Стиль
Впечатления Фикшн года: самые ожидаемые книги ярмарки Non/Fiction
Стиль
Впечатления Фикшн года: самые ожидаемые книги ярмарки Non/Fiction
Впечатления

Фикшн года: самые ожидаемые книги ярмарки Non/Fiction

Фикшн года: самые ожидаемые книги ярмарки Non/Fiction
С 29 ноября по 3 декабря в Москве пройдет ярмарка Non/Fiction. Литературный обозреватель «РБК Стиль» Наталья Ломыкина заранее составила списки книг, которые стоит найти на стендах издательств. Первый — наиболее ожидаемые зарубежные романы.

Элена Ферранте «История о пропавшем ребенке»
Издательство «Синдбад», перевод О. Ткаченко

Фикшн года: самые ожидаемые книги ярмарки Non/Fiction

Всем, подхватившим «лихорадку Ферранте», издатели обещали, что лекарство, облегчающее симптомы — все четыре книги «неаполитанского квартета» — появится до конца года. И слово сдержали. Заключительную «Историю о пропавшем ребенке» представят на ярмарке Non/Fiction. И те, кто хотел узнать, чем закончится сага двух заклятых подруг Лилы и Элены, и те, кто ждал выхода четвертой части, чтобы сразу заполучить всю историю целиком, проведут промозглый ноябрь в жарком и шумном Неаполе.

В книгах Ферранте время течет, как в жизни. Детство и юность растягиваются на долгие три тома, а потом дни и годы летят все быстрее. В «Истории о пропавшем ребенке» обе «гениальные подруги» возвращаются в родной квартал, у них практически одновременно рождаются дочери — и Лену с Лилой снова сближаются, признавая, наконец, кто они друг для друга. Это уже не взбалмошные девчонки, а зрелые женщины, осознающие и свою силу, и свое «проклятие». Гениальная Ферранте доведет историю до конца — до того самого момента из начала первой книги, когда пожилая Лену узнала об исчезновении подруги и решила написать о ней роман. Но «не ищите в финальной книге Ферранте ответов на все вопросы: разве жизнь дает нам их?». И не огорчайтесь, что история закончилась — теперь в неаполитанском квартале для вас всегда найдется местечко.

«Я сидела, погруженная в подобные мысли, когда это случилось. Мои девочки, все трое, весело переговариваясь, вместе со своими мужчинами подошли к шкафу, в котором стояли мои книги. Насколько мне известно, ни одна из дочерей их не читала, во всяком случае, я ни разу не видела, чтобы они держали их в руках; никто из них никогда их со мной не обсуждал. Но тут они принялись снимать с полки одну книгу за другой, листать страницы и вслух зачитывать отдельные фразы. Эти книги рождались из атмосферы, в которой я жила, из событий и идей, производивших на меня особое впечатление. Я жила в своем времени и, как могла, старалась в выдуманных мной историях выразить его суть. Я находила болевые точки и била в них, пытаясь нащупать пути спасения от зла, но, как правило, ошибалась. Я писала простым языком об обыденных вещах. У меня были свои излюбленные темы — труд, классовая борьба, феминизм, изгои общества. Сейчас я слушала наугад выхваченные из своих текстов фразы, и мне делалось неловко. Читала Эльза —  Деде не позволила бы себе этого из уважения ко мне, а Имма из осторожности. Она с издевательской интонацией процитировала пассаж из моего первого романа, затем — из эссе о том, что женщин выдумали мужчины, затем перешла к другим книгам, отмеченным разными премиями. Она играла голосом, выделяя шероховатости повествования, литературные преувеличения, избыточный пафос, устаревшие идеи, в которые я верила как в непреложную истину. Особенно она напирала на лексику, по два-три раза повторяя вышедшие из моды и звучавшие неестественно слова. Что это было? Моя дочь, пусть и не со зла, издевалась надо мной в чисто неаполитанской манере, очевидно усвоенной в этом городе. Строка за строкой, она демонстрировала, сколь мало стоят все эти книги, выставленные в ряды вместе с переводами на другие языки».

 

 

Амос Оз «Фима»
Издательство «Фантом Пресс», перевод В. Радуцкого

Фикшн года: самые ожидаемые книги ярмарки Non/Fiction

«Фима» — самый русский роман израильского мэтра, отсылающий к Чехову, Гоголю и даже Гончарову. Редактор Игорь Алюков назвал его «неожиданным скрещением "Обломова" и "Улисса"» с пояснением — «не книга, а праздник». При этом «Фима» — единственная книга Амоса Оза, которая до сих пор не издавалась на русском языке. Это история поколения прожектеров и мечтателей, способных перевернуть мир, если найдут в себе силы встать с дивана.

