Колум Маккэнн
«Танцовщик»
Издательство: «Фантом Пресс»
Но правду разве что кое-где сгущенную и очищенную от загромождающих подробностей: например, в книге у героя одна старшая сестра, а в реальности их было три. Автору не нужно ничего выдумывать — настолько цельной, необыкновенной и законченной оказалась судьба его героя, знаменитого балетного танцовщика, бунтаря, реформатора балета и жертвы СПИДа Рудольфа Нуриева.
Причем (выигрышный для романиста парадокс), будучи цельной и законченной, 54-летняя жизнь Нуриева распадется при этом на несколько фрагментов, между которыми до такой степени нет ничего общего, что вообще не верится, что это жизнь одного человека. Кто из знакомых его сурового, почти нищего военного детства в Уфе мог бы поверить, что пятилетний мальчик, плясавший татарские танцы перед солдатами в госпитале, запихивая получаемые от них куски сахара в чулки, окажется лучшим учеником балетного училища в имперском Петербурге (хоть и называвшемся тогда Ленинградом)? Кто из его однокашников в 1950-е годы мог бы поверить, что вкалывающий до седьмого кровавого пота Рудик, ютящийся в общежитии, будет закатывать великолепные приемы с икрой и шампанским в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, где его гостями будут Уорхол с Капоте и Джаггер с Ленноном (даже если советским людям 1950-х годов удалось бы объяснять, кто такие рок-звезды)? И, наконец, кто из дружков Руди, предававшегося с ними излишествам всех видов в ночных клубах и тайных борделях 1970-х, мог ожидать, что в октябре 1992 года в парижской Гранд-опера, на премьере поставленной им «Баядерки», он, получая орден Искусств — высшую артистическую награду Франции, не сможет стоять самостоятельно?
Неудивительно, что сама книга построена столь же дробно, как вереница разных монологов — мужчин и женщин, международных прохвостов и стоических ленинградцев. А русские читатели могут добавить к этому «списку удивлений» еще одно: кто бы мог подумать, что ирландец сможет так чутко уловить и выразить трагизм и противоречивость советской эпохи, символом которых стал Нуриев? Войти в быт уфимских фронтовиков, лишенцев и нищих ленинградских интеллигентов? И здесь невозможно обойти вниманием блестящий перевод Сергея Ильина. Который, где нужно, лаконичен и целомудрен, а где нужно — текуч и раскован до скабрезности. Но без этого Нуриев не был бы Нуриевым.
Михаил Визель
