В своей книге Дональд Рейфилд, профессор русской и грузинской литературы Лондонского университета, известный в мире как автор биографии «Жизнь Антона Чехова» и главный редактор «Полного грузинско-английского словаря», провел фундаментальное исследование грузинской истории от появления картвельского народа до наших дней. Книга заканчивается событиями 2013 года, и профессор Рейфилд подводит политические итоги президентства Саакашвили, анализируя ситуацию, при которой в должность вступил действующий президент Георгий Маргвелашвили: «Главное достижение последних лет — это реализм ожиданий: никто уже не верит, как Саакашвили уверял народ, что Грузия станет похожей на Израиль, и еще менее на Сингапур, или что грузинская армия, как обещал почти каждый грузинский политик, через год отвоюет Сухум». Как историк, Рейфилд хотел «проследить драматический путь государственного строительства» и «проанализировать трагические политические ошибки». Пожалуй, ему это удалось.
23 марта Дональд Рейфилд представит свою книгу в Москве и прочтет лекцию об истории Грузии. Литературный обозреватель «РБК Стиль» Наталья Ломыкина встретилась с профессором Рейфилдом накануне и обсудила грузинско-российские отношения, тайный язык грузинских женщин, блеск и нищету русской медицины, большую политику и искусство колки дров.
— Дональд, как получилось, что вы всерьез заинтересовались Грузией, ее языком, историей и культурой?
— Это, наверное, случайно получилось. Я в 1973-м писал о Мандельштаме, и мне показалось, что в литературном музее в Тбилиси есть переписка русских писателей с грузинскими. Я решил по советско-британскому культурному договору съездить туда на три месяца. Я приезжаю в Тбилиси, иду в литературный музей. Мне говорят: директора нет. Потом говорили, то директор заболел, то ключ потеряли. Одной девушке стало меня жалко, и она призналась: «Нам позвонили из ЦК, вам ничего нельзя показывать». Я решил не терять времени и перевелся на кафедру грузинского языка — мне показалось, что там меньше КГБ и я смогу чему-то научиться. И мне очень повезло, я оказался очень нужным: был юбилей великого поэта Важи Пшавела, и они искали человека, который смог бы перевести его на язык одной из капстран. Мне дали очень хорошую преподавательницу, она еще жива — профессор Апредонидзе — и в ее семье было принято говорить только по-грузински, не по-русски, потому что в 30-е годы дед очень пострадал. Ночами потом не спал, хотя выжил. И я на себе прочувствовал, насколько быстрее учится язык, если нет подпорки в виде языка другого. Я начал читать, переводить — и интерес мой усилился. Я не сказал бы, что это влюбленность или очарование, скорее одержимость.
С тех пор я все больше работал с грузинскими источниками. И не было тогда ни хорошего словаря, ни хорошей грамматики. Я все жаловался-жаловался, а потом подал на грант в Англии. Мне снова повезло, я считаю, — словари были в моде. Я получил достаточно денег, чтобы кормить половину Тбилиси три года. У меня был очень хороший студент, который много мне помогал со словарем. Он ничего не боялся и ходил среди проституток, воров в законе, наркоманов — собирал слова и выражения. Ходил среди спортсменов, регбистов и приносил такой материал, что мои грузинские коллеги говорили: вас обманули, такого слова не может быть. Я одному такому коллеге ответил: спросите у своего внука. С красным лицом возвращается — да, есть. В общем, очень мне помог мой студент Лоренс. Он был высокий, красивый — все девушки Грузии хотели за него замуж. И мы, конечно, скрывали тот факт, что он гей. Потому что в Грузии с этим шутки плохи, любой рыкнет: «В мой дом гея не пущу!». И он скрывал, говорил, что был женат и теперь его сердце разбито. Девушки верили — и слова для словаря мы собирали.
Как ни странно, писать историю маленькой страны гораздо сложнее, чем историю большой.
Еще у нас была женщина в команде. В Грузии есть язык, которым пользуются женщины, когда говорят между собой, — это такой способ обсуждать мужчин, чтобы они не понимали, что их обсуждают. Я нашел женщину, которая была уже 10 лет замужем за американцем и потому решила, что все-таки может дать нам набор этих фраз.
