Клип Bad B. Альянса «Надежда на завтра» — один из важнейших маркеров для тех, кому сегодня больше 30, и один из первых прорывов хип-хопа в мейнстрим русского шоу-бизнеса. Андрей «Лигалайз» Меньшиков — единственный участник этой недолго просуществовавшей рэп-группы, который и сегодня остается на слуху. Осенью он наделал шуму, выпустив неожиданно остросоциальный клип «Застой 2.0», ставший первой весточкой с альбома «ALI», вышедшего на всех цифровых платформах 24 апреля. По такому случаю мы поговорили с Лигалайзом о том, как он решил записать альбом о положении дел в стране и вспомнить былое. Ну а поскольку хип-хоп был и остается едва ли не самым демократичным стилем в мировой музыке, разговор тоже сам собой пошел на «ты».
— Давай начнем с простого вопроса: почему альбом про современную Россию называется «ALI»?
— (Смеется.) Да это как-то само получилось. У меня были какие-то технические названия — LWA (по аналогии с рэп-группой N.W.A. — «РБК Стиль»), «Всё, кроме пчел». А потом я написал слово «Лигалайз» латиницей и просто увидел там внутри это ALI. И понял, что это хорошее название. Мохаммед Али был одним из первых рэперов — он же издевался над своими соперниками с помощью рифмованных куплетов. Кроме того, он фактически интернациональный символ борца за свободу. Ну и вообще говоришь «Али» и все сразу понимают, о ком речь.
— Ну да, или Мохаммед или Али-баба.
— Ха! Ну он тоже был крутым гангстером. (Смеется.)
— Скажи, как так вышло, что у тебя между первым и вторым сольными альбомами прошло десять лет, а сейчас ты выпускаешь по пластинке раз в два года?
— Ну, между первыми тоже был условный перерыв — до дебютного сольника я уже был на виду почти десять лет… На самом деле, этот перерыв связан с тем, что со мной случилось все сразу: writer’s block, боязнь второго альбома — все в кучу. Многие говорили тогда про карьерное самоубийство, но помогла уверенность в своих силах и привычка доводить все до крайностей. Потом пришлось выбираться, совершать какие-то лишние движения и ошибки. Но сейчас мне кажется, что все было правильно, и вот я дозрел до полноценного спокойного высказывания. Без желания как-то дополнительно обратить на себя внимание или понравиться. Просто в кайф.
— Он и звучит как возвращение к корням — по-хорошему старомодный звук, у нас так почти никто сегодня не делает. Как ты к этому пришел?
— Это, кстати, интересно. У меня есть друг серб Милан, DJ Milando, с которым я знаком практически только в интернете — мы виделись всего один раз. Причем формально мы одновременно были в московской хип-хоп-тусовке, когда она еще была малочисленной и элитарной, но почему-то не пересекались. Уже тогда, в девяностых, он делал продакшн, очень круто разбирался в рэпе. Потом он уехал к себе на родину в Белград, работает компьютерщиком. При этом у него в подвале студия, где он продолжает для себя делать музыку, растущую из той классики рэпа, на которой мы оба выросли. Короче, он мне много лет присылает свои биты, и я всегда очень жалел, что не могу их использовать в своем творчестве. Ну, потому что я мейнстрим-артист, не поймут, в эфир не встанет…
Мы по-прежнему живем в Советском Союзе, людям нужны припевчики, мелодизм, к которому они привыкли. Я всегда заставлял себя идти по этой грани попсовости. Но в один прекрасный вечер Милан прислал какой-то очередной бит. Он мне дико понравился, я опять посетовал, что живу в несовершенном мире и не могу себе позволить использовать такую музыку… И тут произошел щелчок, и я сказал себе: «Какого черта?» Я взрослый дяденька, мне почти 43 года, есть аудитория, которая ждет, что я буду делать то, что мне действительно хочется, без упрощений. Плюс страна уже созрела, звездами становятся абсолютно андеграундные чуваки. Рэп стал частью культурного кода. Так что я сказал себе: «Андрей, просто делай то, что хочешь». В итоге этот альбом я записал быстрее всех предыдущих. Я, наконец, оказался на своей территории, «ALI» сделан на основе музыки, которая меня сформировала. Было легко.
