Созданный на основе пяти выпусков Школы-студии МХАТ под руководством режиссера, сценариста, актера и педагога Дмитрия Брусникина независимый театр отмечает первый юбилей. За десять лет «Мастерская Брусникина» не просто стала феноменом в российском театральном мире, но изменила само восприятие искусства драматургии как в профессиональном сообществе и в среде критиков, так и для зрителя. «Бесы», «Конармия», «Чапаев и Пустота», «Норма» и другие проекты брусникинцев восхищали, возмущали, запускали общественную дискуссию и неизменно становились культовыми.
«Я мечтала о том, чтобы поступить в Школу-студию МХАТ к Брусникину и попасть именно в Мастерскую с тех самых пор, как они приехали со спектаклем «Конармия» в Пермь.
Мастерская для меня — про воспитание личности, вкуса, про человека. Чтобы выходить на сцену, нужен стержень и понимание того, что ты хочешь сказать. Тогда в этом есть смысл, а не одно тщеславие, которое всем нам присуще.
Моя [главная] ассоциация [с Мастерской] — работа вопреки. Думаю и надеюсь, что Мастерская многое привнесла в российский театр, популяризовала работу с современными текстами и по-новому раскрыла классику. Ну и, конечно, [ее вклад в] документальный театр и вербатим — это основа метода, основа актерского игрового существования, основа драматургии, основа психологии. Да вообще кладезь!
Хотелось бы, чтобы театр продолжал жить, приглашать классных режиссеров и развиваться. Работать в независимом театре и особенно им руководить — тяжелый труд. Но когда видишь интерес зрителей и возможность для развития, сразу нападает вдохновение и появляется мотивация идти дальше. Поддерживайте независимые театры — это, правда, очень важно и нужно».
«До переезда в Москву я занимался в театральной студии в Новосибирске, но не очень верил в себя как в актера. При этом многие мои знакомые поступали, и я решил попробовать — так каким-то чудом оказался в Мастерской Брусникина. И с тех пор я с этими людьми неразлучен.
Думаю, что у нашей Мастерской есть такой «дарковый» вайб, который нас отличает. Я толком не знаю, как это объяснить. Во МХАТе даже сложилась определенная репутация у нас: если играет тяжелая музыка, если кто-то обмазывается грязью, если кто-то голый бегает по коридору — скорее всего, это панки-брусы. Но это, конечно, стереотипы и все гораздо глубже. Брусникин, с которым, к сожалению, я не был знаком (его не стало за год до нашего набора) очень любил Достоевского. А у Достоевского тоже есть то, что я называю «дарковостью». Это такое пристальное погружение в психологию человека, где часто можно набрести на очень неприятные вещи. Но после того, как ты все-таки погрузился, ты как-то более объективно чувствуешь мир и профессию. Может, кого-то эта мрачность и депрессивный подтекст и оттолкнут, но порой это крайне важно, так как в жизни не всегда все счастливые и небо голубое. А театр, так или иначе, — это отражение жизни.
Я думаю, что любой независимый театр — ориентир: «Мы просто захотели сделать свой театр и сделали». И я считаю, что это круто, это такой пример для подражания. Что касается конкретно новшеств, которые появились благодаря Мастерской, то выскажу не новую мысль: до того как наши педагоги и ребята начали погружаться в жанр вербатимов, он не был так распространен. Вообще, доктеатр перешел на новый уровень благодаря Дмитрию Владимировичу. Это точно изменило российский театр.
В будущем хочется больше громких премьер. Посмотрим, сколько еще Мастерская продержится. Сейчас ее костяк составляют уже другие люди — не те, кто ее открывал. И это либо приведет к медленному затуханию, либо откроется новое дыхание и Мастерская заживет свежей обновленной жизнью. Надеюсь на второе».
«С 5-й по 9-й класс я учился в спортивной школе, а с 9-го по 11-й — в Московской международной киношколе, из которой меня выгоняли три раза. Потому я поступил в Школу-студию МХАТ к Брусникину и после выпуска присоединился к труппе Мастерской. Это было так: на выпускном — на котором была вся Мастерская вместе с Мариной Станиславовной Брусникиной (театральный режиссер и педагог, руководитель театра «Практика») — объявили, что нас всех принимают в труппу.
