Актер Борисов строгому Юрий предпочитает лаконичное Юра. Он сидит в кофейне в простой белой майке, разрисованной цветными фломастерами кепке и под мерный гул кофемашины рассказывает, что бейсболку кастомизировали его дети. Еще минут 15 назад во время съемки он с большим энтузиазмом подтягивался на строительных балках и забирался на крышу, не боясь запачкать руки и лицо в саже. А теперь, не менее увлеченно, вспоминает о съемках в фильме «Бык» — полнометражном дебюте режиссера Бориса Акопова, который в июне увез с «Кинотавра» Гран-при, а неделю назад довольно успешно стартовал в российском прокате.
— Повод для нашей встречи — фильм «Бык», в котором вы возвращаетесь в 1990-е, чтобы превратиться в главаря банды недавних и слишком быстро повзрослевших школьников. Давайте с него и начнем разговор. Помните, что подумали, когда дочитали сценарий?
— Когда я его прочитал, у меня не возникло никаких сомнений, что получится полноценный авторский фильм. Да, это дебют, результат предугадать сложно, бывает всякое, но я плакал в конце, когда Ельцин просит прощения у людей, потому что прошел вместе с героями весь этот путь. Человек закрывает тысячелетие и извиняется за все — это очень сильная штука, у нее есть какой-то энергетический смысл. И это линейный сценарий, в котором все понятно: одно цепляется за другое. Не нужно было даже ничего надумывать, просто оставалось его снять.
— То есть раздумий из серии участвовать — не участвовать не было?
— Нет, я точно понимал, что это мое и что я героя уже сыграл, пока читал сценарий. Чаще всего приходится придумывать персонажа, это тоже интересно, но тут не пришлось сочинять, потому что мой Бык был уже полноценный, со всеми важными для персонажа винтиками. Нужно было его просто воплотить в кадре.
— А ваши представления о 1990-х изменились во время и после съемок? До «Быка» был ведь еще «Хрусталь». И хотя фильмы очень разные, действие происходит примерно в одно и то же время.
— Не могу сказать, что они значительно изменились, скорее появилось больше знаний, потому что на съемках мы погружались в эпоху, вспоминали хронику событий, беседовали с людьми, у которых можно узнать, как все было, что они по этому поводу думают и чувствуют. И хоть мои представления не поменялись, я еще больше понял, что это отправная точка сегодняшнего дня. Тогда были стерты сформировавшиеся в Советском Союзе традиции и устои, началось во всех смыслах строительство. Мы перестали быть закрытой страной, люди начали путешествовать, интернет тоже сыграл роль. Параллельно, после развала Союза, страна погрузилась в хаос и убийства, но появились возможности и изменился контекст. Когда ты читаешь про это время, то закапываешься все глубже и глубже, пытаешься через судьбы людей понять, почему, условно, в 1996 году страна повернула туда, а в 1998 году — сюда. Самое важное и интересное — это именно люди, они и есть жизнь и история.
— Бык — не самый типичный бандит. Он, например, прямым текстом говорит брату, что таким, как он, быть не стоит. Да и вообще эмоции и чувства для него много значат. Вы пересматривали какие-то фильмы о 1990-х, чтобы подготовиться, почувствовать время?
— Конечно, были основные фильмы об эпохе, на которые я опирался — «Брат», «Бригада», «Бумер». Я пытался понять, в чем внутренняя сила героя, а в чем — внешняя. Что стоит за показной грубой оболочкой, которая помогает жить в мире, где тебя должны бояться. В чем внутренняя слабость, в чем — внешняя, и так далее. В сценарии все уже было, мне оставалось структурировать и понять, как загнать это в свое сознание и тело, чтобы все работало. Уже на площадке, в моменте конкретного дубля вообще есть какая-то материя — это некое другое пространство, внутри которого ты существуешь, и оно диктует, тащит тебя, ты что-то делаешь и не всегда знаешь, что произойдет. Грубо говоря, ты как будто погружаешься в квест. У тебя есть костюм, ты — персонаж, есть ситуация — это твой квест. Вдруг упала какая-то палка, что-то пошло не так, и ты думаешь, а как бы твой персонаж сделал это и то? И рождается какая-то интересная суть. Боря (Борис Акопов, режиссер фильма «Бык». — «РБК Стиль») очень чувствительный человек, по нему сразу понятно, попадает то, что ты делаешь, или не попадает.
