Думаю, каждый писатель время от времени хочет стать пилотом: сесть за штурвал «Боинга», «Аэробуса» или хотя бы «Сессны» и взмыть над всеми этими громоздящимися, липнущими друг к другу деталями, с удовлетворением наблюдая, как они складываются в картину целого. Помечтав об этом, писатель вновь склоняется над ноутбуком и переписывает одно и то же предложение в 54-й раз, потому что оно по-прежнему его не устраивает. Не быть писателю пилотом. Думаю, каждый пилот время от времени… Честно говоря, я понятия не имею, чего они время от времени хотят. Но знаю как минимум одного пилота, который захотел стать писателем. Это Марк Ванхунакер из British Airways. Русский перевод его дебютного романа-эссе «В полете» недавно вышел в издательстве «Синдбад». Прочтя эту книгу, каждый, кто мечтал сесть за штурвал «Боинга», «Аэробуса» или хотя бы «Сессны», сможет почувствовать себя немножечко пилотом. Лично я хотел прочесть ее всю жизнь.
— В самом начале книги вы упоминаете три вопроса, которые вам чаще всего задают незнакомцы, узнав, что вы пилот: 1) Всегда ли вы хотели быть пилотом? 2) Помните ли вы свой первый полет? 3) Видели ли вы в небе нечто не поддающееся объяснению? На первые два вы исчерпывающе отвечаете в последующих главах. Прямого ответа на третий вопрос вы не даете.
— Дело в том, что я никогда не видел ничего необъяснимого — или того, что мне не смог бы объяснить кто-то другой. При этом многие астрономические явления и правда выглядят загадочно — полярные сияния, например. Несложно понять, почему в прошлом, до того как наука смогла раскрыть их природу, они вызывали не только восхищение, но и смятение, и беспокойство. Или вот еще пример. Когда звезды восходят, они мигают и переливаются — медленно и ритмично, как светофоры. На земле такого не увидишь. И если не знать, что это звезда, вполне можно подумать, будто кто-то пытается выйти с тобой на связь. Но потом звезды поднимаются выше, свет уже не сводит с ума. Вообще, больше всего я люблю летать именно по ночам, когда чудеса вселенной превосходят все то, о чем пишет научная фантастика.
— Летную школу вы окончили позже многих ваших коллег — до этого учились и работали в местах, никак не связанных с авиацией. Если бы у вас была возможность, условно говоря, поменять настройки, вы бы попытались стать пилотом в более юном возрасте?
— Нет, не думаю. Я знаю множество молодых людей, которые начали прокладывать себе карьеру в гражданской авиации еще до того, как им исполнилось 20. Они заранее понимали, чего хотят, и целенаправленно к этому шли. Но каждому, что называется, свое. И считаю, в моем случае все сложилось удачно; я не стал бы ничего менять. Полагаю, тот факт, что я пришел к этому не сразу, положительно повлиял на мое отношение к полетам — я научился еще больше их ценить, еще сильнее им радоваться.
— Для многих пассажиров путешествие на самолете сопряжено как минимум с подсознательным чувством опасности, страхом перед полетами, который, насколько я понимаю, вам никогда не был знаком.
— Да, я никогда не боялся летать, даже в детстве. Кстати, после выхода «В полете» я получил некоторое количество писем от людей, которым книга помогла преодолеть этот страх, хотя подобной цели я перед собой не ставил. По их словам, они стали лучше понимать специфику нашей работы и, как следствие, меньше бояться. Если это действительно так, что ж, очень здорово.
— А чего боятся пилоты? Есть ли какой-нибудь общий, наиболее распространенный в вашей среде страх?
— Больше всего на свете любой пилот боится, что у него закончится кофе. Полагаю, многим писателям этот страх тоже знаком. Надо сказать, пилоты очень рациональные люди: все, что мы делаем, основывается на точных данных или опыте предшественников. Каждый раз, вернувшись из рейса, я не перестаю удивляться тому, насколько опасное занятие, в сравнении с нашей работой, вождение автомобиля. Воздушное движение так тщательно и бережно контролируется, а на шоссе выезжаешь — сплошной хаос.
— Я слышал, что у многих пилотов, как опять же и у многих писателей, есть свой набор ритуалов — повторяющихся действий, которые они выполняют до или после, а бывает, во время работы.
— Думаю, любого, кто хотя бы раз не проводил весь полет в кабине пилота, удивило бы, насколько важную роль в нашей работе играют контрольные списки. Для каждого этапа полета существует отдельный чек-лист. Один пилот зачитывает его по пунктам, другой отвечает. Это неотъемлемое условие безопасности, и до того действенное, что подобные списки вошли в обиход во многих других профессиях — врачи ими пользуются, например. То есть это вроде и ритуал, но основан он, опять же, на приобретенных знаниях.