Главное, что есть в Мастерской — это ее люди, и с этими людьми ничего не страшно. Я не боюсь рисковать и прыгаю вместе с ними в безумные авантюры. А основной принцип у нас такой: если хочешь, чтобы что-то было, то инициируй и бери ответственность. Тебя поддержат. Мастерская — это дом без стен, где живет семья.
Мне кажется, самое важное, что Мастерская дала театру, заключается в том, что она увидела и показала на сцене человека, который живет в современном мире. И продолжает делать это по сей день. Мы один из последних независимых театров, и за десять лет смогли это сохранить и не закрыться».
С этими людьми ничего не страшно. Я не боюсь рисковать и прыгаю вместе с ними в безумные авантюры.
«Я учился на учителя русского языка и литературы и три года подряд поступал в театральные: две попытки были безуспешны, а на третий раз я попал к Дмитрию Владимировичу. Учебу не помню вообще: ни баек, ни историй — все как в тумане. Зато помню ощущения — было круто, нас перло в буквальном смысле, мы ощущали себя настоящей командой.
Поэтому для меня Мастерская — это конкретное время, проведенное с конкретными людьми, объединенными во многом утопической идеей создания молодой театральной группы, которая в буквальном смысле везде.
И, конечно, это время, когда только начали закручиваться гайки и еще можно было что-то артикулировать, говорить открыто, понимая, что мы под защитой Брусникина. А если и встречаться «бандой» однокурсников и режиссеров-педагогов, то в момент, когда честность и смелость, о которых нам всегда говорил Дмитрий Владимирович, будут возможны, но, боюсь, это случится нескоро. Одно знаю точно: если ты оказался в Мастерской однажды, по-настоящему и урвал, выкупил суть — фиг ты из нее выйдешь, так как нельзя выйти из того, чего нет, в буддистском смысле, что ли… Это не контора, не директорская и не конкретное помещение, а люди и паттерн мышления».
«До Мастерской я жил в Эстонии, получил образование повара, работал на стройке, но меня все равно тянуло к сцене — я занимался в любительском театре, мечтал стать актером. В Мастерской оказался как будто случайно: не планировал поступать в Москву — скорее даже боялся ее. Но жизнь неожиданно развернулась, и я оказался в столице как раз к последнему туру [экзаменов]. Больше никуда не хотел поступать, да и не собирался. Зашел во МХАТ — и первым человеком, к кому я попал, была Марина Станиславовна Брусникина. Я спел ей «Ваше благородие, госпожа удача». В третьем туре во мне начали сомневаться, сказали: «Подсоберись». Но в финале я выложился полностью — сыграл на дудочке, пожонглировал и прочитал басню «Слон и Моська». В итоге посмешил и поступил.
Главная мысль, которую я вынес из [времени, проведенном в] Мастерской — театр всегда про человека. Эту идею донес до нас Дмитрий Владимирович. Когда знаешь, в чем тема твоего героя, и защищаешь его как адвокат — все остальное складывается. А Марина Станиславовна и сам Брусникин были для меня как театральные мама и папа — я на них равнялся. Еще [режиссер] Юра Квятковский помог мне поверить в себя, раскрыл мою творческую сторону, за что я ему очень благодарен.
Если ассоциировать Мастерскую со словами, то это «хаос», «энергия» и «диалог».
Что Мастерская изменила в российском театре? Главное лично для меня — это спектакль «Это тоже я» и внедрение документального театра. Благодаря Мастерской вербатим стал инструментом обучения, и другие школы тоже стали его активно использовать. Повлиял ли этот процесс на будущее — сложно сказать, но хочется верить, что опыт продолжается.
А той Мастерской, в которую я когда-то поступил, уже нет, да и, наверное, хорошо. Сейчас Мастерская Брусникина — это сжатая смесь поколений… Что будет дальше? Неизвестно. Хочется, чтобы появился худрук и дал свое направление, тогда пойдет третья жизнь. Главное — не терять человечности и постоянно изучать современного человека. Всматриваться и задавать вопросы».
