Благодаря Wowhaus в Москве уже есть «Стрелка», Крымская набережная и «Электротеатр», а скоро будет обновленное Архангельское и «Политех». Имена Дмитрия Ликина и Олега Шапиро прочно связаны с Капковым, «собянинской оттепелью» и модой на общественные пространства. Кажется, именно Ликин с Шапиро объяснили всем вокруг, что город — это не собрание точек, между которыми пустота, а непрерывная органическая структура.
У Wowhaus, без преувеличения, самый кинематографический офис в городе. Несколько лет назад они переехали из «Красного Октября»на Artplay и заняли большое помещение со стороны железной дороги — за панорамными окнами поезда ходят на расстоянии вытянутой руки. Это безумно нравится и радушному Шапиро, и держащему романтическую позу Ликину. А вот в выборе мебели их вкусы не совпадают. Стол Ликина похож на те, что мы привыкли видеть в фильмах про архитекторов: минималистичный и обтекаемый — явно служит надежной защитой, по крайней мере, во время интервью он предпочитает из-за стола не вставать. А за свой резной, классический Шапиро даже не садится — ему куда удобнее на диване в центре комнаты.
— Wowhaus исполняется в этом году десять лет — срок для российского архитектурного бюро более чем серьезный. Что вы считаете своей главной победой?
— Дмитрий Ликин: Мы всех осчастливили, насколько это вообще возможно для людей нашей профессии. Решили, что город может быть удобным и комфортным, и начали делать его таким. Эту идею перехватили коллеги, и, что самое важное, власти. А нам достались обвинения, что мы «променяли протест на благоустройство».
— Олег Шапиро: Ну я не согласен, что все так уж плохо. Если идеи присваивают, значит, они отличные, никто не станет покушаться на всякую ерунду. Просто, когда мы начинали, городскую среду не воспринимали как архитектуру — ею считались только дома, монументы, новые города. Все остальное называлось «расставить скамейки». Мы же показали: если их, грубо говоря, правильно расставить, то среда становится лучше и дружелюбнее.
— Первым проектом, когда вы стали делать людей счастливее, была «Стрелка»?
— Д.Л.: Скорее, Парк Горького. «Стрелка» все-таки рассчитана на узкую аудиторию.
— О.Ш.: Тогда, в 2008 году, мы говорили: «В городе невозможно быть. Можно только ездить из одной точки в другую, перепрыгивать из машины в кафе. Все остальное — какая-то враждебная территория». И «Стрелка» должна была стать убежищем, маленьким приютом для своих, где людям, которые чувствуют и думают, как мы, будет безопасно. Но при этом совершенно не было желания загораживаться. Напротив, хотелось изобрести пространство, в которое чужим, всем этим посетителям ночных клубов «Красного Октября», и в голову не придет зайти.
— Д.Л.: Для нас оказалось открытием, насколько по-другому работает проектирование среды. У здания обычно есть конкретный адресат и конкретный заказчик, а также конкретные цели, которым оно должно служить. С общественными пространствами все куда более размыто, и программируются они принципиально иначе: с помощью всяких социологических, антропологических и других, почти шаманских, инструментов.
— О.Ш.: Другими словами, мы сами себе придумывали ТЗ и вообще программу, потому что больше просто было некому.
— А как формулировалась задача, например, для Крымской набережной?
— Д.Л.: Да никак она не формулировалась. Мы просто ездили по этой набережной на авторский надзор в Парк Горького и ужасались. Потом задумались, что здесь можно сделать.
— О.Ш.: Тогда еще была такая возможность, мы были маленьким бюро и не отвечали за 60 работников, как сейчас. Была куча идей просто в стол. Потом мы предъявили их Капкову, когда после «Стрелки» и Парка Горького он спросил: «Парни, а что еще?».
— И что еще было?
— Д.Л.: Да миллион всего — надо Бульварное кольцо замкнуть, Крымскую набережную соединить с Лужниками, Сокольники — с Лосиным островом, дурацкий стеклянный пешеходный мост в Парке Горького, в котором летом жарко, а зимой холодно, превратить в оранжерею.
— О.Ш.: А у Капкова был идеальный подход. Он на все говорил: «Давайте, нарисуйте». И мы рисовали.
— Понимали тогда, что большинству проектов не суждено осуществиться?
— Д.Л.: Дело не в том, что получилось, а что нет. Мы видели свою миссию в том, чтобы изменить пейзаж, и в конечном итоге так и получилось. Сейчас Путин во всеуслышание заявляет, что одним из приоритетов на следующий срок президентства он считает улучшение качества жизни россиян, в том числе через улучшение среды. То, чего десять лет назад просто не существовало, теперь стало государственной политикой. И в этом мы видим нашу заслугу.
