«В эфире программа «С вами Владимир Познер в изгнании», мы продолжаем говорить о ситуации в Москве. С нами в студии Гаврила Пушкин. Как думаешь, чем кончится тревога?»
Ленкомовский «Борис» начинается не диалогом двух бояр, а монологом телеведущей, которая в хорошем новостном ритме задает вопрос гостю в студии и выводит в прямой эфир собственного корреспондента программы в Москве, где происходят тревожные события: Борис Годунов отказывается править дальше и уже месяц сидит в монастырском затворе вдвоем с сестрой, несмотря на слезные мольбы вернуться на престол. А в следующей сцене зритель видит монастырь, где Борис, предупредительно названный в выведенных на мониторы титрах Гадуновым, трясет за горло сестру, вдову предыдущего российского царя Федора Иоанновича, потому что та не хочет благословлять его на царствование, и, придушив, выходит со словами: «Благословила и умерла».
Для тех, кто видел предыдущий спектакль Константина Богомолова на «русскую» тему — «Карамазовых» на сцене МХТ, во всем этом нет ничего удивительного: мониторы над сценой, шаржированные персонажи, современная действительность, врывающаяся в классический текст вместе с современной лексикой. Разумеется, в «Борисе Годунове» полно провокаций. Если в «Карамазовых», самом скандальном спектакле прошлого сезона, зрительный зал заставили аплодировать черту, то здесь зрителю предлагают почувствовать себя народом, который безмолвствует, в то время как правители ведут свою игру.
«Народ собрался на Соборной площади. Народ терпеливо ждет, что ему скажут, что будет дальше. Народ — тупое быдло» — текст, вынесенный на мониторы, повторяется раз пять. На сцене в это время ничего не происходит. В зале — тоже. Но неожиданно подает голос «подсадка» — вставший со своего места зритель кричит Збруеву, исполняющему роль царя Бориса: «И вам не стыдно, Александр Викторович, играть в такой вот постмодернистской ерунде?» Збруев молча протягивает вперед руку с каким-то продолговатым предметом, раздается выстрел, на белой рубашке «зрителя» расплывается красное пятно. Это красное на белом повторяется в спектакле несколько раз: на груди сына Бориса Годунова, юного Федора, на рубашке пленного бойца, которого допрашивает Самозванец. То есть действительно «мальчики кровавые в глазах».
Пушкина в спектакле Богомолова совсем мало. Даже там, где авторский текст не пересказан вульгарным современным языком, он до неузнаваемости искажен исполнением. Самозванец (Игорь Миркурбанов) в спектакле Богомолова говорит как люберецкий пацан в фильмах 1990-х годов и расставляет пальцы. Пимен курит шмаль и бормочет еле-еле, словно сквозь сон. Богомолов сделал спектакль-предостережение, и режиссерская мысль хорошо читается. А вот пушкинская — не очень, и есть моменты, когда хочется ее открыть: снять лишние слова и трюки, мешающие слышать текст, как усы, приклеенные Марселем Дюшаном к портрету Моны Лизы.
Татьяна Филиппова