«Прекраснодушный мечтатель, философ-любитель, неудачник, дилетант во всем, любовник и непутевый сын Фима бродит по Иерусалиму, все больше запутываясь в перипетиях своей личной жизни, параллельно плутая в чащобе собственных грандиозных идей». Его всю жизнь не покидает мысль, что он должен жить не в Иерусалиме, а где-то еще. В молодости с ним связывали большие надежды, дебютный сборник его стихов имел огромный успех, он переживал головокружительные романы, но эта неизбывная тоска по другой, лучшей жизни, снедала его изнутри. Фима из тех, кто променял реальность на упоительные мечты, грандиозные проекты и вдохновляющие иллюзии. И пусть в действительности Фима не вершит судьбы страны, а дискутирует об экзистенциальном кризисе с тараканом на маленькой кухне, он, кажется, вполне этим счастлив.

«У Фимы оставалось еще два часа до начала работы. Он решил поменять постельное белье, а заодно сменить и рубаху, и белье нательное, и полотенца в кухне и ванной, завезти все по дороге на работу в прачечную. Войдя в кухню, чтобы снять с крючка полотенце, он увидел, что раковина забита грязной посудой, сковородка вся в пригорелых ошметках, на столе — окаменевшее варенье в банке, крышка от которой давно утеряна. Гнилое яблоко, окруженное роем мух, лежало на окне. Фима взял его осторожно, большим и указательным пальцами, словно ухватился за отворот рубашки заразного больного, и отправил яблоко в мусорное ведро под раковиной. Но и ведро оказалось переполнено, яблоко скатилось с мусорного холмика, найдя себе укрытие меж старыми аэрозольными баллончиками и моющими средствами. Достать его оттуда можно было, только скорчившись в три погибели и протиснувшись в шкафчик. Фима решил, что на сей раз никаких компромиссов, не станет и дальше идти на уступки и изловит беглеца, чего бы ему это ни стоило. Если удастся, то это будет добрый знак, день задался, и тогда на крыльях удачи слетит он вниз и опорожнит ведро. А на обратном пути непременно вспомнит о почтовом ящике и извлечет из него наконец газеты и письма. Но он сделает и больше — вымоет посуду, наведет порядок в холодильнике, даже если придется отложить возню с постельным бельем. Но, опустившись на колени, словно собирался бить поклоны, Фима принялся искать яблоко и обнаружил за ведром целые залежи: половину засохшей булки, обертку от маргарина со следами жира, перегоревшую из-за вчерашних перебоев с электричеством лампочку — и тут же подумал, что, возможно, она вовсе и не перегорела. И вдруг перед ним возник таракан, усталый и безучастный, равнодушно покачивающий усиками, как показалось Фиме. Он даже не пытался убежать. Фиму тут же охватила жажда убийства.

Стоя на четвереньках, он исхитрился стянуть с ноги ботинок, занес его над насекомым, но вдруг пожалел, припомнив, что именно так, ударом молотка по голове, агенты Сталина убили Льва Троцкого, пребывавшего в мексиканском изгнании. И с изумлением понял, до чего Троцкий на последних своих фотографиях похож на его отца, недавно снова приходившего уговорить его, Фиму, завести семью. Ботинок застыл в руке. С удивлением он всматривался в тараканьи усищи, этакие чуть пошевеливающиеся два полукруга. И еще он заметил щетинки, жесткие, коротенькие, похожие на усики. Разглядел тонкие суставчатые ножки. Открыл для себя удлиненные, искусно выточенные крылья. И преисполнился благоговения перед тем, как безупречно сотворено это существо, казавшееся ему уже не отвратительным, а, напротив, истинным совершенством. Представитель ненавидимой расы, преследуемой, изгнанной в клоаку, — расы, умеющей выживать, упорной, проворной, вынужденной защищаться лишь хитростью потемок, с незапамятных времен ставшей объектом омерзения, проистекающего из страха и примитивных предрассудков, что передаются из поколения в поколение. А что, если именно изворотливость этой расы, именно жалкое ее существование, уродство и безобразность, ее воля к жизни внушают нам страх и ужас? Страх перед жаждой убийства, которую вызывает в нас само их появление? Страх пред тайной живучести этого создания, которое не жалит, не кусает, держится на расстоянии? И Фима отступил, вежливо, молча. Водворил ботинок на ногу, постаравшись не замечать запах от носка, и мягким движением закрыл дверцу шкафчика, дабы не напугать насекомое. Затем со вздохом поднялся и решил отложить на другое утро хлопоты по наведению порядка в доме, ибо наверняка подобных созданий здесь множество, надоедливых, докучливых, и несправедливо разбираться с одним-единственным».