Словом, вышла очень объемная книга и очень важная, без этого словаря я не мог бы читать средневековые документы и архивные материалы. Так что все это, в конце концов, привело к тому, что я начал писать историю Грузии. И, как ни странно, писать историю маленькой страны гораздо сложнее, чем историю большой. Так орбита астероида гораздо сложнее, чем орбита планеты. Но, в конце концов, архивы открылись, много было документов на русском языке... Мне кажется, я собрал все, что можно было.
— Буквально вчера на русском языке вышел «Русский дневник» Джона Стейнбека с оригинальными фотографиями Роберта Капы. Блестящий репортаж Стейнбека о его поездке в СССР в 1947 году. Я открыла книгу наугад, и так вышло, что первый же абзац был о Грузии: «Где бы мы ни были в России — в Москве, на Украине, в Сталинграде — магическое слово «Грузия» звучало постоянно. Люди, которые никогда там не были и которые, наверное, никогда не смогут туда попасть, говорили о Грузии с восхищением и каким-то страстным желанием побывать в этих волшебных местах. Они говорили о грузинах, как о суперменах, как о великих мастерах пить, великих танцорах, великих музыкантах, великих работниках и великих любовниках. Они говорили о стране, расположенной на Кавказе, у Черного моря, просто как о втором рае». Что, по-вашему, изменилось с тех пор?
— Мне, наверное, труднее влюбиться, чем Стейнбеку. Грузия, конечно, очаровательная страна, но, можно сказать, что очарованная страна. У Лескова есть повесть «Очарованный странник», и, по-моему, монах в сновидении говорит: «Вы будете много раз погибать, но вы не погибнете, пока не придет ваша настоящая погибель». В истории Грузии есть очень много гибели. Страна исчезает и снова воскресает, есть темные стороны и светлые стороны, даже в сегодняшней Грузии. Хотя из всех постсоветских государств, кроме Прибалтики, это — самое удачливое, и подает большие надежды. Я очень люблю Грузию, но я вижу и отрицательное, и положительное.
Надо сказать, что мне очень нравится работать в Грузии, там потрясающие архивы. Но система гостеприимства такая, что надо очень рано вставать по утрам, и может быть, тебе удастся работать до 12, а потом уже начинается гостеприимство, которое, конечно, делает гостя безвредным. Вначале это, конечно, очень лестно, что тебя хотят кормить, поить, возить по стране. Но в конце концов понимаешь, что у такого гостеприимства есть и другая цель — чтобы ты не задавал неловкие, нетактичные вопросы и так далее.
>/p>
Путина выдвинул Березовский и вначале все думали, что, если Березовский нашел марионетку, эта марионетка таковой и останется.
— Новейшая история Грузии в книге занимает всего несколько страниц, но, пожалуй, в них вы позволяете себе больше всего эмоций и сравнений. «Никто не мог предвидеть, что у Путина, выдвинутого, чтобы заменить больного Ельцина, окажется такая железная воля». «Министр внутренних дел Вано Мерабишвили построил новые участки со стеклянными стенами, выставляющими полицейских на обозрение, как проституток в голландском борделе». В этой главе вы пишете уже не так отстраненно, как в остальных, больше как журналист, а не как ученый, и это понятно. На каком материале вы анализировали историю Грузии ХХI века, что помогало сохранять объективность?
— У журналиста есть редактор, у ученого его нет. По крайней мере у нас в Англии пока не вмешиваются в профессорскую работу, так что чувствуешь себя на свободе — и можно читателя шокировать (смеется). Путина выдвинул Березовский и вначале все думали, что, если Березовский нашел марионетку, эта марионетка таковой и останется. На самом деле Березовский очень ошибался, как мы теперь видим. Такие случаи, конечно, и раньше бывали. Когда выбрали первого Романова. Шуйский тоже сделал ужасную ошибку, думая, что Романовы — идиоты, которых легко контролировать.