— Это все же немного другое. Я, скорее, о чем-то внешне необязательном, нерациональном спрашивал.
— Одно время я летал с пилотом, который каждый раз, прежде чем приступить к снижению, надевал свою любимую бейсболку (кстати, служебные фуражки мы носим только за пределами кабины) и уже поверх нее — гарнитуру; он всю летную карьеру с этой кепкой не расставался. Выглядело круто, между прочим. Может, тоже такую купить?
— А лично у вас какие-нибудь ритуалы есть? Писательские, скажем?
— Не знаю, можно ли считать это ритуалом, но когда пишу, всегда слушаю фортепианную музыку — и классическую, и современную, например Людовико Эйнауди. Песни, по понятным причинам, здесь не подходят, а вот фортепиано — самое оно. Кстати, небольшая просьба к читателям. Если у вас на примете есть русская музыка — композиторы, исполнители, и желательно все же что-то поновее, — которая, по вашему мнению, подходит для писательства, черкните мне. Буду очень признателен.
— Кстати, в книге вы упоминаете, что, когда летите куда-нибудь в качестве пассажира, бывает, закачиваете себе в плеер целые «полетные» плей-листы, тщательно подбираете песню для посадки, специально рассчитываете, чтобы финальный аккорд совпал с ударом шасси о землю. Может, тоже поделитесь парочкой имен, названий?
— Думаю, здесь как раз все очень индивидуально, поэтому что-то посоветовать трудно, и вот по какой причине: когда я выбираю музыку для посадки, дело чаще всего не в конкретной композиции, а в ассоциациях с местом, куда я лечу. Например, если это город, где живет кто-то из моих друзей, то песня, которую я ставлю в плеере, скорее всего, каким-то образом связана с воспоминаниями об этом человеке. То есть выбор будет обусловлен личностью друга, а не музыкой как таковой. Но я, например, большой поклонник Джони Митчелл, и, на мой взгляд, ее песни «Amelia» и «Hejira» очень хорошо подходят и для полетов, и для путешествий вообще. А когда лечу, например, в Лос-Анджелес, особенно если дело происходит ночью, бывает, ставлю клубную музыку, скажем, что-нибудь из DJ Tiёsto. И как же это здорово — сидеть под эти звуки у овального окошка, смотреть на сияющую сетку огней между огромными горами и темным морем.
— Мне кажется, процессы взлета и посадки воздушного судна в некотором смысле перекликаются с тем, как писатели подходят к работе над первым и последним предложениями. Скажем, лично я обожаю момент, когда найдена первая фраза: это единственное, что останется в тексте неизменным; дальше — набор высоты, приятная иллюзия свободы. Но есть маршрут, есть график, есть финальный пункт назначения и люди, перед которыми ты ответственен, — редактор, главный редактор, читатели. И после этого условного взлета жизненное значение имеет лишь одна фраза — последняя, до которой тебе еще только предстоит добраться, и как именно ты это сделаешь — не менее важно. Финал приближается, ты почти готов закончить текст, возможно, уже видишь это самое последнее предложение, каждое слово, до запятой, но до сих пор не знаешь, насколько гладко все пройдет, потому что наверняка этого не может знать вообще никто, — это самый волнующий и эмоциональный момент на протяжении всего пути. И когда все кончено, это уже не иллюзия свободы, а подлинное освобождение. Впереди еще много работы: редактирование, корректура, вычитка, но это не важно, потому что все самое главное произошло.
— Круто. Мне очень нравится. И да, пилоты предпочитают посадки взлетам по схожим причинам. Потому что это интереснее и сложнее, потому что ради этого все и затевается, потому что это завершение главного этапа работы. И чем старше я становлюсь, тем больше люблю посадки. Отчасти еще потому, что каждая вторая посадка — это возвращение домой.
— В книге вы пишете о так называемом состоянии «плейслага» — термин, придуманный вами по аналогии с джетлагом. Сам я неоднократно переживал плейслаг, думаю, каждый, кто летал, хотя бы раз испытывал на себе его действие, про пилотов и вовсе молчу. Но именно вы нашли нужное слово и подобрали ему точное определение. Не могли бы вы вкратце рассказать о плейслаге?