— В вашей фильмографии есть и дебютные авторские, и большие студийные проекты. Зимой, к примеру, выйдет новый фильм Федора Бондарчука с вашим участием. На что вы ориентируетесь, выбирая новые проекты? И каких предложений ждете особенно?
— Мне интересно и то, и то. Конечно, хочется опираться, прежде всего, на авторское высказывание, которым может обладать даже проект, снятый на условную камеру телефона. Но учитывать приходится, в том числе, факторы времени и денег. Бывает такое, что предлагают что-то очень интересное, но денег на этом заработать нельзя. И если у тебя их в этот момент совсем нет и они нужны, ты должен сделать что-то другое, возможно, менее для тебя значимое. Просто потому что так складывается. Индустрия потихоньку развивается, я надеюсь, будет больше экспериментального кино, больше во всех смыслах большого кино, блокбастеров. Если говорить про последние, есть куча людей, которые учатся и умеют делать такие масштабные фильмы, но все упирается в бюджет, а он у нас в 100 раз меньше, чем, допустим, в Америке. Еще хочется копродукций с другими странами, для этого нужно быть открытым к ним, потому что они-то к нам, в принципе, открыты. От нас нужны знание языка и способности.
— В вашем личном плане на ближайшее будущее значится пункт «принять участие в зарубежном проекте»?
— Я этого очень хочу, потому что интересно сливаться с их органикой, у них другой взгляд на все. Я понимаю, что могу играть русских и, наверное, всю жизнь смогу играть только русских, но тут дело не в этом. Кино ушло дальше, не так важно, кто ты, важны другие вещи. Поэтому я надеюсь, что получится работать везде. Наши операторы востребованы там, много наших профессионалов работает на Западе. Кроме актеров. Но и актеров уже тоже все больше.
— То есть то, что предлагать будут образы исключительно русских, вас не смущает?
— Я знаю, что будут предлагать роли героев, которые плохо говорят по-английски. Чтобы предлагали другие, нужно подтягивать свой уровень языка, а для этого нужно там работать. Значит, единственный вариант — играть этих русских бандитов. (Смеется.) От них на этом этапе отказываться я не буду. Когда-то я много снимался в ролях солдат в фильмах про ВОВ, и в какой-то момент понял, что могу теперь отказываться. Может быть, если бы я этого не сделал, я бы не пришел к тому, к чему пришел сейчас. Мне, в принципе, все равно, что будут предлагать — лишь бы предлагали, и лишь бы в этом был какой-то смысл. В любом русском бандите можно найти что-то интересное. Сейчас рынок сильно растет, и, кстати, русских перестали воспринимать исключительно как бандитов, так что «качество» русских персонажей уже изменилось. Тут еще нужно понимать, что кроме знания языка нужны виза, разрешение на работу, и так далее. Это все не так романтично, как многие себе представляют. Сидишь себе такой, а тебе звонят и зовут в большой зарубежный проект, потому что случайно тебя где-то увидели. Хотя Люк Бессон Сашу Лусс вот случайно увидел, нашел через Instagram и позвал. (Смеется.)
— К слову об Instagram и социальных сетях. Сколько для них места в вашей жизни?
— Я сижу в Instagram. И в Facebook тоже, но он больше для людей, которые пишут, мне кажется. Там больше читаешь, чем смотришь, а Instagram — конкретно визуализация жизни, и, с одной стороны, меня это пугает, мне грустно от того, что человек уходит из реальности в другое пространство и проводит там очень много времени. Нам ведь иногда интереснее посмотреть на закат у своего друга в сториз, а не подойти к окну и увидеть настоящий. С другой стороны, я понимаю, что сейчас такой период, непонятно, куда он приведет, но не иметь сегодня Instagram — это быть асоциальным. Если тебе это удобно — окей, но я люблю людей, мне хочется с ними общаться. Если можно было бы делать это без Instagram, я был бы счастлив, но так получается не всегда. Я пробовал жить без него, и в результате упускал много всего, выпадал из общения. Благодаря Instagram круг наблюдаемых тобой людей расширяется с 20 человек, друзей, с которыми ты и так созваниваешься, списываешься, встречаешься, до человек 300, за которыми тебе интересно наблюдать. Например, ты с человеком два года не контактируешь, но смотришь его сториз, знаешь, что он жив, живет сейчас в Польше — видишь время в нем. Или вдруг выходит приложение и все начинают себя «старить». Потом появляется что-то еще, какая-то новая волна, которую все подхватывают. Это все уже часть жизни.
