Просыпаюсь, натягиваю лицо, сажусь в такси. Такси везет меня на какую-то встречу по работе. Бывшая возлюбленная, с которой мы в трогательных отношениях, присылает чью-то сторис: «Мой научрук сказал великолепную фразу сегодня: «В тяжелые времена как никогда важна работа (творческой) интеллигенции. Смерти внутренней бояться следует, ибо она убивает незаметно, порождая еще больший культурный застой в обществе».
И она, и я работаем в кино. Или работали? Ей тревожно, она не понимает, зачем нужна ее работа. Наша работа. Хороший вопрос, кстати, зачем. Пишу ей какие-то ободряющие слова, а сам задумываюсь. Будет ли кино дальше? Каким оно будет? Кто будет его делать? Для кого и про что? Это все небеспочвенные вопросы — понятно, что во времена перемен и потрясений на передний план выходит личная, продуктовая и медицинская безопасность, но должно же быть что-то, что хоть немного отвлекает нас от постоянного выживания? Что-то прекрасное? Где-то между работой, встречами, новыми планами, утешением себя и друзей в коротких паузах начинаю задумываться о красоте.
Что я знаю о красоте?
Поначалу формулировать трудно — у меня нет искусствоведческого образования, разве что я кое-что знаю про кино, так что рассуждаю как обыватель. Перечитываю стихотворение Дельфина (Андрея Лысикова), с которого начинается его «Детская книга» (Ведь большинство людей идет сквозь темноту / Сквозь вечность ночи широко открытых глаз / Всю жизнь смотрящих только в пустоту / Сквозь красоту сквозь нас / В их душах никогда не вспыхнет свет / Той самой сказочной звезды / И проживут они сто бесконечных долгих лет / Без красоты). Затем, конечно же, вспоминаю про Виктора Франкла, которого сейчас многие перечитывают. Вот что пишет австрийский психиатр, переживший концлагеря: «Те, кто сохранил способность к внутренней жизни, не утрачивал и способности хоть изредка, хоть тогда, когда предоставлялась малейшая возможность, интенсивнейшим образом воспринимать красоту природы или искусства. И интенсивность этого переживания, пусть на какие-то мгновения, помогала отключаться от ужасов действительности, забывать о них. При переезде из Аушвица в баварский лагерь мы смотрели сквозь зарешеченные окна на вершины Зальцбургских гор, освещенные заходящим солнцем. Если бы кто-нибудь увидел в этот момент наши восхищенные лица, он никогда бы не поверил, что это — люди, жизнь которых практически кончена. И вопреки этому — или именно поэтому? — мы были пленены красотой природы, красотой, от которой годами были отторгнуты».
И Дельфин, и Франкл говорят об одном — о том, что даже в самой сложной ситуации нас как личность помогает сберечь наш внутренний мир, а его, в свою очередь, помогает сберечь красота. Как будто бы красота спасет прежде всего внутренний мир — и нас. Красиво звучит. Но как приложить эти нехитрые мысли к обезумевшей окружающей жизни? Отвлекаюсь на работу, вечером иду к другу — рисовать.
Мой друг Андроник собирает в квартире своих творческих друзей и знакомых: художников, музыкантов, журналистов, киношников. Беру с собой свою подругу — режиссера из Киева, застрявшую в Москве, — ей тяжело и горько. Идем к Андронику в гости. У него после какого-то арт-проекта остались сотни разноцветных маркеров. Мы садимся, берем из стопки листов A4 новый лист и начинаем рисовать что-то из головы. Постепенно стихаем, рисуем. Приходят новые люди, взъерошенные. Раздеваются, подсаживаются. Начинают рисовать, стихают. Сидим, рисуем. Становится тише и легче. Никогда не пробовал арт-терапию, но, кажется, это она и есть. Что-то про красоту, да.
Где-то между работой, встречами, новыми планами, утешением себя и друзей в коротких паузах начинаю задумываться о красоте.
Если вам показалось, что все, что я делаю в эти безумные дни, так это фланирую по друзьям и размышляю, то нет, конечно. Остальное отнимает 98% времени: работа, попытки спасти бизнес, утешения друзей, поиски планов Б, В и Г, платежи, финансы, да вы и сами все знаете. Но нужна устойчивость — время от времени замедляюсь, сосредотачиваюсь, спрашиваю себя, как я. Нахожу точку опоры. В этот момент возвращаюсь к своим внутренним поискам красоты. И понимаю: найти ответы я смогу только где-то рядом, иначе это не будет правдой. Начитался «Википедии» и наслушался экспертов совсем не одно и то же, что «немного разобрался с действительностью». А что же в действительности?
Я уже полтора года учусь на гештальт-терапевта. Посоветовался со старшими товарищами, написал в сторис, что могу поговорить с теми, кому совсем плохо. Это никакая не психотерапия, конечно, — так, разовые консультации с оглядкой на терапевтическую рамку. Понемногу записываются знакомые и не очень знакомые. Встречаемся в зуме. Дышим. Обсуждаем личные границы, расшатанные информационным фоном. Выравниваемся. Как будто ничего особенного. И всякий раз в разговоре всплывает красота и ее исцеляющая душу сила. Окей, гугл, что про красоту говорит моя новая профессия?
