Попробуем разобраться, отчего каждый второй фильм — социальная драма, или триллер о маньяке, или, напротив, комедия о пьянстве и общественном вредительстве.
Десять с лишним лет назад я писал для «Сеанса» статью о тогдашних проблемах российского кино — системных и содержательных. Прошло время, многое изменилось. В тот момент наша страна переживала последствия экономического кризиса, спровоцированного глобальным финансовым спадом, который стал следствием обвала ипотечного рынка в США в 2008 году. Казалось бы, не до кино, однако в жизни все связано. И «Сеанс» делал номер о том, как кино помогло США выйти из Великой депрессии: в кинозалах американцы искали утешение и повод для оптимизма. Кризис тогда помог американской «фабрике грез» превратиться в сверхприбыльный бизнес, глобальную машину счастья.
Сегодня ситуация не кризисная. Напротив, мы имеем дело с проблемами быстрого роста. В сравнении с глухими девяностыми, когда кинематограф вымирал, и даже нулевыми, когда он пытался достучаться до зрителя, времена сейчас просто райские. Много амбиций, много денег, много возможностей. Финансы на кино выделяют и федеральные структуры — Министерство культуры и Фонд кино, — и региональные бюджеты, и частные фонды (из самых известных — «Кинопрайм» Романа Абрамовича), и бизнес-конгломераты, владеющие интернет-платформами. Каналы доставки ширятся: помимо традиционных кинотеатров и телеканалов есть интернет, активно множатся стрим-сервисы, так что контента производится немало. И он, что называется, качественный — картинка не хуже, чем у Netflix. Каждую неделю премьера — то маньяк, то апокалипсис, то будни вебкама. Увлекательно, дерзко, временами даже нецензурно.
Не массмаркетом единым. Ездим и на фестивали. Не успели в 2021 году отрапортовать, что в Каннах у России две премьеры в основном конкурсе и две — в конкурсе «Особый взгляд», как объявили программу Локарно, куда отправились Александр Зельдович, Наталья Кудряшова и великий классик Глеб Панфилов, а потом подоспели Сан-Себастьян и Венеция, где тоже много наших. (Хотя пессимисты, наверное, скажут, что там всегда процент российских картин завышен, да и призов из Венеции было за последние 20 лет много.) «Кинотавру», который в этом году снова проходит осенью из-за съехавшего в пандемию графика, легко с программой: по линии реэкспорта на Черное море привезут много наших фильмов из эпицентров европейской фестивальной жизни.
Но почему же не оставляет чувство, что рано говорить о полной и безоговорочной победе? Почему кинематограф пока так и не стал автономной системой, которая регулировалась бы исключительно рыночными механизмами спроса и предложения?
Времена сейчас просто райские. Много амбиций, много денег, много возможностей.
Начну с главной проблемы. Нашему кино катастрофически не хватает зрителей. Тут чистая арифметика: услышав в СМИ победоносную цифру сборов какого-нибудь отечественного блокбастера, не торопитесь радоваться, сначала поделите сборы на среднюю цену билета в отечественных кинотеатрах (примерно 250 руб.), чтобы узнать, сколько зрителей посмотрело фильм. Обнаружится, что 2–3 млрд руб. сборов (фантастические для нашего кино цифры на фоне пандемии) — это не так уж много: всего 8–12 млн человек. По большому счету, это та самая аудитория, которой небезразлично отечественное кино, люди, готовые не просто терпеть российские фильмы на бесплатном телеканале или из любопытства скачать их в интернете, а заплатить за билет и даже выйти ради картины из квартиры. Увы, 10 млн человек мало для того, чтобы развивать кино исключительно на правах коммерческой инициативы и соревноваться с потоком глобальной продукции.
Из малого числа зрителей следует другая проблема: российское кино слишком сильно регулируется государством. Наш кинематограф не способен окупаться без постоянного притока дополнительного финансирования. Если не продавать кино зрителям, приходится продавать его государству. История крупных государственных инвестиций в кино не российское ноу-хау.
