Владимир Мукусев, тележурналист
В январе 1988-го у меня на редакционном столе зазвонил телефон. «Здравствуйте, Владимир. Это ваш земляк, режиссер Алексей Учитель. Я здесь, в Останкино, в телецентре. Я специально приехал к вам из Ленинграда. Вы не могли бы встретиться со мной? Есть очень серьезная проблема…» К тому времени в прессе нас все чаще стали называть «Всесоюзной жалобной книгой». Что и понятно — большая часть сюжетов программы рождалась благодаря письмам в редакцию либо вот таким звонкам и встречам. Выписывая пропуск, я невольно задержался на фамилии. Для меня, сына блокадницы, фамилия Учитель была, как и для большинства ленинградцев (и не только), знаковой. Глазами именно Ефима Учителя, как и глазами его товарищей, фронтовых кинооператоров, мы видели тогда, видим и сегодня все то, что навсегда останется в памяти потомков, — ленинградскую блокаду.
Войдя в редакцию, Алексей поставил мне на стол яуф (круглый железный ящик) с кинопленкой. На этикетке я прочитал: «Фильм "Рок". Режиссер А. Учитель. Оператор Д. Масс. Ленинградская студия документальных фильмов, 1987 год». «Попробуйте помочь спасти, — сказал Учитель, показывая на коробки. — Надежда только на вас». И рассказал следующую историю.
Неделю назад, 19 января 1988 года, на лучшей кинематографической площадке того времени, в Ленинградском доме кино, с огромным успехом прошла премьера этого фильма. Попасть на нее простым зрителям с улицы было практически невозможно. Во время показа зал вел себя не привычно тихо, а то и дело буквально взрывался аплодисментами при появлении на экране того или иного героя. Больше того, многим зрителям исполняемые музыкантами композиции были не просто знакомы. Зал пел вместе с Цоем и Гребенщиковым, Шевчуком, Гаркушей и Адасинским. Вместе с руководимыми и созданными ими группами «Аквариум», «АВИА», «АукцЫон», «ДДТ» и «Кино».
Весь год, пока снимался фильм, партийные и комсомольские чиновники делали все, чтобы помешать работе. Трудности возникали и там, где авторы фильма их ждали меньше всего, — при попытках снять коллективы и их лидеров не на концертах в периферийных клубах или на квартирниках, а там, где они живут и работают. Наученные горьким опытом общения с КГБ, под пристальным вниманием которого находились постоянно рокеры, они, опасаясь провокаций, не допускали в свою среду чужаков, к коим причисляли, естественно, и представителей государственного кинематографа. С огромными трудностями, идя на всяческие уловки, выполняя все, включая порой невыполнимые и необъяснимые с точки зрения здравого смысла требования музыкантов, авторы все-таки смогли снять и показать то, что до этого не делал никто в отечественном документальном кино. Например, снять интервью с уже тогда знаменитым Борисом Гребенщиковым в его квартире, в маленькой комнатке под крышей старого питерского дома, из окна которого открывался потрясающий вид не на открыточный Ленинград, а именно тот город, в котором только и мог поселиться дух протестного творчества. Дух «Рока».
Съемки шли везде, где бывали рок-музыканты. Не только дома, на работе и отдыхе. Но и на 5-м Ленинградском рок-фестивале. А выступление группы «АукцЫон» вообще снималось на фееричном концерте в знаменитых питерских «Крестах». С помощью уникального творчества группы «АВИА» молодежь как бы переносилась в 20-е годы XX века. На выступления знаменитых тогда «синеблузников». Ну, конечно, вершиной стали съемки Виктора Цоя, кидавшего в кочегарке уголь в топку в легендарной сегодня «Камчатке», а тогда обычном месте работы для представителей поколения «дворников и сторожей».
«… И все было бы здорово, можно было бы расслабиться и праздновать победу, — продолжал Алексей, — если бы не то, что произошло сразу после премьеры: фильм практически запретили. Кто настучал на нас в Москву, я не знаю. Но стало известно, что второй человек во власти, главный советский идеолог, правая рука Горбачева в партии (имеется в виду секретарь ЦК КПСС Егор Лигачев. — «РБК Стиль»), потребовал не просто вырезать некоторые эпизоды фильма, как это делали питерские чиновники, а вообще уничтожить пленку. Вот почему я здесь. Прошу — помоги!»
