За всю свою карьеру режиссера Мещанинова ни разу не ощущала взгляд продюсера в спину: представители этого цеха не вмешиваются в ее работу. Почему так получилось, Наталия ответить не берется. Ученица Марины Разбежкиной Мещанинова начинала с документальных проектов, а в игровое кино пришла через сериал Валерии Гай Германики «Школа». В 2014 году режиссерский дебют Мещаниновой — драма «Комбинат «Надежда» по сценарию Любови Мульменко (это она написала историю «Разжимая кулаки» — фильма-призера Каннского кинофестиваля в 2021 году) — попал в конкурсную программу «Кинотавра».
В 2019-м Мещаниновой присудили Гран-при «Кинотавра» за фильм «Сердце мира» про притравочную станцию, представленный уже «от авторов «Аритмии». Сценарий к кинохиту 2017 года Наталия написала в соавторстве с режиссером Борисом Хлебниковым. С ним она работала над сериалом «Шторм» и над новым проектом «Пингвины моей мамы». Хлебников числится в продюсерах «Пингвинов», а его сын Макар блестяще исполняет главную роль, школьника Гошу, зажатого в тиски подросткового эгоизма и рвущегося высмеять все вокруг.
«РБК Стиль» проникся историей Гоши, развернувшейся на фоне скандальных событий в российском стендап-сообществе, и решил узнать у режиссера, как она появилась и почему события, которые в ней исследуются, так поразительно коррелируют с реальностью.
Как справляетесь со стрессом?
Я не особенно стрессовый человек. Чтобы отключить голову, я могу начать рисовать акварельки, например.
Джим Джармуш коллажами увлекается, вы — акварельками.
Ну да… Еще вариант — цветы высаживать. Делать что-то физическое, простое, незатейливое, не требующее усиленной интеллектуальной работы.
Что-то вроде погружения в себя?
Не то чтобы. Всем известно, что интеллектуальную деятельность нужно чередовать с физической (говорю как Капитан Очевидность). Чтобы разгрузить мозг, который занят работой, нужно, условно, помыть полы в подъезде. Переключить деятельность.
Полы в подъезде — это знакомое мне занятие. Мы с соседями существовали в режиме дежурства.
То же самое. Не было кого-то специального, моющего полы, так что все несли дежурство. Три квартиры на этаже, по очереди.
Под погружением в себя я имела в виду пространство, где остаешься с собой наедине.
Я и с мужем наедине, и с дочкой, и в спальне — в позе человека, упавшего с девятого этажа. (Смеется.) Не замечаю за собой какого-то специального переподключения. Это происходит незаметно и не требует каких-то особенных усилий. У меня были периоды, когда я испытывала чувство стыда и вины, если я просто сижу и ничего не делаю, например, один день. Или смотрю сериал не по работе, а для развлечения. Бывали идиотские мысли, что я не могу позволить себе ни секунды провести «просто так». Но, мне кажется, это аномалия была. Раньше мне было трудно не ответить на какой-то звонок или на сообщение.
У меня были периоды, когда я испытывала чувство вины, если просто сижу и ничего не делаю, например, один день.
Не ответить?
Да, я сразу начинала думать, что человек ждет, думает про меня плохо, надо срочно ответить ему. Это обязательство непременно удовлетворять запрос посторонних сил меня изматывало. Но я преодолела это. Сейчас я научилась отдыхать без чувства вины.
И ничего не потеряли?
Нет, конечно. Только приобрела. Свободу и право быть недружелюбной, опоздать, отменить встречу. Право на «не хочу». Помню, года три назад, накатала в Facebook пост про то, что хочу иметь право на «не хочу», потому что меня все измучило. Кажется, произнеся это вслух, я начала формулировать это внутри и потихоньку учиться. Очевидно, стресс присутствует. Изнурительная работа на съемках — стресс, ответственность, подготовка — стресс, что-то происходит против твоей воли, все валится из рук — тоже стресс. Но это ситуации, с которыми ты как минимум уже знаешь, как справляться.
Откуда эта гиперответственность и чувство вины взялись, как думаете?
