Кадр из фильма «Воспоминания о принцессе Мумби»
На каждом уважающем себя фестивале должен быть по крайней мере один истерический женский фильм, бесящий одну часть публики и восторгающий другую, в котором его режиссер демонстрировала бы всю свою артистическую отвагу, а также пренебрежение публикой и, возможно, плохой характер. В богобоязненных Каннах, давно сломавшихся под грузом «повестки», таких фильмов в этом году был целый ассортимент. В сопротивляющейся Венеции, даже позволяющей себе выходки Луки Гуаданьино и Джулии Робертс, таким фильмом стало «Завещание Энн Ли» (The Testament of Ann Lee) Моны Фаствольд. Аплодисменты звучали уже факту его показа с 70-миллиметровой пленки — в прошлом году здесь так же показывали «Бруталиста» Брэйди Корбе.
Мона Фаствольд — подруга жизни Корбе, соавтор сценариев его фильмов, в том числе, разумеется, «Бруталиста», взявшего в 2024 году в Венеции «льва» за лучшую режиссуру, а потом несколько «Оскаров». В том числе за лучшую музыку — неудивительно, что композитор «Бруталиста» Дэниэл Блумберг играет в «Завещании Энн Ли» первую скрипку: это мюзикл, и музыка в нем, хоть и однообразна, но действительно хороша.
Снимавшаяся ранее в мюзиклах «Mamma Mia!» и «Отверженные» Аманда Сайфред здесь получила шанс доказать, что она серьезная актриса (приз в Венеции более чем возможен), ибо 130 минут экранного времени она либо натурально бьется в экстазе, либо поет сложную музыку и танцует сложную хореографию, либо в крови рожает детей, либо подвергается побоям и унижениям, либо все это вместе плюс симуляция сложного манкунианского акцента. Ее героиня — мать Энн Ли, основательница радикального религиозного движения шейкеров, в середине XVIII века провозгласивших, что если Бог сделал человека по своему образу и подобию, то значит у Бога есть мужская и женская половины, а значит все люди равны.
Родив четырех мертвых детей, матушка провозгласила целибат частью своего культа и стала отвергать наглые эротические притязания мужа. Видения и одержимость довели ее из родного Манчестера до дикой в ту пору Америки, которую она потрясла экстатическими танцами, пускаясь в них со своей паствой по любому случаю. Мона Фаствольд явно видит в этой героине прародительницу современных женских движений и искренне оплакивает ее тяжелую жизнь и судьбу, но сделать ее интересной аудитории, несмотря на все стоны, вой и конвульсии, у нее не получилось. Даже 70-миллиметровая пленка не помогла.
«Разрушительная машина» (The Smashing Machine) Бенни Сэфди — песнь во славу старой доброй полузабытой маскулинности. Дуэйн «Скала» Джонсон, кажется, второй раз в жизни играет в фильме, оказавшемся достойном конкурса мирового кинофестиваля (были еще когда-то с треском провалившиеся в Каннах «Сказки юга»; фильм был номинирован на «Золотую пальмовую ветвь» в 2006 году. — «РБК Стиль»). Было бы здорово, если бы его, как Аманду Сайфред, наградили актерским призом.
«Скала» играет реального бойца смешанных единоборств Марка Керра, легенду и первопроходца этого вида спорта. Фильм, снятый под явным влиянием «Бешеного быка» Скорсезе и других голливудских «боксерских» фильмов 1970–80-х годов, рассказывает о периоде, когда непобедимый ранее Керр начинает понемногу проигрывать. Не в последнюю очередь оттого, что дома ему осложняет жизнь недалекая жена (Эмили Блант, отличное воплощение токсичной женственности), которая без всякого повода выносит мужу мозг: разбила, например, дорогое блюдо, его подарок из Японии. Стоит Керру задуматься, за что ему все это, как он мгновенно получает коленом по голове от Александра Усика: ринг — не место для сомнений и размышлений.
«Разрушительная машина», обнаруживая вполне себе интеллигентное лицо и трепетную душу, изо всех сил сдерживается и во время домашних разборок позволяет себе только вынести кулаком дверь, но сварливая женщина не унимается, и Керр в результате определяет ее в психушку. В финале он сам появляется в кадре, укладывая в багажник покупки и приветствуя киноаудиторию — сама мягкость и добродушие.