В 70-е я встретился в Грузии с диссидентом Звиадом Гамсахурдией, который писал материалы о грехах КГБ, и я помог ему кое-что вывезти за границу. Так вышло, что я даже сыграл определенную роль в политике Грузии. Когда Гамсахурдию арестовали, нам дали знать, что если будет определенная сумма денег, можно выкупить его. Мы с другими профессорами в Лондоне собрали £2 тыс., но оказалось недостаточно. Так что мы тоже немного навредили Грузии: Гамсахурдия остался, его сломали, а потом он стал президентом катастрофичного качества.
Писать о новейшей истории очень сложно, потому что люди могут обижаться, особенно вот сыновья и внуки политиков и партийных вождей. В Грузии люди очень лояльны к своей семье. Так что бесполезно в Грузии критиковать Гамсахурдию — оба сына на меня, конечно, очень обижаются. У меня есть очень много друзей, и у нас есть расхождения — некоторые поддерживают Саакашвили, некоторые — Гамсахурдию, некоторые — новый режим, так что приходится избегать некоторых тем. Гораздо легче говорить о Средних веках.
Есть большое яблоко раздора — Абхазия, — и пока его не съедят, я не вижу выхода.
— Ясно, что ваша книга для европейского читателя — один из основных нон-фикшн источников о грузинско-русских отношениях. Как вы оцениваете современную ситуацию? Что видно со стороны?
— В истории Грузии Россия появилась довольно поздно — грузины просили помощи у России в конце ХVI века, но ответа не было до начала XVIII века. И потом грузины считали, что до Москвы далеко — можно давать всякие обещания, что мы будем вечно вашими вассалами, но до этого не дойдет. Это, конечно, ошибка. Особенно когда составили Георгиевский трактат (договор о покровительстве и верховной власти Российской империи с объединенным грузинским царством Картли-Кахети — прим. ред). Но все равно отношения с Россией — это только 300 лет, из трех тысяч лет это всего 10%. Хотя Россия, раз уж она пришла, остается на месте — и Грузии придется считаться с мощью России и искать способ с ней уживаться. Может быть, как Финляндии.
В 90-е годы казалось, что все испорчено — грузины были озлоблены от отсутствия электричества, газа, продуктов. Но сейчас отношения налаживаются. Тбилиси — очень гостеприимный город. Здесь к приезжим хорошо относятся. И в последнее время даже водители пешеходов пропускают (смеется), то есть появляется гражданское общество. И это очень хорошо.
Теперь в Грузию есть прямые рейсы, так что ситуация меняется к лучшему. И что удивительно в Тбилиси, народы живут вместе без конфликтов: это единственное место в мире, где иранец будет сидеть рядом с американцем и пить кофе, и никто не будет обращать внимания.
Конечно, есть большое яблоко раздора — Абхазия, и пока его не съедят, я не вижу выхода. Даже в Грузии теперь некоторые очень тихо говорят, что, может быть, стоит признать независимость Абхазии. Я согласен, потому что, если никаких других шагов не предпримут, Абхазия станет частью России. Это первый шаг, но для грузин это будет очень трудно и для абхазского режима тоже. Но это единственный выход. А дальше грузинам надо обустроить свою страну так хорошо, чтобы абхазы сами захотели попасть в Европу через Тбилиси. Без этих территорий Грузия не чувствует себя восстановленной страной.
— Когда ученый анализирует материал так глубоко, как вы в книге о Грузии, обычно ему видны закономерности и он может делать предположения. Вы пишете, что грузины привыкли считать свою страну перекрестком империй, выгодным торговым и контрольно-пропускным пунктом, забывая, что, стоя на перекрестке, порой сложно двигаться вперед. Какие пути развития вы видите для страны?
— Ну, как вы знаете, перекресток — хорошее место, если хочешь построить супермаркет и если ты гаишник. Но на перекрестке тебя тоже часто сбивают. И вообще стоишь и не знаешь, куда: налево, направо… и грузины тоже не знали, куда — в Россию, в Турцию, в Иран или как-то в Европу. Они иногда будто бы рады, что живут на перекрестке, будто бы товары перепродают из Китая в Европу через Грузию, и от этого они получают прибыль. Есть другие страны-перекрестки, Швейцария, например, которые живут прекрасно, просто припеваючи. Но перспективы зависят от того, смогут ли грузины обустроить страну до конца. У них уже есть демократия — свободные выборы, смена правительства без переворотов, у них есть судебная система, гораздо более здоровая, чем при Саакашвили, экономика растет в Тбилиси и в других городах, но в деревне все-таки дело обстоит довольно плохо. И политики у них разных качеств. У грузин очень много разных талантов, но самокритика — не сильная их сторона. Они хорошо изучают своих врагов, но своим друзьям слишком доверяют, по-моему.