Даже не знаю… Я эмпат, и когда в какой-то момент ко мне пришла худо-бедно популярность, на меня набросилось большое количество людей с ответственностью. Люди очень любят тебя на это чувство посадить, как на кол. Наверное, я просто на это повелась. На манипулятивные штуки от других людей, что я все время кому-то что-то должна. У меня была, что называется, низкая культура отказа. Я не могла отказать, когда мне предлагали работу, потому что было время, когда я отчаянно искала работу, как собака кость. Мне казалось, совершенно расточительным отказываться. Так что я соглашалась, навешивала на себя кучу всего, не справлялась с этим, и все нарастало как снежный ком, который тебя подминает. Однажды я поняла, что не могу себе позволить беспечную встречу с человеком.
Беспечную?
Да. Праздную. Кто-то пишет «Давай позавтракаем вместе». И я думаю: «Что?» Я понимала, что из-под меня время уходит, которое я могла бы потратить на написание целой сцены! Сейчас я тоже не очень люблю праздные встречи, но это хотя бы соответствует моему «хочу» или «не хочу», а не чувству вины.
В одном из интервью вы говорили, что не очень любите возвращаться в родной город (Краснодар). Это ощущение мне знакомо. Но я росла в среде, где детей убеждают в ценности малой родины над личными амбициями. Как вы думаете, это вообще справедливо?
Мне кажется, нет ничего хуже мысли, что твоя малая родина — это все. Как «родился на Смоленщине — будь строителем». Это ужасно, несвободно и сковывающе. В принципе, в наше время, когда мир открыт настолько, насколько этого хочешь (включая космос), навязывать кому-то эту мысль — преступление, по-моему.
И все равно что-то держит нас там, где мы росли.
От этого не избавишься. Такая история присутствует в каждом человеке — ощущение детского дома. У всех она разная. Есть дети из семей военных, которые часто переезжали. Моя подруга так росла и теперь не может найти опору. Мне все время снится один и тот же сон, что я смотрю на окна своей квартиры, на свой балкон, и там горит свет — я знаю, что там мама. Это повторяющееся воспоминание про очень конкретную ситуацию. Моей подруге не к чему привязаться. Ощущение временности изматывает человека.
Мне все время снится один и тот же сон: я смотрю на окна своей квартиры, и там горит свет — я знаю, что там мама.
Иными словами, память о том пространстве, в котором ты сформировался, дает ощущение базовой безопасности?
Известная история, что детство — пора консерватизма и стабильности, в которой закладываются все фундаментальные истории про доверия и что мир тебя устраивает. Пространство, в котором ты вырос, оно оставляет почти телесную память, вплоть до запахов и звуков, дает какой-то фундамент. Мне бы не хотелось жить в том месте, где я выросла, возвращаться туда — тоже. Но чувство дома все равно со мной. Я поменяла много съемных квартир, и меня в итоге это замучило. Захотелось ощутить свое физическое присутствие в пространстве, из которого меня нельзя вырезать — дыра останется. Где-то год назад купила квартиру и испытала облегчение. В каждом человеке это неизбывно.
И на этом строится вся ипотечная экономика.
Так что внушать ребенку, что нужно состариться в своем селе, поселке, квартире, состариться там и жениться на соседке, несправедливо.
Племенные отношения.
Нет. В детстве ты не выбираешь племя. Просто по неизвестной причине ты находишься среди людей, которых ты не выбирал, — в той же школе все 11 лет. У меня сейчас снимается 15-летняя девочка из Белгорода, когда я разговариваю с ней, я понимаю ее тоску и отчаяние. Ей кажется, что мир такой маленький, и все вокруг непорядочные, и что у нее нет возможности выбора, ей не в кого влюбиться, и что она так и будет до конца жизни смотреть на эти рожи в этом маленьком тесном мирке. Это не племя — племя ты выбираешь себе. Потом.
Как в «Пингвинах моей мамы» — есть племя стендап-субкультуры. Вы сделали стендап героем всего проекта. Интересно, вы сами не удивились, как эта тема четко вошла в повестку?