Рассказ Алексея Учителя многое объяснял в тогдашнем раскладе перестроечных и антиперестроечных сил в Питере. Но вот почему обычный документальный фильм никому тогда не известного молодого ленинградского кинорежиссера вызвал такую резкую реакцию в Кремле, для меня осталось загадкой. Мы спустились в просмотровую аппаратную. И буквально через полчаса просмотра фильма мне стало ясно, в чем партийные идеологи увидели главную крамолу и серьезную опасность для режима. До определенного времени власти воспринимали пацанов в косухах с гитарами, поющих, вернее, кричащих со сцен провинциальных домов культуры под грохот плохой аппаратуры, как что-то незалитованное, то есть не прошедшее партийную цензуру, и малопонятное, как своеобразный выпуск пара, как нечто несерьезное и временное, дань моде на западных «волосатиков», нечто среднее между джинсами и жвачкой. Тем более что все творчество многочисленных появляющихся групп проходило под внимательным контролем со стороны различных органов.
Виктор Сологуб, Борис Гребенщиков, Виктор Цой, Константин Кинчев
Фильм Учителя показал лидеров неформальных музыкальных групп как людей, прежде всего, остро реагировавших на все то, что происходило в стране, пытавшихся найти в своих песнях ответы на самые острые вопросы. Смело поднимавшие любые темы, включая политику, экономику, религию, войну, историю своей собственной страны, их высокогражданские песни-исповеди были не просто стихами, положенными на музыку. Это были своеобразные манифесты молодежи, по-настоящему любящей и болеющей за свою Родину и бунтующей против засилья партийного и советского диктата. Уже прозвучали шевчуковская «Родина», «Поезд в огне» Гребенщикова, «Мы вместе» Константина Кинчева и его «Алисы». И, конечно, знаменитое цоевское — не потерявшее актуальности и сегодня — «Мы ждем перемен!»
Идеологи на Старой площади прекрасно поняли, что это уже не просто «песенки под гитару и портвейн». Это призыв к революции. И призыв этот слышат пока немногочисленные поклонники и фанаты музыкантов. Но если фильм с их участием выпустить на большой киноэкран, то есть разрешить от имени власти петь про то, что эту самую власть надо менять, последствия могут быть катастрофическими. «Мы ждем перемен!» — не просьба или юношеская обида, а жесткое, безальтернативное требование молодых граждан и настоящих патриотов своей родины — может превратиться в лозунг тех, кто выйдет с ним на улицы и площади страны. А главное, Горбачев и его команда получат дополнительные козыри в той большой кремлевской игре, а вернее, войне, которая называлась перестройка. Допустить «поступиться принципами» Лигачев не мог. Это было бы равносильно самоубийству. Вот почему фильм был категорически запрещен. Молодой ленинградский режиссер и мало кому известные в стране рок-музыканты в одночасье оказались втянутыми в серьезную политическую борьбу «бульдогов под ковром», естественно, сами того не желая.
