократор солнечных былинок» — не первый для Льва Данилкина опыт написания биографии. До книги о вожде пролетариата в издательстве «Молодая гвардия» уже выходили жизнеописания космонавта Юрия Гагарина и писателя Александра Проханова. По мнению Льва Данилкина, Ленин — идеальный герой для серии «ЖЗЛ», потому что, с одной стороны, это человек, который придумал весь XX век, причем не только в России, но и в мире. «При этом единственное, что в массе про него знают, что это «гриб» и немецкий шпион, — рассказал Данилкин в интервью «РБК Стиль». — Это была хорошая разница, с которой было интересно работать». 

Данилкин писал биографию Ленина на протяжении пяти лет. И, по его собственному признанию, «гонялся» за ним, особенно по России.

Владимир Ильич Ленин в своем кабинете в Кремле, 1918 год
Владимир Ильич Ленин в своем кабинете в Кремле, 1918 год

«За 1900-й год Ленин за несколько месяцев проехал столько мест, что, даже используя все современные возможности, бронируя через интернет, невозможно повторить этот странный маршрут. Это было такое особое пристрастие к туризму. Он брал отпуска в самые странные моменты. Он умудрялся уехать летом 1905 года, когда ждал сигнала о том, не заберет ли его в Германии, в Констанце броненосец «Потемкин». Вроде не заберет — и он уезжает в отпуск. То же самое происходит летом 1917 года. Он умудряется перед самыми июльскими событиями уехать на три дня в Финляндию — ему приходится возвращаться, когда начинается это июльское выступление. Он уезжает на Рождество 1917 года. А его длиннейшие, многомесячные отпуска в 1915-м, 1916-м, когда он вдруг живет в горах, с плохой почтой. Люди обращали внимание на эту странную особенность. Правда, социалисты чем только ни занимались. У Аксельрода было собственное кефирное заведение, он торговал кефиром, и к нему ездили его товарищи-марксисты на кефир. У жены Плеханова, которая была врачом, был санаторий в Сан-Ремо. Чего только не было. У Ленина вот был велосипед. На все собрания социалистов он приходил весь в синяках, разодранный, потому что он ездил много и быстро, попадал колесами в трамвайные рельсы, падал, бился о фонарные столбы. Велосипед и отпуска — две странные особенности. Я думаю, Шушенское интересно посмотреть, где Ленин три года просидел. Это вообще очень странное место в Восточной Сибири, которое в насмешку называли «сибирской Италией». Такой карман, в котором что-то не то происходит с климатом, помидоры гигантские растут. Еще Капри, наверное. Ленин там два раза был и достаточно недолго. Но Капри для истории большевизма — ключевое место. Ленин ненавидел школу, которую там устроили Горький и Богданов, он развалил ее и потом приехал плясать на руинах. И для него Капри — важная точка в пространстве. Когда он был уже болен и писал Орджоникидзе с просьбой найти ему место для отдыха, по всем параметрам это очень похоже на Капри. Может, идеальное место, мавзолей Ленина, это и есть Капри. Потом странным образом Мюнхен — не вполне ленинское место, но это город, где он провел год и в одиночку сделал «Искру». Не тот туристический Мюнхен, который мы знаем. Ну и последнее — Татры, Закопане. Там можно снимать «Властелина колец». Средиземье такое посреди Центральной Восточной Европы. Это известный польский курорт, там много поляков, а вот люди из заграницы редко туда приезжают. Вот Ленину там нравилось. Понятно, почему ему нравилось в Швейцарии, а Татры — это все то же самое, только еще плюс какая-то новозеландская аура. Это то место, где все время кажется, что панама Ленина вот-вот мелькнет.



Он охотно подчинялся всем видам нехимического воздействия на тело: массаж, общие и местные ванны — и с явным нежеланием принимал препараты внутренне. Уже в 1922-м, после первого инсульта, ему регулярно давали снотворное, бром, чтобы ослабить нервное возбуждение, анальгетики; кололи мышьяк, хинин, позже морфий. Его все время пытались успокоить и, в идеале, усыпить на как можно большее время.

По утрам он был спокойнее. НК рассказывала, что в это время «Володя бывает мне рад, берет мою руку, да иногда говорим мы с ним без слов о разных вещах, которым все равно нет названия».

Его раздражало и обижало, когда он чувствовал, что его воспринимают как слабоумного — отговаривают от поездки в Москву, потому что якобы дорогу развезло, или расставляют по обочинам дорожки, по которой его возили на прогулку, уже срезанные грибы — зная, что ему нравится находить их.

Окружающие — от некоторых врачей до жены и сестры — время от времени впадали в немилость, и он гнал их; НК «от этого была в отчаянии». В последние месяцы ВИ не подпускал к себе врачей вовсе, давая понять, что никто в мире уже не в состоянии излечить его разрушенный мозг. Ферстер и Осипов жили в соседней комнате — и присматривали за ним оттуда, несмотря на театральную нелепость такого устройства. Видимо, ему нужно было уединение, система ширм: так он мог спрятать свою агнозию, которую полагал своим «уродством», безобразием, патологией, монструозностью.

Один раз в июле он вдруг — сам — ушел на три дня из главного здания и поселился у А. А. Преображенского, своего алакаевского знакомого.

Его раздражало, когда за ним ухаживают медсестры: видимо, он стеснялся. Поскольку март — июль вспоминались им как кошмарные, он впоследствии старался вычеркнуть тот период из памяти — «не ходил в ту комнату, где он лежал, не ходил на тот балкон, куда его выносили первые месяцы, старался не встречаться с сестрами и теми врачами, которые за ним тогда ухаживали» (Крупская). Гораздо легче ему было с санитарами — которые и заменили медсестер.