Я уже перестала удивляться, потому что по неизвестным мне причинам параллельно с событиями в моих фильмах происходят аналогичные события в жизни. До того момента, пока я не взялась делать кино на какую-то тему, ничего в мире не происходит. Пока мы делали «Сердце мира», разворачивались баталии по поводу зоозащитников, огромный срач во всей стране. «Аритмия» — медицинская реформа, которая начала бурно разворачиваться с миллионом скандалов. Когда два года назад мы начали писать «Пингвины моей мамы», про ребят из Stand Up Club #1 мало кто знал. В процессе работы начались нападки на Александра Долгополова, история с Идраком Мирдзалидзе и миллион историй, о которых мы не знаем. Например, когда комик выходит из клуба, и его избивают на улице, потому что кто-то оскорбился шуткой.
Не перестаю удивляться этому миру.
Истории, когда зрители начинают лезть на сцену, оскорбляют комиков и пытаются забрать микрофон, чтобы «лучше пошутить» (в первом эпизоде обыгрывается эта ситуация. — «РБК Стиль») — реальные. Для сценария мы набирали реальный материал. Я, впрочем, всегда стараюсь так работать. Примерно месяц-полтора регулярно в стендап-клуб приходил наш помощник-документалист с камерой и снимал жизнь клуба. Мы хотели понять, какие у его завсегдатаев отношения, речь, чтобы не изобретать велосипед. Так вот он эту историю с микрофоном снял, я принесла ее в сценарий из нашего видеоматериала. Меня удивило, что охрана не вмешивалась в этот момент. Считается, что комик должен убедить оппонента, уделать интеллектом. Это часть шоу.
Таких ситуаций много будет в сериале?
Две есть, достаточно яркие. Нет, не будет много, иначе создастся впечатление, что мы рассказываем про конфликт комика со зрителем. Но просто хотелось показать и эту сторону, потому что ты не застрахован от того, что какая-то группа пьяных людей может начать тебе портить все. И ты должен спасти себя сам. Или уйти со сцены.
Герой Гоша (Макар Хлебников) через это все проходит. Он подросток. Вы же понимали, что ему будет невероятно сложно преодолевать такой прессинг, почти нереально?
Конечно, да. Зака (Абдрахманова, автор сценария к сериалу. — «РБК Стиль») однажды увидела выступление такого школьника в стендап-клубе, как он дрожал, краснел-бледнел, что-то лепетал и продолжал рассказывать свой стендап, понимая, что это полный провал, что никто не смеется ни секунды, что его просто пережидают как дождь. В меня так это попало! Все-таки есть какая-то жгучая необходимость выйти и высказаться.
У Гоши она исходит из семейного положения.
У всех так. Стендап — это все равно высказывание. В первую очередь цель не смешить людей, а через свою иронию осмысливать реальность. Это способ спасения для многих, особенно в подростковом возрасте. Основная мысль, наша с Закой, с Борей (Хлебниковым), — это то, как маленький человек, у которого шарашат гормоны, жизнь и все остальное, находит для себя способ заявить о себе. «Я есть. Это мой голос».
Многим ли это удается — заявить о себе в подростковом возрасте?
Нет, но у каждого есть своя трибуна, с которой можно вещать. В зависимости от того, насколько твой голос силен, выше или ниже аудитория. Это очень отличается от нашего детства — у нас трибуны не было. Нам всегда говорили «заткнись», «подними руку», «сядь прямо», «сделай уроки», «иди спать». Все. Приходилось искать субкультуру, компанию. Сейчас у каждого есть возможность заявить о себе, и, если человек талантлив, преград перед ним нет. Это очень круто. Стендап — одна из миллионов возможностей справиться со своей драмой.
А жизнь подростка драматична!
Да, конечно, они все живут в трагическом восприятии реальности. Это нормально. Просто теперь ты можешь не сойти с ума, с крыши не прыгать. Стендап как раз дает возможность возвыситься над своей проблемой, из участника стать наблюдателем. А значит перестать обижаться на жизнь. Потому что ты обретаешь себя в другом качестве.
Вам удалось перейти из участника в наблюдателя?
Да, абсолютно. С помощью того, что я пишу об этом. Моя книга («Рассказы». — «РБК Стиль») сослужила мне службу лучше, чем, наверное, любые психотерапевты. Это личное повествование, как у Гоши — про вибратор его мамы. Он не планировал эту штуку видеть вообще. И что ему оставалось сделать, чтобы справиться с этим знанием? Только пошутить.
