Стиль
Впечатления «Ясная Поляна»: короткий список литературной премии
Стиль
Впечатления «Ясная Поляна»: короткий список литературной премии
Впечатления

«Ясная Поляна»: короткий список литературной премии

Фото: пресс-службы
Премия «Ясная Поляна» объявила короткий список в номинации «Современная русская проза». За 15 лет существования премия превратилась во влиятельную литературную награду. «РБК Стиль» разобрался, какие книги, по мнению жюри, «важно прочитать именно сейчас».

По решению жюри во главе с праправнуком Льва Толстого Владимиром Толстым в короткий список в номинации «Современная русская проза» вошли шесть авторов — Ксения Драгунская, Олег Ермаков, Владимир Медведев, Михаил Попов, Андрей Рубанов и Герман Садулаев.

 

 

Ксения Драгунская «Колокольников — Подколокольный»

(журнал «Октябрь», 2017. – №1)

Драматург и писательница Ксения Драгунская (сестра Дениски из «Денискиных рассказов» Виктора Драгунского, а также автор нескольких книг прозы и множества востребованных пьес) написала осеннюю московскую повесть. «Очень дождливую. Там часто идут дожди — хоть под зонтиком читай…». История о советской юности и сегодняшней зрелости начинается между двумя московскими переулками — Колокольниковым и Подколокольным. Пока герои мечутся между юношеской любовью и кризисом среднего возраста, между верностью детской дружбе и умением быть настоящим взрослым, между крушением иллюзий и надеждой на новый жизненный поворот, читатель ностальгирует по ускользающей Москве и снимает свое собственное кино в ее уютных переулках. Как и один из главных героев, талантливый режиссер Анатолий Четвертов, который в интервью позволил себе неудачно высказаться о цензуре и в одночасье очутился «в подонках».

Ксения Драгунская

«Он взялся было писать пост, что имел в виду совсем не то, что его неправильно поняли, переврали его слова, но в личку, как листья в ветреный октябрьский день, валились оскорбления и угрозы от тех, кто был в друзьях. Люди, которые любили его фильмы, хвастались знакомством, хотя бы и виртуальным, считали единомышленником. Учителя, доктора, кинематографисты, «манагеры», актеры, бизнесмены, альпинисты, мореплаватели и плотники, повара, парикмахеры и портные, «не пришей туды рукава» — пестрая компания фейсбучных друзей и читателей популярной газеты.

Наверное, всем им была как-то особенно дорога свобода творчества или чем-то насолила былая советская цензура — с такой яростью, бешенством и наслаждением они язвили, бранили, злословили.

– Как с цепи сорвались, – пожал плечами Толя.

Не хотелось думать, что людям просто нравится оскорблять, топтать ногами (пусть и виртуально), потому что нашелся повод, и можно уничтожать, и чувствовать себя правыми.

Какие-то типы и типши писали: «Позвольте пожать вашу мужественную руку, не сочтите, прочтите» — и прикрепляли графоманские сочинения, особенно стихи.

Позвонил оператор Антоненко, с которым работали еще с институтских времен:

– Ну ты отжег…

– Я этого не говорил, я не то совсем сказать хотел, — начал Толя, чувствуя, что раздражается.

– Человек десять или двадцать это понимают, — ободрил мастер цвета и света. За остальных не скажу. Тебе хорошо бы на дно залечь, пересидеть где-то… А там само устаканится. Уроды, что делать, их по обе стороны баррикад навалом. Короче, забей. Но спрячься, чтобы мозги не выносили… Если что, бери ключи, айда ко мне на дачу, Талдомский район, жопа мира.

– Спасибо, брат, – рассмеялся Толя. – Ладно тебе…

И пошел погулять с собакой. Навстречу попался сосед, человек без возраста, с изукрашенной шрамами бритой головой и сломанным носом. Одни считали его отставным полковником внешней разведки, другие — карточным шулером, в жизни не выезжавшим дальше Мытищ, а шрамы — результатами бесчисленных мордобоев за мухлеж.

– Поздновато просрался, — весело сказал сосед. — Ты в списках. Оттуда не вычеркивают. Недолго осталось.

Толя коротко послал его матом. Сосед не обиделся. Хихикал, потирал руки и бормотал про фонари, которых на всех не хватит.