 

 

Хан Ган «Вегетарианка»
Издательство АСТ, перевод с корейского Ли Сан Юн

Фикшн года: самые ожидаемые книги ярмарки Non/Fiction

Роман корейской писательницы Хан Ган «Вегетарианка» в прошлом году с триумфом взял международного Букера и стал одной из самых обсуждаемых за всю историю премии книг-лауреатов, потому что на равных с оригиналом был отмечен и английский перевод Деборы Смит. Говорили даже, что именно талант переводчика сыграл ключевую роль в истории международного успеха корейского романа, поскольку лучше исходника отражал «оригинальность прозы и сверхъестественное сочетание красоты и ужаса на каждом шагу». На русском языке роман Хан Ган выходит в переводе с корейского, и должна сказать, что «сверхъестественное сочетание красоты и ужаса» от этого только усиливается.

Главную героиню Ёнхе и ее старшую сестру Хан Ган показывает глазами их мужей: обе женщины словно бы ничем не примечательны — спокойные, хорошие хозяйки, терпеливые и приветливые. Удобные жены, которые ведут спокойную размеренную жизнь и стараются окружить мужей заботой. Оба мужчины принимают это как данность, причем обоим, по разным причинам, свояченица кажется лучше собственной жены. Однажды Ёнхе начинает видеть жестокие и кровавые ночные кошмары и, решив, что все дело в мясной пище, становится жесткой вегетарианкой. Но дело, разумеется, не только в вегетарианстве — она могла принять любое другое решение: спать стоя, играть на скрипке или носить ярко-желтую одежду. Суть в том, что Енхе проявила твердую волю — и окружающие оказались не в состоянии ни принять, ни даже попытаться понять ее. Но за холодным отчуждением и внешней покорностью скрывалась огромная сила, которая постепенно прорывается наружу. Мир вокруг Ёнхе рушится, семейные связи оказываются тоньше рисовой бумаги, а столкновение внутренней ожесточенной страсти и внешней невозмутимости сводит с ума. Причем так живет не только Ёнхе — все персонажи «Вегетарианки» так или иначе одержимы собственными демонами, которые проступают сквозь маску покорности подобно ядовитым экзотическим цветам. Это завораживающе красивый, чувственный и очень страшный роман о свободе, поиске себя, о взаимодействии с другими людьми и недостижимости подлинной близости. Ритм, образы, энергетика текста да и сами поступки и не-поступки персонажей берут в плен. От романа сложно оторваться даже в те минуты, когда экзистенциальный ужас обычной молчаливой жизни терпеливой женщины средних лет проникает в твои собственные сны, а вопросы: «Живу ли я той жизнью, о которой мечталось?», «Мой ли это выбор?», «Свободна ли моя воля?» начинают распускаться внутри огромными яркими цветами. Прав был председатель жюри международного Букера Бойд Тонкин, когда говорил, что «эта лаконичная, изящная и тревожная книга надолго задержится в умах…и в снах своих читателей».

«Проснувшись, я обнаружил себя в постели и, на секунду потеряв ощущение реальности, уставился на окно с белыми занавесками, через которые вовсю светили лучи утреннего зимнего солнца. Приподнявшись, взглянул на настенные часы и тут же, подскочив, пнул дверь и выскочил из спальни. На кухне возле холодильника увидел жену.

— С ума сошла? Почему не разбудила? Посмотри, который уже...

Я остановился на полуслове, наступив на что-то мокрое. Передо мной предстала такая картина, что я не мог поверить своим глазам.

Все еще в ночной сорочке, распустив взлохмаченные волосы, она, как и ночью, сидела скорчившись перед холодильником. Все пространство на полу кухни вокруг ее белой фигуры было заставлено — некуда ступить — пластиковыми контейнерами и черными полиэтиленовыми пакетами. Тонко нарезанные кусочки говядины для сябу-сябу*, свиная грудинка для жарки, две говяжьи ноги, кальмары в вакуумной упаковке, хорошо высушенный угорь и связка вяленой желтой горбуши, недавно присланные из деревни тещей, нераспечатанные пачки замороженных пельменей и еще много разных свертков неизвестно с чем. Всю эту еду, шелестя пакетами, одну за другой жена отправляла в огромный мусорный мешок».