Объяснив ситуацию резко погрустневшему Алексею, я стал считать ходы. Итак, сегодня четверг. Очередной выпуск «Взгляда» практически смонтирован и озвучен. Показан начальству и утвержден. Остались поправки и мелочи, для исправления которых впереди целая ночь. Первая программа на Сибирь и Дальний Восток выйдет в эфир днем в пятницу. Этот выпуск мы еще называли «нужником» или программой для начальства. Он выходил в абсолютно причесанном и отцензурированном виде. Рассказывать историю с запретом «Рока» в нем бессмысленно и опасно. Во-первых, в Москве этого никто не услышит. И прежде всего — в Кремле. А значит, и не будет реакции, на которую я рассчитывал, — скандала. При этом московский выпуск, безо всякого моего согласия, могут дать в дневном варианте, в записи, вырезав все про запрещенный фильм. Но даже если мне удалось бы рассказать о гонениях на картину, я ничего не смог бы сказать об истинных причинах запрета. Ведь все, о чем я рассказал Учителю, было лишь моими догадками и домыслами, которые в том же Кремле могли бы легко опровергнуть (кстати, спустя несколько лет Михаил Горбачев, уже лишенный всех своих постов, подтвердил мне на одной из встреч правоту всех моих выводов). А виновным в распространении недостоверной информации стал бы «Взгляд», который и так балансировал на грани закрытия. Подставлять редакцию, программу, себя и своих товарищей я не хотел, да и не имел никакого права. И тут в голову пришла идея. А что если не говорить о фильме, а показать в программе все музыкальные номера из него, сказав лишь в начале и в конце «Взгляда», что «…фильм "Рок", музыкальные фрагменты которого вы видите, преследует злой рок. Но мы надеемся, что вы (уважаемые зрители, то есть) сможете оценить его по достоинству, посмотрев его в своих кинотеатрах. Как это сделали зрители на недавней премьере фильма в Ленинградском доме кино, где она прошла с большим успехом…»
Все получилось ровно так, как я и придумал. До этого во «Взгляде» в качестве музыкальных пауз мы в основном, пользуясь пробелами в законе об авторском праве, использовали иностранные клипы. Вопросами, где и как доставали их наши замечательные музыкальные редакторы и как к этому относились правообладатели за рубежами нашей родины, мы, честно говоря, не заморачивались. Зрители, особенно молодые, были в восторге. Да и взрослая часть населения, до «Взгляда» видевшая на своих советских телевизионных экранах зарубежных звезд эстрады только два раза в году — в ночь на Пасху и на Рождество, тоже была довольна. Вот эти самые клипы, ставшие чуть ли не визитными карточками «Взгляда», я и заменил блестяще снятыми номерами из «Рока». А фактически была показана большая часть фильма, после чего запрещать его было как минимум глупо. Ведь его посмотрела страна, где жили тогда больше 270 млн граждан. Большинство которых были зрителями «Взгляда».
Фильм был спасен. Его увидели миллионы. Но он оказал и нам огромную услугу. Мы наконец нашли то, что так долго искали, — музыкальный язык «Взгляда». Им и стал русский рок. С помощью Цоя, Гребенщикова, Шевчука, Кинчева, Бутусова, замечательных команд из свердловского и других рок-клубов нам удалось с экрана говорить то, что порой категорически вырезалось начальством из наших материалов и передач. Музыканты стали договаривать то, о чем мы не могли говорить в своих сюжетах в силу того, что нас серьезно цензурировали. Рок либо начинал какую-то важную тему, которую мы подхватывали своими сюжетами, либо завершал серьезную тему, ставя в конце «жирную точку». Но и этого постепенно нам становилось мало. Прекрасно понимая, что для думающей части нашей аудитории важны были прежде всего смыслы песен, а уже потом их музыкальное оформление, родилась идея приглашать рок-звезд в студию и сажать их с нами за стол ведущих, для того чтобы они имели возможность обсуждать с нами показываемые сюжеты.
Первый опыт превзошел все наши самые смелые ожидания. Борис Гребенщиков, обращаясь к теме сталинских репрессий и ГУЛАГа, был настолько убедителен и точен в своих комментариях и рассуждениях, настолько искренен и доказателен, демонстрируя буквально энциклопедические знания предмета обсуждения, что абсолютно запретная тогда для центрального телевидения тема возможного и необходимого суда над КПСС вызвала не только очередной скандал, но и серьезную дискуссию в обществе.