Позвонили с одной радиостанции, просили прокомментировать собственную статью. Заговорил было о журналистской и человеческой непорядочности, о подлости, о подставе, но стало противно и скучно оправдываться. Нажал отбой, не договорив.

Пригласили на ток-шоу про доброе кино. Предстояло обсудить, что важнее — изображать жизнь такой, какая она есть, или такой, какой она должна быть. Согласился. Надо там постараться что-то объяснить.

Сыновья вернулись из хорошей продвинутой гимназии. Старший опозорился, подрался с девочкой: она сказала: «Мой папа говорит, что твоего папу Бог накажет»…

Маруся дулась, но наглаживала рубашку для завтрашнего ток-шоу.

Ночью кто-то поджег дверь в квартиру. Кто, как? — в подъезде сидели бдительные консьержки, старая гвардия, неистребимое племя пожилых женщин с вязанием и врожденным недоверием ко всему живому.

– Травля какая-то, травля, просто страшно за детей, — со слезами на глазах бормотала Маруся.

Он сказал:

– Прости. Не мог себе представить…

– Не надо извиняться, ты ни в чем не виноват. Ты просто слишком искренний человек. Доверчив, как дитя. Тебе все кажется, что хороших людей больше, чем плохих. Это не лечится. Милый мой, тебе шестой десяток… Я думаю, есть смысл всем нам уехать, пожить у моих…

Марусины родители жили в ближнем Подмосковье на просторной зимней даче.

– Ты права. Поезжайте.

– Что значит «поезжайте»? А ты? Будешь тут дожидаться, когда тебе кирпич на голову упадет?

– Никакой кирпич мне никуда не упадет, перестань. Я не могу уезжать, подумай, как это будет выглядеть.

– Меня не колышет, как это будет выглядеть. Надо спасаться.

– Может, мне еще фамилию сменить? Пластическую операцию сделать?

– Хорошо, мы тоже никуда не поедем. Мальчики! Папа хочет, чтобы нас всех вместе сожгли в этой квартире, потому что он пишет в газете неизвестно что!

– Неизвестно что? – переспросил Толя.

Первый раз за пятнадцать лет ссорились, кричали друг на друга».

 

 

Олег Ермаков «Песнь тунгуса»

(издательство «Время»)

Фото: пресс-служба издательства «Время»

В романе смоленского писателя Олега Ермакова обычная милицейская история с несправедливым обвинением главного героя в поджоге оборачивается почти мистическим путешествием в забайкальскую глушь. Эвенк Мальчакитов, правнук великой шаманки, бежит из кутузки и двести километров пробирается по тайге, спасаясь от преследования. И это становится его собственным обрядом инициации, испытанием и посвящением, какие издревле проходили будущие шаманы. Олег Ермаков работал лесником в Баргузинском, Алтайском и Байкальском заповедниках и не понаслышке знает, какие тайны хранит в себе природа. Неизведанный мир заповедной тайги, древние силы земли и мощь Байкала оказываются совсем рядом — стоит только сойти с привычной протоптанной тропы. Воды воображаемой родовой реки Мальчакитова Энгдекит текут между жизнью и смертью, сливаясь с голосами людей и природы в драматическую и любовную — куда же без любви — «Песнь тунгуса».

Олег Ермаков

 

«Подходя к зимовью, он припомнил, что так же вот ходил за водой на заснеженном берегу, когда они отправились вытаскивать рыбацкий катер, и заметил в зимней реке птицу, шныряющую под водой, быстро-быстро бегущую в кипящих струях по камням. И тогда он тоже хотел узнать, что это за птица. Аверьянов разъяснил: оляпка.

Но прежде он увидел краем глаза солдата с чемоданчиком, в шинели, в зимней шапке, с офицерской кокардой, как это заведено у дембелей. Это был Миша Мальчакитов.

И сейчас… сейчас он тоже покосился в одну сторону, потом в другую, чувствуя холодок на спине. Но возле зимовья никого не было.

А в зимовье трещали дрова, стлался в воздухе сизый табачный дым и раздавались голоса. На столе лежала карта. Аверьянов водил по ней толстым пальцем, желтым от табака. Круглов и милиционеры внимательно следили за пальцем.

