Идеи для поездок по стране — в проекте «РБК Стиль» «100 путешествий по России».
Этот текст можно было бы назвать «Верхний Рыстюг и Великий Устюг» — потому что эти северные русские топонимы звучат магически, буквально как слова какого-то заговора, записанного фольклористами за какой-нибудь бабушкой. И при этом и Рыстюг и Устюг происходят от реки Юг, а река Юг не имеет никакого отношения к югу. Юг справа, Сухона — слева, сливаясь в районе Великого Устюга, образуют Северную Двину, а по ее течению на север тянулась древняя Югра, земли богатых племен югров и югдоров, прародина угров, то есть венгров — отсюда и название.
А еще его можно было бы назвать «На "Порше" по России» — хештег, который для нас придумал мой добрый товарищ Геннадий Йозефавичус, настоящий мастер путешествий, с которым мы на Porsche Macan Turbo и проехали этим маршрутом.
Также его можно было бы назвать «Путешествия времен COVID-19», потому что никогда бы я не добралась ни до Верхнего Рыстюга, ни до Великого Устюга, ни тем более до Тотьмы, если бы не известные обстоятельства, три месяца взаперти с единственным желанием — вырваться из Москвы, сбежать прочь от прогулок вокруг дома и вообще от монотонности и повторяемости нехитрых ритуалов карантинной жизни, быстро превратившейся в какой-то день сурка.
Ну и строчка Бродского «Ты забыла деревню, затерянную в болотах» тоже вполне сгодилась бы для названия. Но как ни назови, все сводится к тому, что родина представлялась пространством загадочным, тревожным и амбивалентным. И даже красота ее оказалась тревожной, но грандиозной в то же самое время.
Вообще, первое впечатление от встречи с родиной — настоящей, а не туристической, — это какое-то завихрение, искривление пространственно-временного континуума. Едешь по Костромской или Вологодской области — справа лес, слева тоже лес, к дороге подступают стройные ряды иван-чая — думаешь, уже прошел час, — смотришь на часы — всего 15 минут. И это вводит в состояние какого-то легкого транса, которое, как всякий транс, расширяет сознание.
И в него, в это расширенное, открывшее какие-то новые клеточки и окошки, сознание, начинают помещаться новые имена и названия. Там, где раньше было только «Бретань-Бретань», или «Прованс-Прованс», или «Умбрия! Тоскана!», вдруг находится место для Пичуга, Кекура и Ермаковой Гари, которые, конечно, для уха любого московского сибарита звучат куда более экзотически. Но в нынешних обстоятельствах, когда все поехали изучать родные просторы и Instagram заполнили купола, наличники или рассыпающиеся советские санатории у самых продвинутых, все эти русские топонимы — прямо-таки самый шик. Ну и главный предмет иронии для всех остальных — «московские хипстеры вместо Венеции изучают среднюю полосу России».
Далеко не только хипстеры, хочу сказать, а все — галеристы, финансисты, рестораторы и прочие любители венеций выстроились в колонну и направились прочь из Москвы, поэтому все классные места в радиусе трех часов езды от нее, которых, прямо скажем, не так много, плотно забиты до осени.
Генеральный принцип нашего путешествия был таков: чем дальше на север, тем лучше. Лучше становилось все: где-то на границе ярославской области заканчивался борщевик — размером с пальмы, подступавший прямо к дороге, — и начиналось царство иван-чая, который конечно, новый русский суперфуд. Все больше становилось домов старого, некрашеного дерева, приобретшего божественный серый цвет от снегов и дождей; все меньше лубочности Золотого кольца и все больше обычной местной жизни; все светлее небо, все дремучей леса и все бескомпромиссней комары, шершни и слепни.
Каждый день мы останавливались на ночлег в новом месте — и уже первое стало сюрпризом в этом путешествии. Мы приехали в новый отель «Азимут», в село Иванисово в 10 минутах езды от Переславля-Залесского, и это оказался новый, абсолютно современный отель посреди полей — с огромной территорией, обустроенной альпийским горками и дорожками, с центральным корпусом в виде не то терема, не то шале, с деревянными домиками — у каждого своя парковка, свой задний двор, своя терраса и даже своя трогательная песочница. В нашем было четыре комнаты — в каждой по ванной комнате — и огромная столовая/гостиная.