Эмили Блант и Дуэйн «Скала» Джонсон в роли Марка Керра в фильме «Разрушительная машина»
Показанный вне конкурса итальянский «Орфей» (Orfeo) Вирджилио Виллорези — изобретательная вариация мифа об Орфее и Эвридике, синтетически вбирающая в себя игровое кино и кукольную анимацию, оптические эксперименты и компьютерную графику, эстетику немецкого экспрессионизма и несомненное влияние Тима Бертона с его забавными готическими монстрами и «плясками смерти». При всем том это вещь рукотворная и абсолютно оригинальная.
Пианист из клуба «Полипус» Орфей влюбляется в балерину Эуру, но она, как полагается, исчезает, и Орфей следует за ней в «после-жизнь», которая начинается за порогом странной виллы, к которой он всегда питал нездоровый интерес. Меланхолическая фантасмагория не может закончиться «хэппи-эндом», в декадентском искусстве теней и зеркал это был бы дурной тон, но Эура оживает в звуках музыки Орфея, его снах и тоске.
Современная интерпретация легенд и мифов Древней Греции продолжилась в «Неделе критики», где предъявили греческую же «Горгону» (Gorgonà) дебютантки Евы Калогиропулу — оголтелый феминистский трэш, разворачивающийся в мифическом пространстве некоего патриархального города-государства, где женщины нужны только для обслуживания орды новых спартанцев, контролирующей градообразующее предприятие — нефтеперерабатывающий завод.
Главный среди военизированных мужчин, несмотря на вполне молодой возраст, собирается скоро отбросить коньки — каково же удивление его братии, когда он назначает своим преемником борзую путану Марию. Сия особа может наподобие Горгоны раскладывать волосы на подушке, а еще — уничтожать мужчин одним только ненавидящим взглядом (как один только взгляд в лицо той самой Горгоны обращал мужчин в камень). Дебютантка ни в чем себе не отказывает: мифологическую Медузу Горгону, как известно, поделом прикончил Персей — в творении Калогиропулу Мария сама прикончит любого. В финале она расстреливает всех подчистую, мстя за погибель Елени, еще более борзой путаны и певички.
Действие показанных в программе Venice Days кенийско-швейцарских «Воспоминаний о принцессе Мумби» (Memory of Princess Mumbi) Дэмиена Хаузера отнесено к 2094 году. Через 20 лет после окончания Великой Войны в очередной раз пришедшие к власти консерваторы уничтожили всю современную технологию, и молодой режиссер по имени Кьюв начал снимать документальный фильм о временах, когда в мире властвовал искусственный интеллект. В некоем местечке Умата он встречает девушку Мумби, которая, помогая ему снимать кино, становится любовью всей его жизни (прилагается множество кадров кривляний в формате «найденных видеоматериалов»).
Когда девушка исчезает, чтобы выйти замуж за принца, у Кьюва не остается выхода и он получает «Оскара» (в этом фильме все просто), чтобы вновь встретиться с Мумби на съемочной площадке. Когда Мумби неожиданно умирает, он посвящает то, что мы смотрим, ей. Как в «Обыкновенном чуде» у Евгения Шварца: «Дачники и живут в тыкве, и питаются ею». Сейчас это называется «метакино». В ходе этого метафильма Мумби предлагает снять кино без конфликта, которое бы, как жизнь, состояло из эпизодов, в которых нет смысла. Авторам данного ретрофутуристического коллажа это блистательно удалось.
Показанные в конкурсе «Горизонты» «Песни забытых деревьев» (Songs of forgotten trees) индийской дебютантки Анупарны Рой наводят на воспоминания о другом, еще не забытом фильме «Всё, что нам кажется светом» Паял Кападии. Действие тоже происходит в Мумбае и касается двух молодых женщин, живущих вместе в одной квартире. Едят на полу, там же стирают белье. Одна, по имени Туя, хочет стать актрисой, но пока работает проституткой (это случается). Другая отвечает на платные звонки и думает о замужестве, которое, по мнению режиссера, по большому счету мало чем отличается от профессиональной деятельности ее соседки. Девушки живут в квартире, которую бесплатно отдала им жена одного из самых противных клиентов Туи, только бы муж держался от нее подальше. Туя, по сути, работает психотерапевтом, но ее сессии с клиентами доводят ее саму до онлайн-консультаций с врачом.
Никакого особенного света в финале этой истории режиссер предложить не может, не считая апелляции к поэтически колышущимся деревьям: хорошо еще, что две затюканные маленькие женщины нашли друг друга, а то могли бы и затеряться в чреве равнодушного 20-миллионного города. Элегическая история о дружбе, заботе и понимании подкупает своей ненавязчивостью, непретенциозностью.