Один из милиционеров предположил, что тело мог утащить зверь, медведь. Андрейченко рассмеялся своим неприятным, каким-то железным трескучим смехом: в такие моменты казалось, что звук воспроизводится в панцире, в музейном рыцарском панцире. У Андрейченко и в самом деле грудь посередине выступала таким клином.

— Медведь, парень, — сказал он, пуская дым сквозь глянцевые желтые клыки, — следы не токо по зиме оставляет. А у нашего брата есть глаза, поверь. — И он направил себе в глаза растопыренные пальцы.

Милиционер смущенно потер переносицу. Но тут ему на помощь пришел матерый рябой Круглов.

— Так что ж глаза следопыта не разберут, в какую сторону удрал наш подопечный?

Андрейченко слегка смутился, кашлянул в кулак.

Круглов глядел на него пытливо.

— На то и тунгус, — тише сказал Андрейченко. — Ходить умеет. Настоящий ходок не оставляет следов, соответствующе.

— Надо было нам Шерифа взять, — откликнулся милиционер Семенов, поглаживая щетинистый округлый сытый подбородок. — Наш песик мигом схватил бы след хоть черта, хоть тунгуса, хоть самого господа бога».

 

 

Владимир Медведев «Заххок»

(издательство «ArsisBooks»)

Фото: пресс-служба издательства «ArsisBooks»

Владимир Медведев, хоть и родился в Забайкалье, большую часть жизни прожил в Таджикистане. Был и рабочим в геологическом отряде, и учителем в кишлачной школе, и, главное, корреспондентом и фоторепортером. Таджикистан впечатался ему в память, въелся в кожу и кровь. И поэтому так потрясающе достоверен рассказанный на семь голосов роман о том, что происходило в Таджикистане в начале 1990-х. Беспощадная в своей правдивости, жестокая восточная история, которая начинается с любви и ненависти, а заканчивается молохом братоубийственной войны.

В небольшом таджикском поселке убит уважаемый человек и почитаемый врач Умар. Для его неофициальной семьи — русской учительницы Веры и шестнадцатилетних близнецов, Андрея и Зарины, это убийство — приговор. Они мгновенно становятся изгоями, чужаками, русскими. Если бы брат отца тут же не увез их в далекий горный аул Талхак, где всем заправляет жена Умара, гордая Бакшанда, история закончилась бы через пару страниц. Но и в кишлаке, где живы древние традиции, Вере с детьми приходится ой как несладко. А уж когда через несколько недель в соседнем ауле начинает устанавливать свои порядки бандит Зухуршо, появляющийся на людях с огромным удавом на плечах, прошлая жизнь и вовсе начинается казаться иллюзорной сказкой пери. Пока положивший глаз на белокурую Зарину Зухуршо со своими головорезами делят власть и земли, чтобы пустить через ущелье рукав наркотрафика, люди пытаются выжить, каждый по-своему. И помощи ждать неоткуда. Когда рушится империя, нет времени собирать осколки по окраинам, даже если там свернулось змеиными кольцами зло и насилие.

Владимир Медведев

«Отец молчит. Лежит в своей комнатке, не хочет ни с кем разговаривать. Я присаживаюсь рядом. Лоб у него горячий. Жар не спадает.

— Отец, поставьте градусник.

Не отвечает.

— Отец, поешьте, пожалуйста. Специально для вас атолу приготовили.

Дильбар сварила похлебку из жареной муки со сливочным маслом — легкую и питательную, которой кормят детей, рожениц и ослабленных больных.

Отец молчит. Затем говорит тихо:

— Эх, Джоруб, Джоруб…

Изводит себя за то, что не смог защитить внуков и невестку, которым обещал защиту. Стыдится, что он — глава кауна, знаменитый охотник, фронтовик, герой войны — оказался слабым и беспомощным.

— Сынок, я ни разу в жизни не нарушил слова. Думал, уйду в могилу с почетом. Думал, люди будут вспоминать с уважением. А что теперь будут помнить моя русская сноха и ее дети, мои внуки? Все разрушилось. И твой брат Умар кончил жизнь без почета…

Он впервые заговорил о покойном брате. С того дня, когда мы узнали, что Умар убит и как он убит, отец не обмолвился о его смерти ни единым словом. Но именно тогда он начал слабеть. Я всегда считал, что отец—железный. Смерть Умара начала разъедать его как ржа.