«Когда я заканчивала школу, собиралась поступать в МАРХИ — мечтала стать архитектором. Но в конце 11-го класса резко передумала и пошла в МГЛУ на немецкий. Учиться там было по-настоящему интересно, я влюбилась в язык, думала, стану переводчиком. И вдруг весной 7 марта — в день рождения Андрея Миронова, моего любимого артиста — я заболела. Лежала с температурой, весь день смотрела «Культуру», где крутили фильмы, спектакли, капустники с его участием. И тогда вдруг поняла: хочу в театр. Закрывала сессию в университете, а параллельно ходила на прослушивания. К экзамену по языкознанию готовилась в шпагате. Рассказала о своей затее только старосте — чтобы прикрывала. В итоге поступила к Брусникину. А потом мы вместе стали Мастерской.
Мы мечтали о собственном театре еще до выпуска и однажды просто остались вместе. Многочасовой разговор на четвертом курсе — когда надо было решать, кто куда пойдет — стал решающим. Мы поняли, что хотим продолжать вместе, даже без гарантий. Помню, как у нас дома на Никитском придумывали название — смеялись над вариантом Театр «Ложь». После «Бесов» в Боярских палатах всегда были ночные обсуждения: спектакль, жизнь, страна — все сразу. Именно тогда сформировалось мое представление о театре и о жизни в целом.
Мастерская научила меня быть командным игроком и не ждать разрешения творить. Хочешь дело — приноси идею и делай. Театр не может быть вне времени, он должен дышать настоящим. Мы были как кочевая труппа: играли спектакли в Камергерском, «Практике», ЦИМе — и все носили с собой.
Что будет дальше, не знаю. Но точно знаю, что Мастерская изменила меня. Мы были счастливой бандой. Брусникин говорил: мы театром спасаемся. И если это еще и помогает зрителю — значит, все не зря».
«Я училась в гимназии, и у нас была театральная студия — казалось бы, детская история, но материал мы разбирали совсем не детский. Именно тогда я впервые почувствовала, что театр — это способ думать о жизни глубоко и по-настоящему. И с тех пор мне, кажется, всю жизнь везло на настоящий театр. Мастерская стала логичным продолжением этого пути — венцом моих размышлений о том, каким театр может быть.
Дмитрий Владимирович — наш Учитель с большой буквы. Он научил нас не просто профессии, а тому, как жить и жить честно. В духе Школы-студии и ее традиции — от Ефремова к его ученикам — звучала фраза: «Главное — оставайтесь людьми». Нас этому и научили.
Документальный театр стал частью этого урока — научил подлинному состраданию, милосердию, умению смотреть на мир открытыми глазами и сердцем. Я бесконечно благодарна за это знание — за любовь к человеку, которую мы унаследовали.
Мастерская для меня — это лаборатория души человеческой. Так просто, но, кажется, точнее и не скажешь.
Вербатим и документальный театр стали важной частью нашего театрального языка. Помню, как по видео нашего экзамена в Новосибирске преподавали метод — нам писали студенты, советовались. Это гордость за бессонные ночи, за тексты, собранные с улиц, за бабушку, которую играла Даша Ворохобко в спектакле «Это тоже я», и за многих других героев. Пока жив спектакль — они остаются с нами, почти бессмертны.
О будущем я пока не думаю — стараюсь осмыслить все, что произошло. Чудо, что Мастерская живет. Мастер ушел в 2018-м, в совсем другую эпоху. А сейчас — 2025-й, и как это вообще возможно — до сих пор не понимаю».
«Когда я училась в школе, [кинорежиссер и сценарист] Нигина Сайфуллаева позвала меня на пробы. Там мы познакомились с Петей Скворцовым, который на тот момент заканчивал IV курс в Школе-студии МХАТ. Я планировала поступать в театральный, но не знала еще точно куда, вообще ничего и никого не знала. И это было первое знакомство с Мастерской.
Потом я, как и все, проходила туры. По всем прошлась, нигде не перекинули. С самого первого позорно читала свою программу, как мне казалось: быстро говорила, не было современной прозы, нормальной песни. Дмитрия Владимировича увидела только на перетуре с 3-го на 4-й. Вот это я про него читала в журнале Port! Это он! Ничего себе! И все. В этот момент я будто нажала кнопку, кого выбрать. Сидят все мастера, набирающие курсы, а я нажимаю кнопку и все гаснут, остается только Брусникин. Такое ощущение было. Так спокойно стало. Нашла. Вот. Он. Мой мастер.