Следующим гостем я задумал пригласить Виктора Цоя. Формальным поводом стала история с законом о кооперации, с помощью которого противники перестройки хотели задушить в зародыше ростки кооперативного движения, видя в нем реальную угрозу для царствующей тогда в стране плановой экономики — матери тотального дефицита всего и вся. Так как различные рок-команды были своего рода «микрокооперативами», я решил, что мы с Витей будем говорить не о рок-музыке, а о кооперативном движении с многочисленными гостями студии. Режиссер Максим Иванников предложил нам с моим другом и соведущим Александром Политковским впервые в истории «Взгляда» изменить его формат и воспользоваться тем опытом, который я когда-то приобрел, делая в Останкино после телемостов с американским ведущим и журналистом Филом Донахью серию программ «Донахью в Москве», а именно попробовать новый жанр на советском телевидении — ток-шоу. Таким образом я получил возможность практически всю передачу держать в поле зрения камер Цоя и группу «Кино». В течение всей программы Виктор не только исполнял свои композиции, смысл и суть которых выходили далеко за рамки заявленной темы, но и был непосредственным участником разговора. Было очевидно, что мы ждем перемен. И не только в экономике. «Взгляд» и Виктор Цой не просто ждали перемен. Мы их творили…
Из более чем 50-ти сделанных мною и впоследствии уничтоженных передач эта осталась, она существует в интернете. Ее и сегодня можно посмотреть на моем авторском канале в YouTube. Чудом сохранившийся выпуск «Взгляда» — передача, которая выходила на Дальний Восток. Конечно, еще более острый и серьезный разговор с Цоем должен был быть в выпуске на европейскую часть страны. Или, как мы говорили, на Москву. Но, когда передача с Цоем вышла на Дальний Восток, зампред Гостелерадио, курировавший нас по линии КГБ, заявил: «Ребята, хорошая передача, даже острая, ну, мы ее порежем немножечко, потом пустим в Москву». И студию закрыли, выставив у дверей милицейский пост. Такое уже было один раз до Виктора Цоя, когда мы на прямой эфир пригласили академика Андрея Сахарова. Тогда страна узнала о реальной гласности и якобы «свободе», пришедшей на телевидение с помощью бегущей строки — титра «передача идет в записи НЕ по вине ее создателей — Молодежной редакции ЦТ». На этот раз все, что мы могли с Политковским сделать, — это маленькую подводку к программе, сказав, что зрители сейчас увидят не прямой, а отцензурированный эфир.
Возможно, я немного потушу его нимб, но Витя был далеко не единственным и отнюдь не самым главным действующим лицом, героем нашего «взглядовского» почти четырехлетнего бодания с властью. Главным завоеванием перестройки был тот неоспоримый факт, что огромному количеству талантливых и, прежде всего, молодых людей страны ее проблемы, ее история, ее судьба и, наконец, ее будущее стали, так же как и Виктору, не просто небезразличными. Это стало делом всей их жизни. Именно эти люди и стали постоянными гостями и активными участниками «Взгляда». И песни Цоя и Шевчука, Кинчева и Гребенщикова, многих других музыкальных групп и команд помогали этим людям донести до страны свою озабоченность всем происходящим, предчувствием большой беды — несущегося, по сути, в пропасть СССР. И в песнях, и в интервью со мной Цой и его друзья никогда не навязывали своего мнения как единственно правильного. Не предлагали быстрых и решительных способов и путей решения проблем, накопившихся в стране за 70 лет правления коммунистов. Но своим творчеством они заставляли людей думать вместе с ними. Цой, как и все мы в то время, пытался найти себя в том бушующем море, которое называлось перестройкой.
Не могу не сказать о том, что сохранилось у меня в памяти от общения с Виктором. Цой был прекрасно воспитан, внутренне раскован, но внешне предельно сдержан, не по годам мудр и немногословен. Но его скромность никак не мешала ему быть фактически настоящим трибуном — настолько точно и ясно в своих песнях он формулировал то, о чем думали, но что не могли сформулировать профессиональные политики, лидеры партий и движений, записные ораторы на митингах. Он блистательно умел объяснять одной стихотворной фразой суть сложнейших проблем. А в жизни, в общении при этом он был самым что ни на есть обычным парнем.
Поначалу Витя очень меня стеснялся, потому что «Взгляд» был его первым опытом работы на «большом», как мы говорили, телевидении. Хотя привычка и умение общаться с многочисленными аудиториями у него, конечно, были. Но Останкино — это не стадион или дом культуры. Он это чувствовал и был при общении немного напряжен. Кроме того, у Виктора было врожденное уважение к тем, кто был старше его. Поэтому вначале, при первой встрече, он больше молчал и слушал меня, когда я водил его по студии и объяснял, что мы от него ждем во время программы. Но когда мы с ним вдвоем пошли пить кофе и я стал расспрашивать, откуда он, о его семье, близких, родных, друзьях, о его пристрастиях и многом другом, он очень быстро привык ко мне, раскрылся, стал совершенно другим Витей, которого не знали люди, которые видели в нем исключительно «рок-идола». Я быстро усвоил, что его озабоченное и даже порой вроде бы чем-то недовольное выражение лица — это всего лишь маска. Под которой абсолютная доброжелательность, но при этом и четкое понимание дистанции, и чувство защиты и неприкасаемости своего личного пространства. И еще внутренняя убежденность, что главное — то, что говорит и что поет человек, а как он это делает, что он при этом думает — это его личное дело. Дело его ума, души и сердца. И чужому туда путь заказан.