— О.Ш.: Надо сказать, что к теме развития общественных пространств мы подошли с практической стороны — просто начали их делать. А институт «Стрелка», к созданию которого мы имеем честь быть немного причастными, пошел гораздо дальше: благодаря их усилиям эта тема стала центром общественной дискуссии сначала в профессиональном сообществе, потом на уровне правительства Москвы, а теперь уже и на уровне страны. Когда только начинали, мы были на этом поле одни, практически монополисты. Сейчас бюро, занимающиеся общественными пространствами, исчисляются десятками. Среди них есть даже несколько, образованных нашими бывшими сотрудниками. Конечно, стало сложнее оставаться лидерами, но это естественные процессы.
— Ну вам грешно жаловаться, у вас сейчас в работе два масштабнейших проекта, и один из них не в Москве.
— О.Ш.: Да, в Туле. Он важный, во-первых, потому что большой, а во-вторых, в нем удалось воплотить множество наших основных принципов. Да и вообще история уникальная. Прямо за тульским кремлем был закрытый военный завод, из-за него обратную сторону древнего сооружения, как обратную сторону Луны, никто никогда не видел. Недавно завод отказался от части земли — 14 гектаров, если не ошибаюсь, — и мы придумали сделать там огромную рекреационную зону на берегу речки, которую сами же практически заново и прорыли. Плюс к ней же по диагонали приходит бывшая главная улица, которая когда-то называлась Пятницкой, а теперь — Металлистов. Она была застроена купеческими двух- и трехэтажными домиками XIX века, которые давно пришли в упадок и, по сути, заброшены. Теперь улица будет пешеходной и превратится в музейный квартал. Вся эта структура заканчивается Крестовоздвиженской площадью, которая вместо транспортной развязки станет нормальной площадью.
— То есть вы перекроили весь центр? Сложно было с местными властями?
— О.Ш.: С властями не очень — они нам сразу поверили. А вот с жителями, краеведами, археологами и даже с велосипедистами пришлось много общаться: больше всего они тревожились за транспортные потоки, боялись, что город встанет. Сейчас стало понятно, что нет. Там уже год все перерыто, и на пробки это никак не повлияло.
У Капкова был идеальный подход. Он на все говорил: «Давайте, нарисуйте». И мы рисовали
— Окончание работ планируется в июле?
— О.Ш.: Да, откроется все, кроме филиалов музеев «Ясная Поляна», «Куликово поле», «Поленово», а также «Музея оружия», — у них немного другие темпы. Вот тут-то и посмотрим, как все будет работать. С архитектурой ведь никогда не угадаешь, чем все закончится.
— А почему так?
— О.Ш.: Жизнь куда шире проектного процесса. Есть тысячи факторов, тысячи заинтересованных лиц и структур, и все они действуют в разных направлениях, иногда диаметрально противоположных. При проектировании вы отбираете, что именно учитывать, а что нет, иначе вы никуда не сдвинетесь вообще. Мы не устаем повторять, что архитектурный процесс — это принятие решений в условиях неустранимой неопределенности.
— Тульский эксперимент — на финишной прямой. Но у вас еще Арахангельское. В чем там идея?
— Д.Л.: Идея очень простая — выступить организующей силой, которая не позволит превратить ансамбль в собрание исторических новоделов, в очередное Царицыно.
— О.Ш.: Зданиями там занимается Минкульт, а мы работаем с территорией площадью 600 гектаров, делаем все: от мастер-плана до отдельных участков и деталей — тех самых скамеек и светильников. Учитываем перспективы. Так, сейчас музей недозаполнен, но через два года будет вводиться в строй район Рублево-Архангельское на 30 тысяч жителей. Рядом возводится еще один микрорайон такой же емкости. Потом откроется метро в 15 минутах ходьбы от парка. И вот тогда придется уже не зазывать людей, а структурировать территорию, чтобы жители не превратили ее в хаос, специальными планировочными решениями и режимами сдерживать все нарастающее урбанистическое давление.
— Д.Л.: Наш заказчик — попечительский совет во главе с Дмитрием Козаком, и нам надо их убедить не тратить деньги на создание сиюминутного эффекта. Нужно сосредоточиться на разработке правильного «софта», который, с одной стороны, сохранит аутентичность этого места, во многом завязанного на пустоту, а с другой — позволит пользоваться территорией, как рекреационной зоной, без ущерба для исторической части. Эта задача, при всей очевидности, оказалась довольно сложным упражнением.