Я дозрел до полноценного спокойного высказывания. Без желания как-то дополнительно обратить на себя внимание или понравиться. Просто в кайф.
— «ALI» — это самая злая, самая социальная и политизированная твоя пластинка. Никаких баллад, никаких «Молодых мам». Клип «Застой 2.0» многих шокировал…
— …тем, что главный попсовик сказал пожестче, чем андеграунд. Пардон, я взглянул в зеркало, а у меня корона на голове набита. (Смеется.) Это просто было естественно. Чем старше я становлюсь, тем меньше дистанция между тем, что я чувствую, и тем, что сказано в песне. «ALI» это просто моя история. В этих песнях — срез ощущений моего поколения, тех, кто пережил девяностые. Что касается социалки и политики, то это долго копилось, и в какой-то момент я просто понял, что не хочу чувствовать себя подлецом.
— В каком смысле?
— В том смысле, что я не говорю в своей музыке о том, о чем стоило бы говорить. Я при этом никого не осуждаю. Я и сам очень долго пытался не обращать внимание на происходящее в стране. А потом что-то щелкнуло — после «Крымнаша», наверное. Я стал читать разные источники, политологов, разбираться. До этого был глубокий сон, анабиоз. И непонимание, почему мне вообще не нравится то, что я пытаюсь сочинять. Получалось что-то пластилиновое, нечестное. Когда я придумывал «ALI», у меня сразу родилась концепция, которую в начале проговаривает Алексей Серебряков. Возникла вот эта параллель — возвращение того времени, когда я начинал. У меня в голове крутилось что-то такое — сначала застой, потом перестройка, 91-й год, Ельцин выступает 21 августа.
У меня там еще есть личная история. Я должен был ехать на Чемпионат мира по карате в Японию. Возвращался из подмосковного спортивного лагеря в город с танками. Три дня страна была закрыта, я был уверен, что никакой поездки уже не будет. Билеты в Японию были на 21-е как раз. И вот я просыпаюсь, а Ельцин говорит, что все нормально, мы победили. И значит я лечу, граница открыта. Синее небо, развевающийся флаг — я навсегда запомнил это ощущение. У меня был этот образ в сознании, когда я записывал альбом. Я хотел не то чтобы вернуться к корням, а подпитаться от них, вспомнить, как я начинал, перестать подстраиваться под слушателя. Какое бы тут слово подобрать…
— Обнулиться это называется.
— (Общий смех). Очень страшное слово. Кажется, когда оно сейчас вошло в обиход, открылась черная дыра. И вот уже Кашпировский выходит онлайн, а Лигалайз выпускает новый альбом — и опять [очень хороший]. На самом деле, мне важно, что это не ретро, а наоборот — движение вперед на основе классических наработок и того, что я умею лучше всего на данном этапе своего развития.
— Расскажи теперь, как у тебя на альбоме появился Серебряков?
— Мне хотелось, чтобы в начале был этот текст — про то, что если вернулось время, требующее протеста, то не вернуться ли протестной музыке. Мне хотелось, чтобы этот текст говорил актер. Я вообще люблю цельные альбомы, которые звучат как аудиофильмы или аудиокниги. Первая мысль у меня была про Гармаша, но потом я понял, что Серебряков подходит больше. Я бесконечно преклоняюсь перед ним — и как перед человеком, и как перед профессионалом. На съемках клипа «Застой 2.0» с нами работал человек, у которого оказался его контакт. Я написал ему письмо, он очень быстро ответил и согласился прочитать текст. Дальше был челлендж, как записать его в Торонто, но все, к счастью, получилось.
— Это текст про то, что девяностые возвращаются. У тебя правда есть такое ощущение?
— Да, по многим симптомам. Но все, конечно, будет по-другому. Мне недавно друг прислал фотографии из тех времен — разбитые подъезды, подростки с клеем. Ощущения были парадоксальные: с одной стороны, это ужасно, а с другой — такое все родное. Не зря Серебряков на пластинке произносит: «Страна увидела горизонты и вздохнула». Для человека очень важно видеть горизонты. А сейчас мы все сытые, но никаких горизонтов нет. Предел мечтаний — стать депутатом «Единой России».