Во многих странах мира киноиндустрия существует именно так, однако от прямой цензуры и, что еще хуже, самоцензуры кинематограф там обычно спасает диверсифицированность каналов, по которым поступает финансирование: борьба различных интересов, разнообразие форм общественной жизни, конкуренция — все это важно для оздоровления деловой атмосферы. У нас все грубее: кто платит, тот девушку и танцует. Девушка в курсе. Подчас вся отрасль зависит от степени либеральности того или иного начальника на том или ином месте. Впрочем, тут есть определенные подвижки: количество источников финансирования кино год от года только растет. Посмотрите на те же самые стриминги, которые контролирует крупный, часто государственный бизнес («Газпром-Медиа», МТС, «Яндекс», Сбербанк и т. д.), — они могут позволить себе многое: интернет все еще свободен от запретов, которые наложены Госдумой на кинопрокат (например, в Сети нет прокатных удостоверений, которые прежний министр культуры сумел превратить в инструмент идеологического контроля, или действующих для телевидения ограничений СМИ).
Что-то подсказывает, что диверсификация и атомизация источников финансирования продолжатся и дальше, а вместе с ними будет происходить и неизбежная децентрализация. Тут хорошую службу кинематографу служит продолжающаяся цифровизация жизни. Чем больше каналов доставки видео, тем больше требуется контента. Создаются огромные экосистемы и крошечные нишевые стримы (документальные, например). Спрос порождает предложение, подстегивая производство; деньги и борьба за зрителя дают освобождающий эффект.
Другой вопрос: сколько будет длиться процесс накачки стримингового пузыря финансами? Когда конкурентные стрим-сервисы начнут поглощать друг друга, скоро ли слабейшие начнут сходить с дистанции? Уже сейчас очевидно, что влечет за собой продолжающийся сериальный хайп в художественном и культурном смысле. Российское кино, как мне кажется, вдруг начало осознавать свои границы — точнее, свою неизбежную ограниченность. И ограничено оно не идеологическим давлением со стороны государства, не консервативностью аудитории, не самоцензурой и даже не тематической предсказуемостью и штампами (сколько у нас еще будет сериалов про маньяков, сколько еще будут пытаться удивить зрителя унылым сексом в душе?), а скудными возможностями самой индустрии: амбициозной, но крошечной. Одни и те же лица на экране, одни и те же фамилии в титрах. Люди работают не поднимая головы, не успевая осмотреться, часто спустя рукава. Стоит нашему кино открыть новое лицо — актерское или режиссерское, — как на нового игрока обрушивается лавина рабочих предложений, которая его пожирает.
Большое американское кино получает приток новой крови в собственных питомниках независимого кино (фестивали «Сандэнс» и SXSW), колонизирует европейские и азиатские кинематографии (наша страна тоже стала зоной поиска талантов для голливудских скаутов). Российскому кино тоже есть куда ехать — за МКАД.
Одни и те же лица на экране, одни и те же фамилии в титрах.
Опыт школы Сокурова (его кабардино-балкарский выпуск продолжает штурмовать важнейшие фестивали), его фонд регионального кино «Пример интонации», якутский феномен, бурятская самодеятельность, возникающие повсеместно кинокомиссии — всмотритесь в экран, на нем все чаще пейзаж, отличный от московского или петербургского. Все это указывает на призрачный путь в утопическое завтра, когда отечественное кино будет важнейшим феноменом нашей культуры. А лежит этот путь через пестование образовательных инициатив, направленных на повышение уровня кинематографической осознанности (так, кстати, и квалифицированных зрителей станет больше) и появление новых талантов — через преодоление столичного снобизма, через размыкание тесных индустриальных объятий, через борьбу с личным комфортом и ленью. Кино — это все-таки не только контент, но еще и искусство, а оно требует выхода на территорию непонятного, непознанного, другого.