— О.Ш.: У нас ведь школа и практика реставрации довольно специфические: как правило, реставрация по факту является исторической стилизацией, имитацией, все делается в стилизаторском ключе. А мы хотим продвинуть другое свое видение, совпадающее с принципами Венецианской хартии реставраторов. Это международный документ 1964 года, закрепляющий профессиональные стандарты в области охраны и реставрации материального наследия. Основной его принцип — не смешивать подлинное с новоделом. Подлинные исторические элементы мы бережно сохраняем, консервируем, подчеркиваем их ценность. Новые элементы, необходимые для современной жизни объекта, — стилистически нейтральны, не доминируют, но при этом не прикидываются подлинниками, не «косят» под Юсупова.
— Д.Л.: В ответ мы получаем: «Слушайте, чего вы морочите голову. Ну вот же, вот, я нашел производителей фонарей под старину — из настоящего чугуна и стоит недорого. Совершенно аутентичный фонарь». Мы говорим: «Да, это чугунный фонарь. Но он не московский, а питерский»...
— О.Ш.: И вообще не усадебный.
— Д.Л.: В XVIII веке фонарей не было — стояли жаровни и освещали. И подобного рода дискуссии бесконечны и неизбывны.
— Но у этой есть вполне конкретные временные рамки.
— О.Ш.: Да, в 2019 году — столетие музея, и сейчас наилучший шанс максимально использовать возможности, чтобы возродить былую славу исторического памятника. Надо успеть по максимуму сделать структуру, которая потом сама себя сможет поддерживать. Так что мы с Архангельским существуем в узком коридоре — временном и концептуальном. Но это что, у нас есть еще одна акробатическая задача.
— Какая?
— О.Ш.: Так называемая третья очередь Парка 850-летия Москвы в Марьине. На самом деле это не парк, а большая заросшая территория, на которой стоит ЛЭП и проходит нефтепровод. Сейчас там тренируются велосипедисты-экстремалы, а также выгуливают собак. Там не то что строить почти ничего нельзя, там и ходить-то не слишком хорошо. И мы придумали, что у нас все будут бегать: запланировали роллерную трассу, биатлонную, велосипедную, дорожки для скандинавской ходьбы. Вот такие нетривиальные, бодрые задачи нас очень привлекают.
— Вы же еще активно занимаетесь Политехом — это вообще самый неординарный современный московский проект.
— Д.Л.: Чрезвычайно смелая попытка создать музей, аналогов которому в мире нет. Его генеральный директор Юлия Шахновская идет на беспрецедентный шаг, отказываясь от нарративной классической музейной традиции. Известно, что в основу любой музейной экспозиции заложена идея кунсткамеры, собрания диковин, поэтому классическая функция музея — бережно сохранять, изучать и время от времени предъявлять экспонаты публике. Здесь же речь идет о том, чтобы выставлять не объекты, а идеи. Оказалось, это чрезвычайно сложно. Сразу по окончании нашей беседы я отправляюсь на совещание, где мы будем решать, как визуализировать молекулу. И вот этим команда Политеха вместе с лучшими учеными занимается уже пять лет. Из гигантского количества идей вычленяются максимально достоверные, без лишних деталей описывающие научную картину мира, чтобы человек мог использовать ее, как скелет, для дальнейшего познания.
— Каков официальный статус Wowhaus в этом проекте?
— Д.Л.: Мы субподрядчики по проектированию. На нас возложена работа по реализации проекта победителя международного конкурса Дзюньи Исигами. Правда, в московских условиях его идея претерпела существенные изменения.
— Почему?
— Д.Л.: Хороший вопрос. Вообще, архитектура в Японии устроена совсем не так, как в России. Я об этом догадывался, но Исигами мне прямо сформулировал: «У нас есть строительные фирмы, которые работают по 800 лет. Они могут все. Вот прямо вообще все. Если мне нужны формы в виде облаков, они их сделают». Похоже, свой самурайский вызов они видят в том, чтобы решить любую задачу. К тому же у них девиз — «Философия важнее норматива», а у нас ровно наоборот. Так что в Политехе мы выступаем переводчиками — и с японского на русский, и с научного на общедоступный.
— Получается?
— Д.Л.: Да. В 2020 году увидим. Пока кажется, что ничего равного по интеллектуальному замаху в путинской России еще не было. А главное, в их уставе записано, что свою миссию они видят в «улучшении качества критического мышления». Актуальнейшая повестка, не так ли?
