Рим похорошел при папе Сиксте V. Бывший инквизитор Венеции понимал важность того, что сейчас называют урбанистикой и развитием городов: он разрубил клубок улиц, чтобы проложить дороги к храмам, расчистил площади, расставил доминантами обелиски. Порядок — самое наглядное воплощение власти. Но кроме того понтифик взялся осушить Понтинские болота — вечный, как сам город, рассадник малярии, — и провел первый в христианской истории Рима водопровод. Хотя есть версия, что акведук Аква Феличе стал следствием заботы папы не о римлянах, а о своих садах на Квиринальском холме, но, как бывает, в ней только половина истины. Чистой питьевой воды из единственного фонтана горожанам не хватало, а средневековый страх, что ведьмы и евреи заражают чумой воду в колодцах, оказался очень живуч. По меньшей мере отчасти Аква Феличе возник из соображений санитарии, но акведук до сих пор питает почти три десятка римских фонтанов. Принято считать, что города становятся красивей и удобнее благодаря прогрессу. Но похоже, что эпидемии, войны и пожары эффективнее.
Великое зловоние
Аérer, unifier, embellir — проветрить, упорядочить и украсить. Говорят, такие три слова произнес над картой Парижа Наполеон III, обращаясь к барону Осману. Как только префект Сены поставил на испачканном средневековом теле города Большой крест из четырех центральных улиц, он начал пробивать бульвары. Фантастические траты парламентский доклад 1859 года оправдывал тем, что бульвары «принесут воздух, свет и пользу для здоровья». С таким аргументом не спорили — все помнили ужасы холеры 1832 и 1848 годов, и то, что сперва болезнь выкосила обитателей закоулков в центре. Новые бульвары и широкие улицы позволяли держать под контролем не только революционно настроенных горожан, но и инфекцию. При этом, действуя верно с точки зрения эпидемиологии, Осман руководствовался ложными предпосылками. Источником эпидемий в те времена считали миазмы — ядовитые испарения или отравленный воздух.
Хотя Луи Пастер и Роберт Кох ассоциируются в основном с пастеризованным молоком и туберкулезной палочкой, это именно они, независимо друг от друга, в конце XIX века открыли микробную природу болезней. Еще один человек с не чужим нам именем — Джон Сноу — пришел к той же идее эмпирическим путем. Благодаря этому Лондон получил систему канализации и свою самую известную набережную.
К 1854 году, когда по британской столице пронеслась эпидемия холеры, Сохо был порядком загажен. Буквально, а не образно: под домами переполнились выгребные ямы. Городские власти не нашли ничего лучше, чем пустить нетонущее содержимое вплавь по реке. Как часто бывает, экскременты появились в самом неожиданном месте — в системе водоснабжения, и именно из-за этого началась эпидемия. Джон Сноу, который работал врачом в Сохо, смог в одиночку распутать эту историю: он скрупулезно допросил всех заболевших и сопоставил расположение их домов — все следы вели к колонке с водой на Бродвик-стрит, а значит отравленный воздух был ни при чем. Пытливый ум доктора заметили и оценили. Потом в Лондоне случилось Великое зловоние: в 1858-м Темза взбунтовалась от жары и фекалий, которые, как написал физик Фарадей, «собирались в непрозрачные облака». После ольфакторной трагедии было решено любой ценой проложить в городе канализацию. Ради нее вдоль русла Темзы, от Сити до Вестминстера, пришлось снести все жилые дома — на их месте и находится набережная Виктории.
От палочки Коха — к модернизму
Перед туберкулезом города тоже в долгу. Чахоткой страдали во все времена, но с урбанизацией она развернулась во всю мощь. В конце XIX века каждый десятый петербуржец умирал от туберкулеза. Климат болот винить в этом можно лишь отчасти: в Нью-Йорке, Лондоне и Париже ситуация была не лучше. Чахотка утратила свой романтичный флер. Теперь чаще болели не аристократы, а рабочие — сказывались плохие жилищные условия, большая плотность населения и нездоровый рацион.