Стараюсь найти утешительные доводы:

—Отец, люди вас с почетом вспоминать будут. Вы ни разу в жизни запретного не совершили. На обрезание, на свадьбы весь кишлак приглашали. Молитв не пропускали. Слова грубого, неразумного от вас никто не слышал. Люди скажут: «Достойный человек был».

Он шепчет:

— Эх, Джоруб, Джоруб…

Словно помощи просит. Понимаю, что его мучает. Одно дело — у людей почет, другое — перед собой отчет. Внуков не защитил — это терзает. Но разве человек должен винить себя за то, над чем не властен?

— Отец, вы не виноваты. Человек не в силах знать будущее. Вы правильно решили забрать внуков в Талхак, но Бог по-иному рассудил.

Убеждаю скорее себя, чем отца, но мои доводы слишком слабы, чтобы снять тяжесть с души. Не знаю, как защитить бедную девочку.

Вера не упрекнула меня ни единым словом. Вечером после того маджлиса у мечети она пришла ко мне в комнату.

— Джоруб, миленький, прошу тебя, уведи Зарину из этого страшного места.

Я опустил голову. Стыдно было смотреть ей в глаза.

— Не могу.

— Я знаю, ты можешь. Ты все знаешь. Все дороги. Уведи ее.

— Вера-джон, от нас вниз ведет одна дорога. Она перекрыта. Возле каждого кишлака — шлагбаум. По дороге не пройти.

— Это какая-то ловушка, тюрьма… Придумай что-нибудь. Проведи по горным тропам. Спрячь ее в какой-нибудь пещере, которую никто, кроме тебя, не знает.

Она не могла понять, почему я отказываюсь.

— Твой сын у него. Подумай, что Зухуршо может сделать с Андреем.

— Господи, что же делать? Не могу себе простить, что не пошла на это собрание… Я бы их отбила, и Зарину, и Андрея. Не представляю, почему вы все молчите. Я никак не могу понять, почему вы не протестуете. У вас отнимают землю, заставят выращивать эту гадость, наркотик, а вы покорно соглашаетесь… Нет, я решилась — поеду к нему и потребую, чтобы он отпустил Андрея и оставил эту идиотскую мысль насчет Зарины.

Меня ужаснуло ее безрассудное решение. Покойный Гиез тоже ездил к Зухуршо за справедливостью, я не мог допустить, чтобы Веру постигла его участь, или, должно быть, еще более страшная. Если она надеется на уважение к женщине, то напрасно. Женская дерзость карается неизмеримо жестче мужской.

— Вера-джон, подумай…

— Только об этом и думаю. Не пытайся отговаривать.

— Я тебя не пущу.

Она глянула на меня с презрением, встала и вышла».

 

 

Михаил Попов «На кресах всходних»

(журнал «Москва», 2016–2017. — №10–12, №1)

Роман Михаила Попова рассказывает о жизни захолустной, затерянной в Налибокской пуще деревни Порхневичи с 1908 по 1944 год. Три поколения деревенских жителей переживают войны, революции, оккупацию, а жизнь идет своим чередом — создаются и распадаются семьи, рождаются дети, умирают старики. «На кресах всходних» — это любовь и предательство, преступления и подвиги, которые часто трудно даже отличить друг от друга. Один из героев, стараясь сберечь Порхневичи, становится командиром партизанского отряда, чтобы иметь возможность заботиться о своих. Другой — выживший графский сын, украденный из имения в 1918 году, мародер и негодяй, примыкает к отряду, скрываясь от военного правосудия. В решающий момент в белорусской Пуще сталкиваются партизаны Армии Крайовой, немецкий карательный батальон, партизаны Порхневича... и главным действующим лицом становится молодой «граф».

«"На кресах всходних" можно перевести как «На восточных окраинах», — поясняет сам писатель. — Восточные окраины для Варшавы – это Западная Белоруссия. Я много лет жил в тех местах, учился в школе и в техникуме, и, что называется, проникся атмосферой тех мест. Мы переехали в Гродненскую область в середине 60-х, и все, что связано с войной, было очень близко. Как написал мне один читатель, он понял идею следующим образом: роман иллюстрирует популярную мысль о том, что патриотизм — последнее прибежище негодяя. Соглашусь, только с одной важной оговоркой: патриотизм — настолько священная вещь, что облагораживает даже негодяя».