Вспоминаю, что у довольно известного итальянского психиатра, гештальт-терапевта и ученого Джанни Франчесетти есть эссе под названием Pain and beauty: from the psychopathology to the aesthetics of contact («Боль и красота: от психопатологии к эстетике контакта»). Это небольшое, но очень плотное эссе, с которым я ковыряюсь уже год: это все же спецлитература, а я все еще начинающий студент. Но то, что мой продвинутый зарубежный коллега заговаривает о целительной силе красоты с позиций современной психологии и психотерапии, само по себе утешительно.
В начале эссе Франчесетти цитирует Пеппино Импастато, молодого человека из Палермо, который боролся с мафией и погиб от ее рук в 1978 году: «Ничего не стоит разрушить красоту… Вместо политической борьбы и демонстраций нам нужно помогать людям узнавать и защищать красоту. Красота важна: все начинается с нее».
Дальше Франчесетти (я буду упрощать с позволения читателя) обсуждает «эстетику» как акт немедленного восприятия красоты: условно говоря, ты смотришь на предмет искусства, на великую картину и моментально прозреваешь ее красоту; красота не требует никакого специального осмысления, она просто сотворяется в моменте эстетического восприятия.
И это любопытная мысль — что объект искусства волшебным образом задевает струны нашей души, но только в тот момент, когда мы на него смотрим, когда мы его эстетически воспринимаем. Без того, кто в него на мгновение влюбится, этот объект искусства является всего лишь возможностью. Он мертв, но готов ожить под нашим взглядом. «Живое искусство, — метко пишет Франчесетти, — обнаруживает себя во время контакта». И здесь стоит сказать пару слов про «контакт», потому что это — один из краеугольных камней гештальт-подхода.
Я больше года пишу эти околопсихологические колонки в «РБК Стиль» и раньше всякий раз порывался поговорить про концепцию «контакта», но как-то стеснялся. Когда я, будучи студентом-неофитом, с горящими глазами рассказывал о «контакте» друзьям и знакомым, довольно часто видел в их глазах искреннее непонимание: окей, двое людей разговаривают, и что тут такого? Но теперь ситуация поменялась. Как раз на днях обсуждали с моим редактором Настей эту удивительную метаморфозу: достаточно бестолковый вопрос «Как ты?» (хуже, кажется, только «Как дела?») за пару прошедших недель внезапно обрел заметную ценность: «Я тебя вижу, признаю твое существование и во всем этом аду и хаосе готов уделить тебе время и душевные силы». «Как ты?» = «Я тебя люблю», метко писали в сторис. И это, конечно, про контакт в нашем, гештальтистском смысле: когда ты искренне и доверительно общаешься с другим человеком, близким или далеким — не важно, и вы чувствуете сродство душ и высоту момента. Сама жизнь обнажила наши души, со многих из нас слетело наносное — и мы внезапно почувствовали силу этого настоящего контакта. Ничего парадоксального в таком контакте нет — в быту мы называем это «разговором по душам», и, чтобы он состоялся, требуется не так много, в основном — искренний, неподдельный интерес к другому человеку, к тому, что он важен, его чувства и мысли важны.
Достаточно бестолковый вопрос «Как ты?» (хуже, кажется, только «Как дела?») за пару прошедших недель внезапно обрел заметную ценность.
Именно об этом нашем контакте с красотой, которая побеждает время, пишет Франчесетти: «Мы живем ради того, чтобы извлекать и создавать красоту. Красота переживет нас. Она сильнее, чем наши жизни, потому что она принадлежит нам и в то же самое время не принадлежит нам». Это по-настоящему красивая мысль — что одну прекрасную книгу могут прочесть миллионы, одна великая картина может пройти сквозь века и вдохновлять сотни тысяч людей каждый год этих столетий. Без шуток, великая сила искусства.
Следующим вечером снова иду рисовать к Андронику и беру с собой своего соавтора, психолога Аню: мы вместе писали тексты про обиду, надежду и сложные чувства — и, надеюсь, напишем еще. По гостиной нервно перемещаются наши общие друзья из медиа, накидываются алкоголем одной рукой и думскроллят свои айфоны другой, а мы что, мы — рисуем. «Я, правда, переключилась», — говорит мне Аня, когда мы уже уходим. На консультирующих психологов сейчас легла четверная нагрузка, и отвлечься даже на бытовую красоту очень важно…
На следующее утро выпадает снег. Смотрю на суровую и чистую Москву. Свет, отраженный от снега, освещает улицы нездешним бледным светом, тоже по-своему красивым. Завариваю кофе, завороженно смотрю в окно. Снова вспоминаю слова Виктора Франкла. Пожалуй, так и есть: каким-то вот таким немудреным образом красота и будет переживать нас, и спасать наш внутренний мир. Задача каждого из нас — уделять ей хоть немного времени, исцеляя ей душу. Создавая ее самим актом контакта с прекрасным, сберегая ее для потомков.
Отхожу от окна, ставлю пустую чашку на стол и вспоминаю о красоте контакта — не только с объектом искусства, но и с другим человеком. Достаю телефон, открываю WhatsApp, вставляю наушники и слушаю длинные гудки, потом щелчок.
— Привет, мам.
