Этот текст получился из творческого задания, но еще из разговора с моей давней подругой Аней, которая пришла ко мне обсудить один из текстов Полины Аронсон — разумеется, про любовь. Интересно даже не то, что обсудить эту как будто бы немного наивную в публичном дискурсе тему пришла замужняя мать двоих детей, — в конце концов, мы с ней часто обсуждаем всякие нетривиальные социокультурные темы. Скорее, таков дух момента: поскольку на смену ревущим двадцатым прошлого столетия наступают двадцатые ноющие нашего, самое время поговорить про чувство, исторически выдерживающее — по крайней мере, мифологически — любые невзгоды.
Я долго хмурым взором созерцал разную литературу — тема большая, начинай хоть с Анны Карениной, а хоть с Орфея и Эвридики, — но в итоге я клал книги на место, закрывал табы, не прочтя ни строчки, и даже толком никого не расспрашивал. Плохо подготовился. Слушал только сердце, доверившись ощущениям: раз уж свои сценарии я проверяю им, то и этот текст проверю. Слушал — и, конечно, смотрел по сторонам.
Самая важная примета этих времен, понятная каждому, — неопределенность. Неуверенность в том, что будет завтра. В том, кто твой друг — и на что похоже облако социальных контактов, постоянно расползающееся, как капля краски в воде. Неочевидность выбранных решений, сказанных слов, всколыхнувшихся чувств — когда не хватает времени и сил для того, чтобы поименовать контекст, очертить себя в нем, пристально вглядеться в окружающих людей, вчувствоваться в них.
А дальше смотрите, какая забавная штука. Я долго могу перечислять особенности этой неопределенности и способы работы с ней, просто потому, что каждый день имею дело с ней — как автор, работающий именно с таким зрителем, который буквально угнетен неопределенностью. Там много всего всплывет: и снижение чувствительности от проекции своих ощущений и чувств в «черное зеркало» в кармане, и тиндер-эффект, возникающий от повсеместной эпизодизации жизни, и следующее за ним прерывание контакта, если выражаться в терминах гештальт-терапии. Это все не так важно, потому что давайте прямо сейчас проведем эксперимент: закройте глаза и вспомните свои любимые (sic!) истории любви в кино. Вспоминайте, вспоминайте. Что вы по их поводу чувствуете? Прислушайтесь и спросите себя!
Ну как, наводится резкость? Во-от! Любовь можно сколько угодно пытаться редуцировать до «любви» в кавычках, до «отношений», до обсуждения человеческой биохимии и всего такого прочего, но как только мы возвращаемся на территорию кинематографа, нашего основного общемирового сновидения с более чем столетней историей, моментально становится понятно: она есть, она тут, рядом, никуда она не делась. Ее никогда не нужно драматургически объяснять — на экране она моментально видна и понятна всякому зрителю и семи лет, и семидесяти. Иногда возникает у любви в кино творческая пауза, потому что другие темы как-то актуальнее. Одна такая пауза была как раз недавно, когда ромкомы на какое-то время ушли с радаров. Но дух времени никуда не денешь, и вот, пожалуйста, очень точные и своевременные Soulmates, романтичные рождественские Dash & Lily, а если пошерстить Netflix, найдется еще всякого нового трогательного.
В минуты собственной душевной слабости и сомнений в существовании любви как четкого и ясного ощущения я достаю из закромов один видеодокумент, сделанный много лет назад, в еще досмартфонную эпоху: случайно включенная и наведенная камера записала момент, где мы с одной прекрасной девушкой вот-вот влюбимся друг в друга. Это короткое видео, буквально несколько секунд, на котором видно вообще все: вот сижу я, вот сидит она, мы едва знакомы, часа через пол мы почувствуем, что нравимся друг другу, дальше будет длинная романтическая история, но дело-то не в этом — видно, как мы сопим, дышим, не обращая внимания на людей вокруг. Очень простая и универсально понятная сценка — как в кино, в котором любовь всегда работает и никуда не исчезает. Каждый раз, когда я это видео пересматриваю, вспоминаю еще одну вечную истину: не мы такие — жизнь такая. Мы-то с вами всё те же.
В такие моменты я думаю, что самая большая преграда этому вполне точному чувству и этой особенной интонации — наше желание безопасности, возникающее как естественный ответ на окружающую неопределенность. Тогда и всплывают «отношения» в прямом переводе с бизнес-английского — relationship. Отношения как заменитель чего-то, возможно, более сильного, глубокого и протяженного; эпизод, превратившийся в успешный сериал на много сезонов.
Здесь киношная логика снова срабатывает. Для того чтобы растрогаться и расплакаться в кино, нам нужно, чтобы нас сильно, иногда весьма болезненно, задели. Есть сложные — да чего уж, тяжелые — фильмы, после которых ты выходишь чище, мудрее, с чем-то теплым в сердце. Это наивное сравнение можно спроецировать и на жизнь: в безопасных «отношениях» может не появиться глубины, набор эпизодов останется набором эпизодов, и если мы не готовы прислушиваться друг к другу, неизбежно ошибаться и травмировать друг друга, извиняться, меняться к лучшему, то как будто есть риск превратить свою жизнь в серию терапевтических походов вокруг да около — так можно долго-долго просидеть на берегу с учебным пособием в руке и ни разу не ринуться в волну.
Каждый раз, когда я пытаюсь почувствовать своих персонажей, переписывая сцену, или размышляю над своей жизнью и своими ошибками, или думаю о друзьях и близких и о том, как мы проживаем наши жизни и как вообще проживать эти наши жизни полнее и глубже, на ум приходят два слова: «прощение» и «принятие». Чтобы проведенные и важные личные границы не превращались в непробиваемые стены. Чтобы выкидывать нарисованные в голове картинки и слушать сердце. Чтобы хотя бы иногда отодвигать свое возмущенно барахтающееся «я» и не ждать, не выторговывать никакого ответного чувства: просто шепнуть «я люблю» и с потеплевшим сердцем шагать дальше — с непременной надеждой на лучшее.