Разнообразие нью-йоркских арендных домов конца XIX – начала XX веков по сути — следствие борьбы с болезнью, которая распространялась с пугающей скоростью. С 1880-го по 1901 год власти Нью-Йорка издали два закона, которые регламентировали санитарный минимум доходных домов: окно в каждой комнате, вентиляционные шахты, а потом еще и дворы с площадками для мусора. Так на Манхэттене сперва стали строить «дома-гантели» с широкими уличными фасадами и узкой прорезью посередине, а спустя 20 лет на углах Нижнего Ист-Сайда и Вашингтон-Хайтс начали появляться New Law Tenements — обычно шестиэтажные и по-парижски внушительные постройки с намеком на бозар (архитектурный стиль историзма. — «РБК Стиль»).
Профессор Принстонского университета Беатриз Коломина убеждена, что эстетика модернизма строилась вокруг палочки Коха. В прошлом году она издала бестселлер X-Ray Architecture, в котором доказывает, что и Ле Корбюзье, и Мис ван дер Роэ, и Алвар Аалто, и многие другие их современники боялись болезни и видели в архитектуре возможность борьбы с ней. Белый цвет, минимум декора, большая площадь остекления, плоские крыши-солярии и другие характерные черты модернистской архитектуры полностью соответствуют гигиеническим требованиям. Внезапная раковина в прихожей виллы Савой, спроектированной Ле Корбюзье, действительно, обретает гораздо больше смысла, если трактовать ее не как символ ритуального очищения, а с практической точки зрения: как совет чаще мыть руки. «Сегодня смертельный недуг подтачивает здоровье огромных масс людей на работе и дома. Так продолжаться не может! Завтра эти массы будут дышать полной грудью», — обещал Ле Корбюзье в «Лучезарном городе», отстаивая право каждого горожанина «ежеминутно получать свои 8 л кондиционированного воздуха».
Исследователь архитектуры Лира Килстон в своей книге «Sun Seekers: The Cure of California» рассказывает о том, что архитектурный облик Лос-Анджелеса и окрестностей сформировался благодаря стремлению вести здоровый образ жизни. Впрочем, с момента, когда в 1870 году в официальных докладах начала звучать фраза «Калифорния — санаторий мира», до того, как Рихард Нойтра и Рудольф Шиндлер спроектировали переехавшему в Лос-Анджелес велнесс-гуру Филиппу Ловеллу образцовый особняк — «дом здоровья» Lovell House, прошло почти 50 лет.
Первый ответ
Средовой дизайн, инфраструктура, архитектура — как правило, в такой последовательности болезни преобразуют города, и скорость этих изменений очень разная. Сейчас мы уверенно вступили в первую фазу: появляются концепции общественных пространств и помещений, идеальных для соблюдения социальной дистанции.
Берлинские архитекторы Мартин Байндер и Клаудио Риммель спроектировали «противовирусную» детскую площадку, на которой каждому ребенку отведена своя платформа-«кувшинка». Все они имеют отдельные лестницы и подходят детям с разной степенью мизантропии: на одних можно покачаться с соседом на длинных качелях, перекладины которых продеты через отверстия в бортиках, с каких-то только помахать рукой остальным, а где-то — играть в песочнице, не видя людей. В Амстердаме для взрослых модифицировали террасу ресторана Mediamatic ETEN — каждый столик теперь стоит в стеклянном боксе, напоминающем теплицу. Австрийцы из бюро Precht оперативно спроектировали парк в форме мандалы с говорящим названием Parc de la Distance: тропинки шириной меньше метра находятся на расстоянии 2,4 м друг от друга и надежно разделены живой изгородью, а у входа на каждую предусмотрено электронное табло, которое будет сигнализировать, если дистанция занята. По степени предсказуемости и количеству впечатлений такой променад можно сравнить с прогулкой по тюремному двору.