Михаил Попов

«Лежа ночью без сна, Витольд возился с мыслью — что делать? Для этого надо было сначала сообразить — что происходит. С какого-то момента стало ясно, что необоримая сила, пришедшая на кресы с востока, из-за линии Керзона, вроде как медлит. Про способ устройства жизненного порядка там, на востоке, Витольду было известно хорошо, и можно было бы ожидать — здесь станут строить что-то такое же. Но пока только одни разговоры. В городах половина лавочников разбежалась, затаилась, навесив замки на двери, другие работают в качестве теперь уже не хозяев, но уполномоченных, а что это такое — понять нельзя, и кому принадлежит касса — непонятно. Фининспекция только описывает, прикидывает. То придут, то не придут, а то и поменяются за неделю два раза, по описаниям Веника. Все временное, погодите, мы еще разберемся.

Шел разговор про колхозы, что сразу начнут сгонять всех в кучу и ставить каких-то своих людишек. Только и этого вроде нет почти нигде. А если есть, то расплывчато.

Много народу требуется на земляные работы у новой польской границы. Со своими подводами желательно.

Что ж, нельзя не прийти к выводу: новой власти пока не до мелких дел на земле, у нее впереди большие. А что такое большое дело для государства? Война.

Ну, будет война или все само уляжется — об этом ломать голову здесь, в Пуще, нечего, а вот что предпринять, чтобы сохранить хотя бы часть имущества?

Утром Витольд сам зашел в пустую, нечистую хату деда Сашки. Тот храпел на железной кровати, под цветным одеялом, сшитым из кусков разной материи. У окна с битыми, заклеенными бумагой стеклами стояли грубый сосновый стол и пара неодинаковых табуретов. Посреди стола чернело пятно — сюда ставилась сковорода с жареным салом, когда тут выпивали и закусывали.

Витольд с грохотом передвинул табурет от стола к кровати. Лежащий разлепил один глаз, усмехнулся и не поспешил вскакивать. Понятливый был мужик дед Сашка, понял, что в нем возникла надобность, можно и покуражиться.

— Чего тебе, племяш?

— Давай, дед Саша, поднимай бунт».

 

 

Андрей Рубанов «Патриот»

(издательство «Редакция Елены Шубиной»)

Фото: пресс-служба издательства «Редакция Елены Шубиной»

Когда писатель и член жюри «Ясной Поляны» Владислав Отрошенко на объявлении короткого списка говорил о повороте от исторического романа к прозе о современности, он имел в виду, главным образом, роман Андрея Рубанова «Патриот». Мастер точных образов, мрачноватый и наблюдательный кинодраматург и писатель Рубанов своим романом вынес приговор целому поколению. Сергей Знаев — «бесполезный супермен» (по выражению критика Константина Мильчина), предприниматель, невротик — герой рубановского романа десятилетней давности «Готовься к войне». Взрослевший в 80-е на правильных книгах и хорошей музыке, мальчик Сережа использовал все возможности «лихих девяностых» и сытых двухтысячных, чтобы наладить свою жизнь. В финале прошлого романа он был проигравшим банкиром и собирался открыть патриотический супермаркет со спичками, тушенкой и гречкой под антикризисным брендом «Готовься к войне». В начале «Патриота» закрывать надо уже супермаркет — очередной проект Знаева терпит крах и требует немедленного принятия жестких управленческих решений. Но Знаев всеми способами бежит от ответственности, зарывая голову в песок и с упоением мечтая о другой жизни, наполненной и осмысленной. Его последним прибежищем становится патриотизм и Донбасс как горячая пульсация настоящей жизни, без дураков. Разумеется, никуда он не поедет. Герой Рубанова, как заправский картежник, все время тасует карты судьбы, выискивая лучший расклад и пуская выпавшие козыри в расход, в надежде на флэш-рояль. Знаев — типичный представитель своего поколения, не умеющего созидать, заменившего труд и ответственность прожектерством и ложным пафосом и потому обреченного на исчезновение.