— Давай теперь немножко вернемся к тебе лично. Ты вообще сам понимаешь, что ты чуть ли не единственный действующий рэпер, которого многие наши читатели помнят еще со школы? И что ты для них — динозавр.
— Да, поэтому на обложке «ALI» — Годзилла! Привет, меня зовут Андрей, также известный как Лигалайз, также известный как «Спасибо за детство». (Смеется.) Раньше было странно, иногда раздражало, а сейчас, видишь, даже шутить про это научился.
— А кем и как ты сам сейчас ощущаешь?
— Ха! Классный вопрос! Да рэпером я себя ощущаю! (Смеется.) На самом деле, я все понимаю: 42-летний рэпер звучит как провал. И для меня последние годы были годами поиска ответов на какие-то неприятные вопросы: кто я, куда и как мне дальше двигаться. В итоге оказалось, что надо просто делать то единственное, что я люблю и умею.
— Можешь как-то оценить, в чем разница между тем, чем рэп был, когда ты начинал, и чем он является сейчас?
— Могу, наверное, но тут надо сделать оговорку. Во-первых, я смотрю изнутри, а значит необъективен. Во-вторых, с годами я научился окружать себя тем, что мне нравится. То есть я что-то мониторю, но не живу в повестке. У меня, грубо говоря, нет постоянно включенного телевизора. Я смотрю то, что мне нравится, слушаю музыку, которая мне нравится — американскую, в основном.
Что касается русского рэпа, то есть, конечно, какие-то очевидные вещи… Раньше рэп был элитарной штукой, которой занимались единицы. Первые русские рэп-записи распространялись на кассетах. Когда я после 20 решил, что хочу заниматься этим профессионально, то вообще не понимал, с какой стороны подступиться. Это очень странный, необычный жанр, очень американский, в тот момент здесь это было непонятно. Включаешь человеку из Орехово Public Enemy, а он вообще не понимает, что это такое. Помню, кстати, как в «Программе А» в 91-м показали клип «Shut’em Down». Мы сидели за столом с родителями, у нас был кто-то в гостях. И тут начинается вот это вот. Все были в шоке, повисло молчание, и какой-то человек, который был в гостях, сказал: «Какая гадость». А маленький Андрей, который в это время сидел на полу, про себя подумал: «Какой кайф». Хотелось быть, как эти черные чуваки, это было просто желание самореализации, попытка выбраться из окружающего «совка». В итоге я придумал, как перевести это на русский язык, — уехал в Африку, закрылся там довольно надолго и вернулся уже с русскими текстами.
— Ты сегодня чувствуешь себя частью какого-то коммьюнити? У меня ощущение, что ты как бы сам по себе…
— Это открытый вопрос, как мне кажется. С одной стороны, мы все занимаемся рэпом, с другой стороны — на одну полку нас не поставишь. 25/17 растут из русского рока, Хаски — такой немного Есенин, я его фанат, Баста нашел связь между рэпом и авторской песней… Все разные.
— А ты?
— Ну, я панк немножко. Вася Баста состоялся бы как артист и музыкант в любую эпоху и в любом жанре музыки — просто потому, что он музыкальный. А я просто рэпер. Меня бы не было, если бы не кассеты Public Enemy, Айс Ти и Айс Кьюба. Я это осознаю и меня это устраивает.
Хотелось быть, как эти черные чуваки, это было просто желание самореализации, попытка выбраться из окружающего «совка».
— То есть ты себя музыкантом не считаешь и никогда им быть не хотел?
— Абсолютно. Я никогда не собирался быть музыкантом, всегда был косноязычным и соображал не слишком круто. У меня довольно интеллигентная семья, отец — профессор химии, и меня планировали направить примерно туда. До рэпа моей главной страстью было карате. Короче, когда меня называют «музыкантом», мне самому смешно. Для меня хип-хоп — это дилетантство в кубе, но всегда очень честное. Я существую только благодаря правилам рэп-культуры.
— Можешь как-то их сформулировать?
— Правда и ритм. Наверное, так.