— Давайте для начала про джетлаг. Он возникает из-за неспособности организма своевременно реагировать на смену часовых поясов; то есть наши технологии обгоняют биологию, и в итоге человеку, чтобы вернуться к нормальному состоянию, нужно несколько дней отдыха. Но это, на самом деле, не все. Наши предки тысячелетиями вели оседлый образ жизни, и привычка жить в одном месте заложена в нас генетически. Однако теперь мы можем пролететь 10 тыс. км и выйти из самолета в другом полушарии, в другом времени года, в другом воздухе. И вот эти первые часы, когда ты ходишь как пришибленный или когда просыпаешься наутро после долгого перелета и не можешь до конца принять сам факт, что ты здесь, потому что ощущение места тебя еще не догнало, — это я и называю плейслагом. И мы так и не научились его превозмогать. Это случается в каждой дальней поездке. Ну или это просто я до сих пор не могу привыкнуть. На самом деле, сейчас меня даже больше стал поражать масштаб некоторых путешествий. Каждый раз, выходя из самолета в Абу-Даби, Сантьяго, Калгари, я думаю: «Я не могу поверить, что я здесь». И, кстати, я не думаю, что плейслаг — это плохо. Он напоминает нам о том, что мир — разный, что полет — это чудо, как и любое путешествие, как и сама жизнь.
— «В полете» — ваша первая книга, но поверить в это достаточно трудно. Упругое уверенное письмо, столько неочевидной, зыбкой красоты, проявляющейся в деталях, которые не то что передать, но даже просто подметить способен далеко не каждый опытный автор. Да и потом с такими, как у вас, чувством формы и чувством ритма невозможно родиться — их можно только развить.
— Ну, какая-никакая практика у меня все же была. В детстве я вел дневник, постоянно писал письма (ручка, бумага — набор инструментов, который сейчас выглядит несколько старомодно). Потом, лет 10 назад, я начал писать для журналов: в основном, заметки о городах, о тех или иных культурных и научных явлениях. И вот мне предложили написать книгу о полетах. Мне очень помогали, в том числе друзья-писатели — я считаю, каждому автору необходимы друзья-писатели. Моя вторая книга «How to Land a Plane» («Как посадить самолет». — «РБК Стиль»), кстати сказать, очень отличается от первой в плане звучания. Там достаточно много фактической информации, и чтобы как-то это уравновесить, я старался писать ее более разговорно, непринужденно что ли. Тоже был своего рода вызов... интересный.
— «В полете» в немалой степени отличается от остального нонфика о самолетах и авиации. Ваша книга скорее похожа на роман. В глобальном смысле это вообще история любви: в детстве вы влюбились в «Боинг», и вот к чему все это привело. На каких авторов вы равнялись, когда писали? Кто на вас повлиял?
— В первую очередь, Карен Бликсен, автор романа «Из Африки» и множества прекрасных рассказов. Она писала на английском, хотя английский не был ее родным языком. Поэтому у нее часто попадаются прекрасные, неочевидные фразы, которые больше ни у кого не встретишь, и за это я особенно ее люблю. Также я преданный читатель Германа Мелвилла. Он известен в России?
— Ну, «Моби Дика» точно многие читали.
— Мне кажется, его проза во многом перекликается с произведениями русских классиков. Некоторое время он жил в нескольких милях от дома моего детства в западном Массачусетсе, поэтому, конечно, в школе мы читали немало его книг. Он был страстным путешественником, избороздил все семь морей, побывал везде. Но «Моби Дика» он писал, сидя в деревянном доме в сельской глуши, вдали от океана, глядя из-за стола на заснеженные горы. Я, в свою очередь, много времени провел у себя дома, когда, сидя за чашкой чая, тоже писал о дальних краях и небе и был невероятно счастлив. Такие, знаете, игры в Мелвилла. Он очень на многих писателей повлиял, особенно в Америке.
— «В полете», помимо прочего, — история исполненных желаний, услышанных молитв: жил-был парень, у которого была большая мечта и множество связанных с ней запросов, и в конечном счете все, что он загадывал, сбылось. Сказки на этом обычно заканчиваются; в вашем случае это определяющий фактор дальнейшего развития сюжета. Вы чувствуете своего рода ответственность за доставшиеся вам дары? Возможно, даже давление в некотором смысле?
— Знаете, я дал немало интервью — и как пилот, и как писатель, — но ни о чем подобном меня еще не спрашивали. А ведь в каком-то смысле из этого и родилась моя книга: это попытка выразить благодарность за все те возможности, что были мне даны, за удачу, что мне сопутствовала. Хочется верить, что когда я выйду на пенсию, когда (если) стану значительно старше, то загляну в свою книгу и она вновь научит меня удивляться миру, напомнит о том, как мне повезло. Также мне было важно — и надеюсь, удалось, — отблагодарить таким образом моих учителей и коллег-пилотов, у которых я так многому научился. Я получаю множество писем от людей, которые хотели стать пилотами, но не смогли, как правило, в силу медицинских или финансовых обстоятельств или же просто потому, что близкие недостаточно их поддерживали. Мне непросто читать такие письма. И я стараюсь отвечать на каждый имейл от тех, кто только собирается стать пилотом. Это меньшее, что я могу сделать.