— А если говорить про FaceApp, который вы сейчас привели в пример Instagram-моды. Вам нравится в этом участвовать — старить, молодить себя, накладывать на лицо самые разные маски — или вы занимаете скорее позицию наблюдателя?
— Мне больше нравится наблюдать. Сам я веду Instagram отчасти поневоле, потому что понимаю, что должна быть обновляемая рабочая «площадка» моего лица. Но при этом есть вещи, о которых я бы хотел, чтобы люди говорили, чтобы мы вместе думали, как решить какую-то проблему касательно гражданской позиции, экологии и так далее.
— В вашем случае получается такая отвлеченная увлеченность. При этом для нашего времени симптоматично, что социальные сети меняют границы между людьми, даже стирают их в какой-то мере. Мы с вами познакомились сегодня, но если я слежу за вами в Instagram, например, то знаю, в каком кафе вы любите бывать, когда отдыхать в последний раз ездили. То есть через призму социальных сетей мы как будто уже знакомы.
— Это безумно интересно, каждый становится чуть-чуть журналистом, потому что у каждого просматривается его жизненная позиция, хочешь — не хочешь, а ее видно. Это, кстати, появилось благодаря сториз, потому что с публикациями ты не получал достаточного количества информации. Вот записал ты какую-то дурацкую, казалось бы, сториз, но уже по этим 15 секундам все понятно — что ты хотел сказать, какая атмосфера. Впрочем, эти секунды складываются в результате в часы. (Смеется.) И тут мы возвращаемся к тому, что тенденция ухода человека в цифровой мир выглядит довольно пугающе.
— Как в «Черном зеркале»?
— «Черное зеркало» больше кричит о том, что мы потерялись, что это плохо. Но я не считаю, что это так, вернее, я не столь категоричен. Просто начинается совсем другая эпоха. Эпоха другого вида. Если бы когда-то обезьяны протестовали против того, чтобы становиться людьми, они бы так и остались обезьянами и были бы правы. Но мы же стали людьми и рады этому. И так же будущий кто-то будет рад, что он тот, кто есть, а мы будем для него обезьянами. Думая об этом, стоит понимать, что есть сегодняшний день, что его нельзя просрать, нужно прожить эту жизнь полноценно, счастливо, как ты считаешь правильным ее прожить, потому что она у тебя достаточно короткая. Instagram не должен мешать в этом, но и его отсутствие тоже не должно мешать.
— Вы для себя сформулировали какое-то отношение к публичности профессии актера в целом и своей публичности в частности?
— У меня особенной публичности нет. Персонажи сильно отличаются от меня в жизни, и пока у меня нет такого, чтобы меня узнавали, подходили на улице. Если произойдет, тогда подумаю, что с этим делать.
— Но все-таки у любого артиста есть поклонники — аудитория, которой интересно порой не только наблюдать за жизнью кумира, но и участвовать в ней. И социальные сети здесь тоже меняют правила игры. Когда возникает вопрос личных границ, многие, чтобы их удержать, закрывают, например, комментарии. Как с этим обстоят дела у вас? Почти 24 тыс. подписчиков — цифра немалая. Готовы ли вы общаться со всеми, всем отвечать?