 

 

Эмма Клайн «Девочки»
Издательство «Фантом-Пресс», перевод А. Завозовой

Фикшн года: самые ожидаемые книги ярмарки Non/Fiction

Да простят меня читатели-мужчины, которых тоже перелопатит этот провокативный, пугающий, щемящий роман об изнанке взросления, но я все же уверена, что прочувствовать его до конца смогут только женщины. Дебютантка Эмма Клайн ухитрилась извлечь из самых потаенных глубин души и облечь в слова ту невероятную бурю, которая сотрясает каждую девочку-подростка на пути к женственности. «Девочки» — история о «болезненной уязвимости, хрупкости, ранимости, страхе перед миром взрослых и стремлении поскорее оказаться внутри этого мира».

Этот роман буквально ворвался в списки бестселлеров самых авторитетных изданий и наделал шума не меньше, чем «Маленькая жизнь» Ханьи Янагихары, в том числе потому, что Эмма Клайн рассказала леденящую душу историю секс-коммуны «Семья» музыканта и убийцы Чарлза Мэнсона.

Но жуткая и правдивая история, лежащая в основе сюжета, в романе все-таки вторична. «Девочки» — история подросткового взросления, гормональный бунт, выливающийся в бунт против всех. Причины бегства от тоски и одиночества в семью-коммуну, в руки умелого и жестокого манипулятора на исходе 60-х были теми же, что выгоняют из дома сегодняшних хрупких и уязвимых девочек. И ни яркое калифорнийское солнце 1969 года, ни московская осень, ни лондонский туман не гарантируют безопасности. Детонатор, готовый сработать в любую секунду и превратить защищенный и безопасный мир маленькой девочки в настоящий кошмар, находится, прежде всего, внутри. И роман Эммы Клайн — один из способов если не обезвредить его, то хотя бы найти.

«Потом мы сидели наверху, у Конни, и курили травку, которую она стащила у Питера. Щель под дверью заткнули полотенцем, свернув его в толстый валик. Конни то и дело приходилось заново защипывать бумагу пальцами, мы с ней дымили в торжественной, парниковой тишине. Из окна была видна машина Питера, припаркованная так криво, словно он выскочил из нее в большой спешке. Не то чтобы я раньше не замечала Питера, но тогда мне мог понравиться любой его ровесник, тогда мальчики привлекали внимание одним своим существованием. Но внезапно мои чувства усилились, обострились, стали такими же гротескными и неотвратимыми, как это часто бывает во сне. Я прожорливо хваталась за любую связанную с ним банальность: футболки, которые он менял по кругу; пятнышко нежной кожи на шее, прятавшееся за воротником.

Закольцованное мычание Paul Revere and the Raiders, доносившееся из его комнаты; то, как иногда он бродил по дому с гордым, откровенно загадочным видом, — и я догадывалась, что он наелся кислоты. Как с преувеличенной аккуратностью лил и лил воду в стакан.

Пока Конни принимала душ, я зашла в комнату Питера. Там резко пахло — как будто взорвалось что-то влажное, мастурбацией, как я уже потом поняла. Все его вещи источали непостижимую значительность: низкая кровать, возле подушки — целлофановый пакет, набитый серовато-пепельной ганджой. Учебное пособие для автомехаников. На полу — заляпанный стакан с затхлой водой, на комоде — рядок гладких речных камешков. Дешевый медный браслет, который он иногда надевал. Я вглядывалась во все, словно могла расшифровать потаенный смысл каждого предмета, собрать воедино внутреннюю архитектуру его жизни.

Любое вожделение в том возрасте было по большей части делом сознательным. Мы изо всех сил старались обтесать грубые и раздражающие стороны мальчишекпод пригодную для любви форму. Мы говорили о том, до чего они нам нужны, заученными и привычными словами, будто подавали реплики в пьесе. Я только потом это все пойму — пойму, какой безличной, какой липкой была наша любовь, метавшаяся по вселенной в поисках организма-хозяина, который воплотил бы в себе наши желания.

В юности я видела журналы, которые лежали в выдвижном ящике в ванной, отцовские журналы с разбухшими от сырости страницами. Их внутренности были набиты женщинами. Обтянутые тугой сеткой лобки, прозрачный свет, делавший кожу сияющей, бледной. Больше всего мне нравилась девушка с клетчатым бантиком на шее. Так странно это было, так возбуждающе — видеть, как можно быть голой и в то же время носить бантик на шее. От этого ее нагота казалась условной».