Возможно, именно поэтому самым ярким моментом для меня стал уход Дмитрия Владимировича. Я даже будто сразу все забыла. Или зашила в себе где-то глубоко. Я до сих пор мало что помню. Завидую по-хорошему тем, кто вел беседы и споры с Дмитрием Владимировичем.
Главная ассоциация с Мастерской сейчас у меня — это поиск».
«С детства я умел садиться в шпагат, поэтому родители отдали меня в цирковую студию, куда я проходил параллельно с нелюбимой школой семь лет. А в 14 я закончил девять классов (по факту — восемь, тогда не было четвертого) и поступил в цирковое училище — ГУЦЭИ им. Румянцева. Все говорили: «Тебе на клоунаду надо», — а я хотел на акробатику. Много раз падал на голову, потом ушел в гимнастику, но на распределении меня все равно отправили на акробатику. За полтора года я успел напрыгать на КМС по батуту, получил травму и перешел в жонглирование. За год наработал базу — семь мячей — и в 2011-м стал чемпионом России по спортивному жонглированию (произвольная программа). В 2012-м закончил училище как жонглер-акробат, педагог, руководитель цирковых коллективов. Потом была армия, а после — МГИК, мастерская Шаевой. Если бы не он, я бы, наверное, никуда не поступил: я вообще тогда ничего не читал.
Первое впечатление от Мастерской у меня было: что-то модное. А я от моды далек, люблю одеваться, как бомж. Но Брусникин сказал: «Ну, Дим, ты к нам же еще придешь?» — и я сказал: «Да, конечно». И пришел. Все решал человек, его взгляд, его подход — простой, человеческий, без бумажек и официоза. Помню, как увидел Игоря Титова, он спал в каморке, и я подумал: «Неужели все так плохо?» Потом, правда, и сам стал таким же.
Самый яркий момент жизни Мастерской для меня — спектакль «Это тоже я». Когда увидел его впервые, просто обалдел. Я не знал, что так можно. Это была система Станиславского, только живая, не схема, не 2D — а человек в полной жизни. И в основе всего — человек и любовь к нему. Мне сейчас этого особенно не хватает. Ефремовской позиции. Простоты. Глубины. Света.
Конечно, все это меня изменило. Десять лет — уже солидный возраст для театра. Мы перешли на следующую ступень. У нас есть свой зритель, свой стиль, свои коллаборации, режиссеры, актеры, компании. Все это только расширяет Мастерскую. И в ее юбилей я желаю ей продолжать расти — во все стороны».
Я не знал, что так можно. Это была система Станиславского, только живая, не схема, не 2D — а человек в полной жизни.
«До Мастерской я учился в обычной школе, а в 6-м классе перешел в Московскую международную киношколу, и именно там у меня впервые появилось стремление стать актером. В Мастерской я оказался, когда поступил в Школу-студию МХАТ и после выпуска никуда не ушел. Первое впечатление было невероятным: казалось, я попал в место, о котором даже не мечтал. Единственное, что немного огорчало — долго не мог как-то проявиться, найти свое. Но со временем все сложилось. Самый яркий момент — день, который считается днем основания Мастерской. Дмитрий Владимирович сказал, что мы остаемся вместе и делаем свой театр. Это была квинтэссенция радости. Ну что может быть круче?
Главная мысль, которая осталась со мной по прошествии этих лет: театр может быть разным. Он должен быть актуальным, живым. И еще — кредо, которое произнес однажды Брусникин: «Мы должны выживать». С тех пор мы этим и занимаемся — в самом широком смысле слова.
Если описывать Мастерскую одним словом, то это будет «костер». Костер, который мы когда-то разожгли. Мы стараемся поддерживать его, подкидываем дрова, и хоть люди вокруг меняются — огонь горит.
Как Мастерская повлияла на театр? Думаю, в первую очередь она повлияла на актерское образование. Дмитрий Владимирович провел своего рода реформу, объединив наблюдение за живыми людьми с техникой вербатим и документального театра. Это стало вдохновением для новых курсов, новых спектаклей, новых текстов. Мастерская всегда искала — язык, форму, темы. Не было догмы, был постоянный поиск. И, возможно, именно этот лабораторный, исследовательский взгляд стал тем новым дыханием, которое мы смогли вдохнуть в театр».