— Социальные сети — это стекло, через которое мы друг на друга смотрим. И то, что ты показываешь, транслируешь через это стекло, зависит в том числе и от тебя. У меня есть семья, которую нужно оберегать, потому что встречаются разные люди, многие так или иначе завидуют — это не от хорошей жизни происходит, поэтому иногда что-то, касающееся моей семьи, я не публикую или публикую вскользь, потому что границы все-таки нужны, люди начинают писать и пишут разное... Я это понял особенно хорошо, когда вышел сериал «Ольга». Появилось много юных поклонниц, которые воспринимали меня исключительно как персонажа. Они не задумывались о том, что у меня есть жизнь, семья, дети, что я вне площадки не герой этого сериала, этой истории. И доходило до смешного: мне могли написать что-то плохое или отписаться от меня, потому что в жизни я хожу без шляпы. Для того, чтобы все это проговаривать, да и вообще говорить о важном, нужны, например, те же самые прямые эфиры.
— А что для вас важно, что именно вы хотите рассказывать?
— Ну, к примеру, я публикую что-то про то, что я разделяю мусор. И реакция людей очень живая. Они начинают писать, что теперь поступают так же. Какую-то часть своей жизни я трачу на то, чтобы делать определенные вещи, понимая, что я влияю на людей и они тоже будут делать это. И это шаг вперед, он должен быть осознанным.
Есть куча людей, которые учатся и умеют делать такие масштабные фильмы, но все упирается в бюджет, а он у нас в 100 раз меньше, чем, допустим, в Америке.
— То есть вы во всех смыслах осознанный инфлюенсер.
— А кто это? (Смеется.) Я бы хотел щелкнуть пальцами, и чтобы все тут же начали разделять мусор и заниматься другими важными вещами, но все это нужно до людей доносить. И, кстати, тут мы снова возвращаемся к разговору об умении уложить свой месседж в 15, 30, 45 секунд. Недостаточно просто затронуть эту тему, нужно еще сделать так, чтобы твоя мысль была понятна. Раз уж ты в определенной мере на виду, это необходимо делать, потому что если сам не будешь, то кто же?
— Про будущее мы сегодня говорим довольно много, но хочется вернуться и к прошлому тоже. Насколько вам близка ностальгия, рефлексия по былому, когда сидишь и думаешь: «Эх, вот тогда-то было... А сейчас все не то».
— Я и рефлексирую, и ностальгирую. А вообще тут опять придется заговорить о технологиях и смартфонах. (Смеется.) Вот смотрите. Сейчас мы сидим в телефоне, в котором у нас куча дел, всегда и везде. В кафе, в дороге, да в туалете, в конце концов. А раньше было иначе. Люди воспринимали мир по-другому. Они просто сидели в очереди к врачу и размышляли, в этот момент в голове шел процесс. А сегодня этого нет, потому что ты никогда не находишься в этом состоянии. Если возвращаться конкретно ко мне, я стараюсь с рефлексией бороться, потому что понимаю, что нельзя уходить в нее с головой, иначе жизнь тебя выкинет. Во все времена родители, бабушки, дедушки говорили, что когда-то, в годы их молодости, все было лучше, чем сейчас. Возьмите любой век. И дело не в том, что время другое — время постоянно меняется. Дело в том, что нужно успевать за молодыми, в этом и есть мудрость стариков. Не в том смысле, что нужно за ними гнаться, стараться повторить их привычки, нет. А в том, что нужно их уважать, даже восхищаться. Я смотрю на сегодняшних 18-летних ребят, которые буквально на восемь-десять лет младше меня, и понимаю, что они совсем другие: крутые, свободные.
— Вы чувствуете разницу между поколениями?
— Ощущение, что между нами пропасть, потому что сейчас все летит на настолько высоких скоростях. Лет восемь назад смартфоны только появлялись, а сегодня это ненормально, если у тебя нет смартфона и социальных сетей. Если у тебя их нет, это твое осознанное решение, запротоколированный, скажем так, отказ. Мы в детстве ходили с кассетными плеерами. У меня брату 16 лет, и у него совсем другое понимание мира. Они полностью цифровые люди, и ты просто пытаешься за ними угнаться. Но все не то чтобы безоблачно. Если наши родители и мы сами когда-то зомбировались телевидением, то сейчас мы так же зомбируемся Facebook. То, что сейчас происходит с митингами в Москве, — это противостояние двух поколений, и я не могу сказать, что кто-то из них прав. Но выигрывает всегда именно молодость, просто потому, что старики умрут. Дети убеждают родителей, что их зомбируют по телеку, что им говорят неправду, — и это действительно так. Но мало кто задумывается о том, что распространенные в Facebook статьи — тоже не 100% правда, это тоже во многом дезинформация. Конечно, сегодня там намного больше правды, потому что это площадка свободная. Но также много есть и попыток манипулировать молодым поколением, которое можно отправить, куда хочешь, и они будут думать, что это правда.