Такое ожидаешь увидеть где-нибудь в Норвегии, но никак не в селе Иванисово Переславского района Ярославской области. Про сам Переславль, давно уже хоженый-перехоженный москвичами, скажу только одно: кроме выдающегося Спаса-Преображенского собора XII века, где крестили Александра Невского, — великого памятника белокаменной домонгольский Северо-Восточной Руси, там есть Горицкий монастырь, с его Проездными воротами с коньками на них и видами на Плещеево озеро с колокольни, и красивейший Никитский монастырь, картинно стоящий в поле, со спуском к источнику и купелью при нем.
Следующий удивительный ночлег случился у нас в галичских лесах Чухломы, в «Лесном тереме Асташово». В терем этим летом съездила, кажется, вся моя Instagram-лента, и он оказался ровно такой же сказочный, как выглядел в Instagram. Это усадьба крестьянина-миллионщика Мартьяна Сазонова, заработавшего состояние в конце позапрошлого века со столярной артелью в Питере, вернувшегося домой, женившегося на молодой местной красавице (фотографии их висят в тереме) и построившего для нее этот дом — с прудами, садом и липовой аллеей вокруг. Ничего этого, понятное дело, не сталось, да и сам дом был на последнем издыхании, когда московский предприниматель Андрей Павличенков взялся его реставрировать. Терем — то, что от него осталось, — разобрали, отвези в Кириллов в реставрационные мастерские, там собрали по новой, сохранив примерно 60% старых бревен, опять разобрали и повезли вновь собирать уже на прежнем месте. Все, что можно было найти и сохранить из декора, сохранили и отреставрировали, и до сих пор в окрестных деревнях видят части здешних наличников и главной лестницы, которую оттуда вытащили уже где-то в 90-е.
Сейчас там восстановлено все, от печей до интерьеров, мебель для которых и покупали, и собирали по окрестным деревням. В тереме несколько комнат, а вокруг еще несколько современных деревянных домиков с террасами, и то и другое — прекрасно. Внизу большая русская печь, за завтраком все сидят за большим общим столом, наверху веранда с витражными окнами, сквозь которые с неотразимым Instagram-потенциалом ложится цветными бликами закатное солнце. И вообще все это выглядит той самой Россией, которую мы потеряли и вдруг чудесным образом обрели, хотя она должна была сгинуть бесследно.
После Лесного терема мы должны были ночевать в деревне Верхний Рыстюг, и ребята из терема сказали, что можно ехать по трассе — это примерно семь часов, а можно — лесами по проселочной дороге, и это часов пять, но трасса так разбита лесовозами, что комфорт примерно тот же, только лесом быстрее и красивее. И эти пять часов лесной дороги от Чухломы до Верхнего Рыстюга стали самым живописным, самым поразительным и самым запомнившимся участком нашего девятидневного пути.
Развалившиеся мосты, застеленные досками, на которые наш Porsche въезжал с внутренним трепетом, но уверенно, а я выходила и снимала это поразительное зрелище на видео. Геннадий Йозефавичус, сидевший за рулем, придумал для этих видео тег #мостыогругачухлома, блеснув киноманским стажем и журналистским мастерством заголовка. Заброшенные деревни из того самого прекрасного серого дерева, один-единственный попавшийся по дороге сельский магазин под вывеской «Гермес», сложенные по обочинам спиленные стволы и их производные, дома с поленницей и огородом, у которых, впрочем, мы не видели никого — было воскресенье и людей практически не было.
В какой-то момент мы въехали в деревню Ида — и попали на развилку у железнодорожной ветки, заставленной новенькими, выкрашенными голубой краской, платформами для леса: вокруг ни души, везде горы спиленного леса, мы стоим под вышкой сотовой связи — связи нет, интернета нет, навигатор отчего-то попрощался с нами, и мы не знаем, куда поворачивать. И вот это был настоящий русский Дэвид Линч, а деревня Ида чуть не стала нашим Твин Пиксом. Никогда не забуду того сумасшедшего эндорфинового выплеска — и от красоты, и от сознания, что, если какая поломка, мы застрянем тут бог знает на сколько. Но, слава богу, наш Porsche Macan Turbo справился с этой дорогой по чухломским лесам без малейшей запинки.
Надо сказать, что удивление, даже потрясение в этом путешествии на русский Север были поделены между культурными объектами — церквями, монастырями, домами — и объектами прикладными. Например, мы въехали в город Великий Устюг, самую северную точку нашего пути и сразу же попали в Михайло-Архангельский монастырь — самый старый на русском Севере, основанный вроде бы в начале XIII века Киприаном Устюжским, где за годы советской власти чего только не было, и последнее — это автодорожный техникум, который все еще там, хотя монастырь недавно передали церкви. И он благодаря этому сохранился лучше других здесь: техникум занял церкви, кельи, трапезную и прочее — и все достояло до сегодняшнего дня. Ровно так же здесь, в Великом Устюге, сохранился неободранным, со всем своим иконостасом и собор Прокопия Праведного, главного местного святого, — потому что там был музей атеизма. Сейчас все там пребывает ровно в той степени запущенности, которая чрезвычайно живописна, но еще не чрезвычайно драматична.