Очень много зависит от отношения Европы и Америки к Кавказу. И сейчас с новым президентом в Америке и с ослаблением Европейского союза перспективы уже не выглядят такими хорошими, как раньше. Им ведь важно иметь право работать в Европе, а они этого не получат. Грузины должны как-то развить свою собственную промышленность, но пока им это плохо удается.
— Вы закончили большую работу о Грузии, за какую тему возьметесь теперь?
— Я собирался писать о крымских татарах. Мне это кажется интересным и актуальным. Есть очень много материала, но он рассеян по всему миру — что-то в Иране, что-то в Каире. Потому что русские в 1833 году конфисковали все рукописи и документы, история ханства почти потерялась. Чтобы ее восстановить, нужны особые знания. Я читаю по-турецки, но это все написано на арабской графике, и мне не хватает хорошего помощника. А в Англии уже не обучают арабской графике. Крым, конечно, сейчас на первых полосах всех газет, но издатели пока потенциально этой книгой не очень интересуются.
А второй свой проект я называю «Блеск и нищета русской медицины». Это русские врачи второй половины ХIХ века. Для работы над этой темой мне надо прочесывать еженедельную газету «Врач», но на Западе нет полного комплекта «Врача» — надо ехать в Харьков, Иерусалим, в Хельсинки. В той же Москве комплект хранится в двух разных местах. Если получу грант — смогу позволить себе жить в Хельсинки и работать. История русской медицины совершенно удивительная, я удивляюсь, что ваши ученые об этом не пишут. Есть работы о врачах знаменитых — о Пирогове, о Боткине, но нет статьи о среднем русском враче, который очень страдал. В России много врачей, в том числе и женщин, а ведь русские врачи появились буквально из ниоткуда после Крымской войны — до Крымской войны в России большинство врачей были немцами. И вдруг военно-медицинская академия поняла, что без врачей проиграешь войну — больше солдат потеряешь от болезней, чем от пуль. Так что я думаю, это интересный проект, который, к тому же, не будет меня так нервировать.
— Девятнадцатый век поспокойнее двадцатого?
— Да-да. Я в прошлом году переводил Шаламова, жена помогала мне — и у нас был общий ужас и кошмар. Все снились мотыги, лопаты, тачки. Может, это и ошибка — переводить всего Шаламова. Знаете, что мне помогало отвлечься — я шел в сад и колол дрова.
— У нас недавно, кстати, вышла книжка про то, как правильно колоть дрова. Называется «Норвежский лес» и, говорят, очень популярна в Британии.
— О! Очень популярна. У меня она тоже есть. Отличная книга. Мне жена подарила, как раз чтобы я учился правильно колоть дрова, распиливать, в поленницы укладывать. В Лондоне сейчас очень модно топить дровами. Мы тоже сжигаем немало дров. Я сам колю, распиливаю. Конечно, я не такой опрятный, как этот норвежец, но кое-чему я уже научился.
— Значит, ваша отдушина — сад и камин. Чем еще от работы отвлекаетесь?
— Раньше увлекался экзотическими животными. Я был даже сотрудником зоопарка, когда московскую гигантскую панду привозили в Лондон, чтобы встретиться с нашей самкой. Но наша панда была влюблена в смотрителя, а московская панда впервые в жизни, кажется, увидела настоящий бамбук. Он взял охапку и больше не отходил от нее. И вот стоят два директора зоопарка, советский и британский, смотрят друг на друга с подозрением: каждый боится, что украдут или отравят его панду. Стоит пожарный со шлангом на случай, если любовь будет такая сильная, что панды исцарапают друг друга.
— Но московская панда променяла любовь на бамбук.
— Да. На все это посмотришь, и снова можно садиться за серьезную работу.