 

 

Федерико Аксат «Последний шанс»
Издательство «Синдбад», перевод Е. Хованович

Фикшн года: самые ожидаемые книги ярмарки Non/Fiction

Роман расчетливого писателя-шахматиста Федерико Аксата поначалу маскируется под захватывающий детектив. Преуспевающий юрист Тед Маккей узнает, что у него неоперабельная опухоль головного мозга и решает свести счеты с жизнью. Он прикрепляет к холодильнику прощальную записку для жены с просьбой позаботиться о дочерях и подносит пистолет к виску. Его планы нарушает стук в дверь. Уверенный в себе харизматичный незнакомец предлагает третий вариант — вступить в тайный клуб таких же, как он, и убить того, кто действительно этого заслуживает. А в благодарность следующий член клуба убьет Теда, что избавит самого Маккея от мучений, а его близких от бесконечного чувства вины. Тед соглашается, но, уже сделав первый ход, понимает: что-то пошло не так. В то самый момент, когда в книге появляется злобный опоссум с пушистым хвостом, события выходят из-под контроля, закручиваясь в психоделическую спираль. «Последний шанс» превращается в первоклассный психологический триллер, атмосферой напоминающий «Остров проклятых» Скорсезе. Хватаясь за осколки реальности, Тед (а с ним и читатель) пытается выяснить, что происходит на самом деле. Но опытный шахматист Аксат не оставит дилетанту ни единого шанса, в его романе все не так, как кажется, хотя при разборе партии всему найдется логическое объяснение.

«Он не сводил глаз с магнитика в форме яблока. Теперь, когда там не было фотографии Холли, можно было хладнокровно все обдумать. Идеи Линча казались соблазнительными, в них было что-то глубокое, что-то важное: если Тед убьет злодея, то Холли с девочками будут считать его борцом за справедливость, а не трусом.

По пути в гостиную его посетила дикая мысль, что он никого там не обнаружит. Окажется, что Линч ушел, не простившись, или и того хуже: встреча Теду померещилась.

Но Линч был на месте, и перед ним лежали все те же две папки. Он встал, чтобы взять бутылку из рук Теда и кивком поблагодарил его. Потом надолго приложился к горлышку.

— Как вы узнали? — Тед снова сел за стол.

— О самоубийстве?

Тед кивнул.

— У нас свои методы, Тед. Было бы неблагоразумно делиться ими.

— Уж поделись. Такую-то малость я заслужил, раз ты уговариваешь меня убить человека.

Линч задумался.

— Это означает, что наше предложение принято?

— Это не означает ровным счетом ничего. Пока что я хочу, чтобы ты сказал мне, как вы обо всем узнали.

— Думаю, это справедливо. — Линч сделал еще глоток и поставил бутылку на стол. — Мы отбираем кандидатов двумя способами. Первый дает нам большее их количество, однако он не так эффективен, как второй. К сожалению. Связанные с нашей организацией психологи предоставляют нам информацию о потенциальных самоубийцах. Разумеется, это не совсем этично: они идут на частичное нарушение профессиональной тайны. Однако мы никого не неволим. Просто приходим домой к кандидату, как я к вам, и делаем предложение. Если кандидат его не принимает, исчезаем, не оставляя следа. В вашем случае, вынужден признать, появление мое было более бесцеремонным, чем обычно. Мне показалось… что я опоздал.

— Ты шпионил за мной?

— Не то чтобы шпионил. Перед тем как явиться домой к кандидату, я обычно осматриваю его дом и участок. Хотя в вашем случае мы знали, что супруга и дочери в отъезде, всегда можно нарваться на неожи­данно нагрянувшего родственника или друга. Или на собаку, которая терпеть не может гостей. Обходя дом, чтобы убедиться, что все спокойно, я заглянул в окно кабинета и увидел, что вы собираетесь делать.

— Понятно. Значит, все-таки шпионил.

— Простите. Обычно мы стараемся как можно меньше лезть в чужие дела.

— Каков второй способ отбора?

— Ах да. Видите ли, Тед, немало людей испытыва­ют благодарность к организации, чувствуют, что они в долгу. Многие из тех специалистов, о которых я говорил, также относятся к этой категории. Но в основном речь идет о…

— О тех, кто имеет какое-то отношение к жертвам.

Тед указал на папки.

Линч, похоже, был из тех, кто гораздо уютнее чувствует себя, беседуя намеками, чем называя вещи своими именами. На мгновение на лице у него промелькнула недовольная гримаса.

— Так и есть, — признал он, желая поставить на этой теме точку. — Теперь позвольте объяснить, что в другой папке.

Линч отложил досье Блейна в сторону и раскрыл другую, гораздо более тонкую папку. Поверх прочих бумаг лежала цветная фотография мужчины лет сорока, стоящего на палубе небольшого катера в спасательном жилете и с удочкой в руках, на крючке которой болталась огромная рыба.

— А это кто?

— Его фамилия Уэнделл. Возможно, вы о нем слышали. Известный бизнесмен.

— Не знаю такого.

— Тем лучше».