Песни Цоя периодически звучали в наших программах. Но сам он больше не появлялся у нас в студии. Ничего личного — просто, как говорится, жизнь развела. Если бы я только мог тогда себе представить, какое страшное несчастье ждет нас всех, наверное, я бы его не отпустил, сделал с ним еще как минимум пару передач, а может, и вообще посадил бы его рядом с собой, и мы бы втроем с Сашей Политковским вели бы наш «Взгляд». Но… Несколько раз он передавал мне приветы. Иногда, зная о наших родственных отношениях, через Константина Кинчева. Дружбы особой у нас не возникло. Осталось глубокое чувство огромного уважения друг к другу. И к тому делу, которое продолжал делать каждый из нас. Осталась и некая дистанция, но то, что мы привечали друг друга, условно, махали друг другу рукой, — это факт нашей с ним жизни.
Найти пятна на солнце под названием «Цой» практически нельзя, потому что он не успел состариться и надоесть. Не успел стать привычным или просто понятным, а потому неинтересным. Навсегда осталось тайной то, что он мог бы сказать завтра. Виктор ушел в легенду, сам став легендой еще при жизни. Во многом и для многих он остался своего рода человеком-загадкой, так же как остался загадкой секрет его популярности и неувядаемости его песен. Мы знали, что не хотим жить так, как жили, а вот как мы хотим жить и в какой стране, — представляли плохо. А Витя, похоже, это знал. И в своих песнях пытался нам об этом сказать. Он был прав, когда утверждал: «Мы ждем перемен»! Но он ждал их внутри себя, а мы — в стране. Он так и не рассказал нам ту самую тайну Мальчиша-Кибальчиша, которая у него была, наверное, и которая заставляет нас до сих пор поеживаться от осознания того, что его больше нет. И его тайну мы теперь уже не узнаем никогда.
Его песни актуальны и сегодня, потому что мы стремительно возвращаемся к тому времени конца 80-х годов прошлого века, потому что ни одна из тех проблем, о которых пел Витя, не решена. И прежде всего, у молодых. И я думаю, что популярность Цоя будет только расти. У него, в его песнях сегодняшняя молодежь будет искать ответы на вопросы, которые так и не получили мы в свое время. Так что все впереди — и «Взгляд-2», и перестройка. А значит, и новая надежда на то, что мы когда-то заживем в свободной и счастливой стране. Только вот живого Цоя в ней уже не будет. Хотя в популярном заклинании фанатов «Цой жив» безусловно есть своя правда.
Цой был доказательством простой истины: если долго ломать какой-нибудь жесткий прут, он в конце концов станет мягким и, очевидно, неспособным вернуться в жесткое состояние. Такой была система, в которой мы жили, и было очевидно, что она разваливается, как и все вокруг. Стремление противопоставить этому свое внутреннее «нет» заставляло этих ребят искать ответы на вопросы, которые стояли перед всей страной. Сегодня перед молодежью опять те же вопросы. Почему мы живем так, когда можем жить по-другому. Рано или поздно ответы начнет искать большинство, начнутся бурления, появятся и те, кто будет знать ответы. А сейчас в стране еще нет лидеров протеста. Но они на подходе. То, что происходит сегодня в Хабаровске, — это первые небольшие фонтанчики пара в Долине гейзеров, но сомнений нет: скоро забурлит вся Долина.
К сожалению, стареют кумиры, но не стареет их творчество. В этом величие Цоя — несмотря на то что он погиб на взлете, он не отстал от все еще молодых Гребенщикова, Кинчева, Шевчука. Он сделал свою работу так, что остается востребованным и сегодня. И не потому что трагически ушел из жизни. А потому что «мы ждем перемен»!