— Если говорить о митингах, какую вы для себя заняли позицию? Участвовать, наблюдать со стороны?
— Конечно, я в этом участвую. Даже если наблюдаешь со стороны, все равно участвуешь. Глупо об этом не думать, но думать тоже нужно не оголтело, в черно-белых тонах, нужно уметь различать оттенки. Что мы видим в результате: система, в которую вдруг происходит вливание другой формы, пытается под это адаптироваться, своими средствами это сдержать, потому что сдерживать все-таки нужно. На санкционированном митинге, где 50 тыс. человек, люди кричат «менты, уходите отсюда». Если они уйдут, возникнет давка. Они там должны быть, чтобы структурировать толпу, но не более того. Да, государство пытается своими методами не допустить революции, потому что, когда мы приняли Конституцию, мы поставили государство для того, чтобы оно нас охраняло. Я сейчас не говорю конкретно о каких-то личностях, а просто о сути, о демократии. И государство должно выполнять эту функцию. Вопрос в том, что оно не успевает адаптироваться, начинает нервничать. Оно забирает подростков очень жесткими методами, потому что эти подростки под влиянием других людей, более умных, выступают живым мясом... Если подросток попадет в парламент, он ничего там не сделает. Не нужно, мне кажется, никого оскорблять ни с какой стороны. Не нужно со стороны оппозиционеров говорить, что во власти все уроды, воры. Окей, посмотрим, каким ты будешь, если окажешься в правительстве, как ты пройдешь эти испытания властью. Круто, если у тебя все получится, если ты туда доберешься. Мы критикуем власть и говорим о том, что все плохо, они разворовывают страну. Да, все действительно так, но при этом нет ни одной программы, которую человек бы предложил, и все сказали бы — это решение. Да, Навальный предлагал программы, но это все точечно, не берется во внимание вся страна. К сожалению, порой власть слышит нас только после таких событий, как недавние митинги, — они видят это и как будто удивляются: «Ого, в обществе вот так». Люди осознанно шли туда, понимая, что происходит. Так должно быть, все это — живой процесс, ты должен в этом участвовать, но должен все время думать, зачем, что и как ты делаешь. Не просто идти и быть теми моряками, которые ворвались в Зимний дворец и убили царя.
— От гражданской позиции — к театру. Вы играли в «Сатириконе», у Юрия Бутусова, например, в спектакле «Отелло», а потом взяли и совсем ушли из театра. Почему?
— Тогда вообще был сложный период в жизни. Для артиста это всегда непросто — заканчивать институт. Там у тебя куча работы, а потом вдруг все заканчивается, начинается какой-то новый странный этап, где ты сам себе хозяин впервые в жизни. Потому что до этого была школа, потом институт, тебе нужно было сдать сессию, все время какие-то рубежи. И тут вдруг у тебя больше ничего нет. Ты можешь лежать дома, если хочешь, можешь делать вообще все, что захочешь. И наступает внутренний кризис. В этот момент мы как раз выпускали «Отелло», и я ничего не понимал — это были мои проблемы, потому что Бутусов — крутой режиссер, просто я не смог ничего со своей стороны туда привнести. А из театра я ушел, потому что понял, что это не то, чем я бы хотел заниматься. Мне хочется работать в театре, но не в такой форме, какую увидел.
— Вы имеете в виду форму репертуарного театра?
— Ну да, театр с труппой, репертуарный театр. Это определенного рода семья, которую ты должен любить, иначе зачем тебе там находиться. Если ты ее любишь, значит, разделяешь все взгляды, для этого они должны существовать и так далее. Это очень глубокая штука — театр. Я хочу что-то делать на этой территории, но в форме поиска, а не постоянной работы в репертуарном театре. Для меня это тюрьма, как работа в офисе.