Ходим там как завороженные — пусто, все закрыто, все заросло пышными лопухами, огромные липы, уже кое-где стоят реставрационные леса — и натыкаемся на пожилую женщину, которая этим волшебным северным говором, с оканьем, бегущей вверх интонацией и непременным «то» в конце каждой фразы, рассказывает, что она реставратор, восстанавливала часовню в Новом Кузьминском, где мы сегодня ночуем. Говорит про стену с остатками росписей, что прямо перед нами: «А тут вот, прям у этой стены в 1919-то году и расстреливали, и батюшку-то тоже расстреляли, и прямо сюда вот, в ров, и скинули-то», — и показывает рукой на заросшую чем-то роскошно темно-зеленым и крупнолистным лощину.
Чтобы попасть в экопарк «Новое Кузьминское», нужно переправиться через Северную Двину — и наша машина царственно съезжает с парома по разномастным деревяшкам, которые парень-паромщик кидает прямо на песок у причала, — а потом еще ехать проселочной дорогой сквозь шпалеры иван-чая. И въехать опять в какую-то Норвегию: взбегающий на холм идеально зеленый газон с гравиевыми дорожками, камнями и клумбами, взлетно-посадочная полоса для малой авиации и вертолетная площадка. Восемь деревянных домов совершенно скандинавского дизайна снаружи и внутри, та самая часовня Николая Чудотворца, панорамный вид — река и дальше сколько хватит глаз лес, лес и лес, до самого горизонта. Люксовый экорезорт буквально на краю земли. Еще один дом стоит внизу у реки Лузы, в нем классная баня, и, плавая в плотных, темных, быстрых и абсолютно чистых водах, можно смотреть, как закатное солнце уходит с одного берега и заливает другой. И наконец-то, впервые в жизни, увидеть настоящую северную белую ночь, когда во втором часу над стоящими частоколом елками всходит и повисает огромная красная луна, на западе еще яркий закатный свет, а на востоке уже светло. Пока мы едем к дому и говорим, что здесь только ресторана Fäviken и не хватает, наш серо-серебристый люксовый автомобиль совершенно растворяется на фоне светлого неба.
И настоящая любовь — это, конечно, город Тотьма. Вдали от всех путей, ни на что не похожий, живущий своей размеренной и вполне устроенной жизнью, с деревянными тротуарами, деревянными домами, высоким берегом реки Сухоны и церквями, похожими на парусники. Церкви эти — и вообще тотемское барокко — стали нашим главным культурным открытием. Храмы эти строили местные мореходы в XVIII веке, «от избытка капитала», как сказано в грамоте купцов Пановых, выданной на строительство главного шедевра тотемского барокко, Входоиерусалимской церкви. И это не просто архитектурный феномен, это феномен социокультурный.
Тотемские мореходы — купцы Пановы, купцы Черепановы, купцы Холодиловы и все прочие — это пятая часть всего тогдашнего мирового оборота пушнины, это Русская Америка — Алеутские острова, Форт-Росс, основанный тотьмичем Иваном Кусковым, это 20 морских экспедиций только во второй половине XVIII века. Возвращаясь домой со всеми своими деньжищами, заработанными на соболях, песцах и тотемской черной лисе, эти люди нанимали местных же архитекторов — из имен сохранились только Федора Титова и сына его Максима — и строили эти удивительные церкви: Входоиерусалимскую, Троицкую, Рождественскую.
Стены их покрыты картушами, главным декоративным элементом тотемского барокко, или, как их в те времена называли, клеймами, напоминающими рисованные свитки, украшавшие тогдашние мореходные карты. И если обычно они были лепными и, соответственно, разрушались, то здешние картуши — это выдвинутые из стен на половину длины кирпичи, и 250 лет они целы и невредимы. Картушей тотемского барокко — а оно распространилось аж в Забайкалье — насчитывают до 50 видов, на одной Входоиерусалимской церкви их девять разновидностей. И когда она выплывает на тебя в перспективе тишайшей улицы как изукрашенный корабль под всеми парусами, это говорит о любви к родине больше, чем любые скрепы и поправки.
Все фотографии сняты на iPhone.