Действия городов
Все городские решения, которые связаны с эпидемией коронавируса, предполагают ту или иную степень ограничения привычной свободы. Автомобилистам не повезло больше всех. Мэр Парижа Анн Идальго с мая закрыла для проезда частных машин важную транспортную артерию — улицу Риволи. Точно до конца лета, но не исключено, что навсегда. Правительство выделило €20 млн, чтобы пересадить французов на велосипеды. Деньги пойдут на оплату обучения езде, строительство велопарковок и новые дорожки, которые, например, в Париже будут повторять траектории линий метро. В Великобритании на те же цели отсчитали £2 млрд, часть из которых пойдет на создание и на популяризацию пешеходных маршрутов. Итальянцам власти пообещали субсидию в размере $548 на покупку велосипеда. Правда, в Риме в силу существующих городских законов строить полноценные велосипедные дорожки затруднительно, поэтому пока мэрия просто покрасила белой краской 150 км дороги. Так же поступили и в берлинском Фридрихсхайн-Кройцберге — с той лишь разницей, что у автомобилистов отхватили чуть меньше пространства и красили желтым.
Скорость передвижения в Европе в целом существенно замедлится. Архитектор Норман Фостер в интервью арт-куратору Хансу Ульриху Обристу спрогнозировал огромный спрос на железнодорожное сообщение. Так считают многие, особенно после того, как международная авиаассоциация IATA подсчитала, что при условии соблюдения социальной дистанции на борту стоимость билетов на самолет в среднем вырастет на 54%.
Впрочем, и расстояния в Европе будут сокращаться. Из-за пандемии коронавируса еще активнее начали говорить про концепцию 20-минутных городов, а мэр Идальго и вовсе собирается превратить Париж в 15-минутный город. Суть в том, что решительно все, что нужно горожанину в повседневной жизни, от барбершопа до работы, должно располагаться в пешей доступности от его дома. Чтобы добиться этого, французскую столицу придется, как выражаются советники Идальго, «немного деконструировать».
В Москве и других бывших советских городах такую идею реализовать было бы проще: она уже была заложена в них старыми генпланами. В отличие от уютной квартальной застройки, наши города разрастались микрорайонами с широкими магистралями на границах и пешеходными аллеями внутри — это абсолютно самодостаточная единица, где все должно находиться в пределах одной остановки езды на наземном транспорте. Но, как обычно, что-то пошло не так: дело даже не в визуальном воплощении идеи, и не в исконной российской центростремительности, а в том, что места приложения труда квалифицированных сотрудников находятся почти всегда за пределами спальных районов.
Коллективный опыт «удаленки» многое может изменить. Некоторые даже предсказывают, что плотность населения в крупных городах уменьшится: после эпидемии COVID-19 мы уже никогда не захотим жить в опасной тесноте. У Нью-Йорка появилась специальная карта, на которой помечены те улицы, которые достаточно широки, чтобы соблюдать социальную дистанцию (спойлер: их почти нет). Разуплотнение городов, то есть рост не ввысь, а вширь — едва ли станет долгосрочной тенденцией. Горизонтальный город не только требует хорошо развитой инфраструктуры, но и выбрасывает в атмосферу гораздо больше углекислого газа, а в условиях глобального потепления объемы CO2 считают так же внимательно, как деньги. Кроме того, город — это не только место, но и метафизическая субстанция. Густонаселенный, тесный и миллионы раз за это проклятый своими жителями Нью-Йорк притягивает амбициозных, ярких и талантливых — о нем мечтают. О Хьюстоне, четвертом по величине городе США, в котором один из самых низких показателей плотности населения, на Земле никто не грезит, и это проблема. В бесконечную простыню из малоэтажных домов сложно вписать по-настоящему впечатляющий объект спорта или культуры, рассчитанный на сколько-нибудь приличное число посетителей.
След коронавируса
Насколько существенно из-за коронавируса изменятся здания, пока не слишком понятно. Возможно, в них будет больше опций с бесконтактным управлением дверями и другими механизмами, больше лифтов, больше лестниц. Скорее всего, дома будут строиться с большим числом балконов и эксплуатируемыми кровлями. Однако вряд ли стоит ждать глобальных новшеств. Ведь раньше эпидемии длились десятилетиями и постоянно возвращались, поэтому их ждали и к ним готовились. Сейчас никто не думает, что коронавирус с нами надолго. Наверняка можно сказать только то, что благодаря пандемии архитектура станет более адаптивной, то есть такой, чтобы при необходимости стадион или офисный центр можно было превратить в центр временного размещения или больницу. Эпидемия закончится, но катаклизмы, связанные с глобальным потеплением, как считают ученые, участятся. Потренируемся выживать на «ковиде».