Ленин умирал не сразу, циклами; «хорошие» периоды (в один из которых его как раз и перевезли из Кремля в Горки на автомобиле, в шины которого вместо воздуха насыпали песок, чтоб не трясло) не вполне мотивированно сменялись «плохими» (как в июле, когда в течение месяца он страдал от невыносимых болей, галлюцинаций и бессонниц), а затем опять «хорошими»; период начиная с конца июля 1923-го и до самого финала — скорее «хороший».

Видимо, в один из таких дней его увидел Е. Преображенский, наезжавший в Горки по выходным как в дом отдыха (Ленин вовсе не был единоличным жильцом усадьбы). Однажды он наблюдал из окна за Лениным, которого везли по аллее в коляске, — и вдруг ВИ, у которого развилась дальнозоркость в одном глазу, заметил его и «стал прижимать руку к груди и кричать: “Вот, вот”». НК и МИ сказали, что раз заметил, надо идти. «Я пошел, не зная точно, как себя держать и кого я, в сущности, увижу. Решил все время держаться с веселым, радостным лицом. Подошел. Он крепко мне жал руку, я инстинктивно поцеловал его в голову. Но лицо! Мне стоило огромных усилий, чтоб сохранить взятую мину и не заплакать, как ребенку. В нем столько страдания, но не столько страдания в данный момент. На его лице как бы сфотографировались и застыли все перенесенные им страдания за последнее время».

Последние месяцы Ленина — это не только его болезнь, но и история противостояния ей. ВИ предпринимает отчаянные попытки собрать себя, свою разрушенную личность из обломков, пользоваться теми моментами, когда его мозг восстанавливает свою силу и способен приказывать телу; он борется за свои способности — и то верит, то не верит в свои силы. Не следует думать, что Ленин в 1923 году обречен; ему было 53 года, он был «бычий хлоп» — «крепкий мужик», и ни возраст, ни характер болезни не обязывали его умирать. Он имел опыт противодействия болезням, обладал способностью обучаться новым навыкам и имел в своем распоряжении все средства современной медицины. Нейропсихология — «область великих чудес». Как бы тривиально это ни звучало, джек-лондоновская «Любовь к жизни», которую НК читала ему перед смертью — и которая так и лежит теперь в комнате Ленина, — такой же символ его последнего периода, как инвалидная коляска.

Это не было умирание, как в «Смерти Ивана Ильича»: болезнь не сопровождалась «воскресением души»; ВИ не уверовал, не «раскаялся», не «прозрел», не заключил союз с преследовавшими его демонами. И все же, несмотря на отсутствие «беллетристических» поворотов, болезнь была чрезвычайно «драматична», если не кощунственно говорить так. Она была чем-то вроде ужасного и непостижимого приключения, которое в любой момент могло прекратиться — а могло и оборвать жизнь; не имея возможности подчинить себе «физиологию», он все же видел, что несколько раз ему удавалось выйти из «штопора» и набрать некоторую высоту; судя по отзывам близких, которым можно доверять, ВИ до последнего дня не считал, что «столкновение с землей» неизбежно.

Если уж на то пошло, это было не толстовское, а чеховское умирание — долгое, сознательное, очень русское: умирает чиновник, в русском пейзаже, над речкой и среди курганов вятичей, в коконе, вокруг которого — безумие теперь уже советской «палаты номер шесть». Есть определенная ирония в том, что Ленин — сын чиновника — сам стал чиновником — и перед смертью пытался придумать средство, как прекратить этот цикл.

Горкинский дом, как и окружающий пейзаж, был наполнен многозначительными звуками и предметами. Особый шум производили «пустые» деревья под окном. В 1922-м по ночам, высыхая, страшно трещал недавно замененный паркет — видимо, из плохо высушенного дерева; в доме с хорошей акустикой казалось, что раздаются ружейные выстрелы; «клей-то советский!» — вздрагивая, бормотал ВИ. По отдельности невинно выглядящие предметы в совокупности составляются в жутковатый натюрморт vanitas — и наливаются символической тяжестью. Кинопроектор — на котором осенью 1923-го Ленину показывали «комические картины дореволюционного производства», а он делал вид, что веселится, и про себя плакал от бездарной траты времени и бессилия изменить что-либо. Стереоскоп — оставшийся от Рейнботов деревянный ящик с оптической системой внутри — для просмотра открыточных пейзажей: Европа, путешествия. Изящная модерновая ванна Морозовой — в которой ВИ обычно принимал водные процедуры и в которую, по указанию профессора Абрикосова, 21 января 1924 года положили тело для первичного бальзамирования: чтобы вынуть внутренние органы.

Из окна ленинского кабинета в главном здании видна липовая роща, в которой странным образом — буквально в 50 метрах от дома — находится курганный могильник вятичей — из сорока пяти жутковатого вида, как будто в них покоятся засыпанные землей двойники Ленина, горок-холмиков; на самый высокий протоптана серпантинная дорожка. Прогрессивные экскурсоводы со значением поднимают указательный палец: вот в таких толкиеновский Фродо наткнулся на умертвия. Странная особенность рельефа Горок да и само название усадьбы наводят на мысли не столько о «Властелине колец», сколько о «лещадках» — характерных «иконных горках», какие рисуют иконописцы на заднем плане, чтобы обозначить пейзаж; курганы дают ощущение, что ты оказался в необычном, сакральном пространстве, где даже и фон основного сюжета неслучаен, входит с ним в резонанс и подчиняется ему; намекает на то, что здесь Ленину-туристу суждено взойти на свою последнюю вершину.