Андрей Рубанов

«Москва никогда не спит. Москва всегда ест. Москва жует, проглатывает, вытирает жирные губы, Москва выпивает и закусывает, хрустит хрящами победительно. Москва конкретно бухает и капитально похмеляется. Москва готовит на мангале, на гриле, на воке, на углях, в тандыре и в дровяной печи, в горшочке, по оригинальному рецепту шеф-повара. И белые грибы в сметанном соусе, и шаурма с маслянистым майонезом, и запеченное яблоко с клюквенным соусом, и ребрышки черного быка, и традиционный бургер «Аль Капоне». А еще молекулярная кухня для снобов, и заведения для вегетарианцев и сыроедов: пресные винегреты и морковные запеканки. И потом — сто граммов водки на березовых бруньках, и пива холодного, темного, с густой шипящей пеной. Здесь западло быть голодным. Здесь так не принято. Голодный в каменных джунглях не выживает. Зачем приехал тогда, из Ростова и Екатеринбурга, из Миасса и Кемерова, из Благовещенска и Саратова, — голодать разве? Нет, приехал, чтоб навсегда, необратимо стать сытым».

 

 

Герман Садулаев «Иван Ауслендер»

(издательство «Редакция Елены Шубиной»)

Фото: пресс-служба издательства «Редакция Елены Шубиной»

Главного героя Садулаева — далекого от политики университетского преподавателя, специалиста по санскриту Ивана Ауслендера — читатель встречает в Петербурге на митинге «за честные выборы». Так что подзаголовок «Проза нашего времени» оправдывает себя с самого начала. Смутно похожий на героя «Покорности» Уэльбека, которого Садулаев периодически поминает в романе, Иван Борисович Ауслендер, средней руки преподаватель, лишенный яркой индивидуальности, по нелепому стечению обстоятельств становится активным участником протестного движения. Он успеет разочароваться в политике, совершить почти онегинское путешествие по Европе, обнаружить себя практически гуру стихийно образовавшейся секты и написать текст «на пальмовых листьях». Слабохарактерный обыватель из университетской среды даст возможность Герману Садулаеву сыграть с читателем в постмодернистскую игру, переосмыслить новостные сводки, без особых иллюзий взглянуть на современность — после чего бесследно сгинет, не вызывая сожаления. «Иван Ауслендер» — замешанная на литературной игре и сарказме и щедро разбавленная буддизмом публицистическая вакцина против опасной очарованности, неважно, политикой или религиозной философией.

Герман Садулаев

«Ауслендер чувствовал, как у него от волнения подкашиваются ноги и сдавило грудь. Он никогда не выступал перед такой широкой аудиторией. На его лекции в университете никогда не собиралось больше чем тридцать-сорок студентов. В то же время его захлестнул прилив небывалого восторга и вдохновения. Теплая волна внимания и силы поднималась снизу, от слушателей. А сверху, на небе, из-за серого облака выглянуло зимнее солнце и тронуло светлым лучом покрывшийся мелкой испариной лоб Ивана Борисовича. Ауслендер понял, что надо говорить коротко.

— Товарищи! Братья и сестры! Почему мы здесь? Потому что мы хотим свободы! Почему мы здесь? Потому что мы хотим справедливости! Мы пришли, чтобы сказать «нет!» тем, кто ворует наши голоса, кто покушается на правду и волю. И мы не дадим, не допустим! Хватит!

Толпа гудела одобрительно. Ауслендер поднял свой взгляд над слушателями и протянул руку в сторону полицейского оцепления.

— И еще: я хочу обратиться к стражам правопорядка. К полиции, как теперь они называются. Но мне хотелось бы называть их как прежде, милиционерами. Товарищи! Вы такие же, как мы! Вы живете в одном с нами городе. Когда вы снимаете форму, вы встречаетесь с тем же самым чиновничьим беспределом, вы так же, как и мы, страдаете от развала системы здравоохранения, образования, социального обеспечения.

Вас так же, как и нас, обманывают и отнимают у вас волю и правду! Сегодня все спокойно и мирно, но завтра — завтра вам, может быть, прикажут стрелять в людей. И тогда, я прошу вас, не спешите выполнять приказ! Не стреляйте! Здесь ваши братья и сестры, друзья и соседи, врачи, которые вас лечат, и учителя, которые учат ваших детей! Мы один народ! Мы вместе!

Митингующие стали скандировать: «Полиция вместе с народом!» Когда Ауслендер отошел от микрофона, темноволосый юноша пожал ему руку и сказал: «Спасибо! Прекрасная речь!»

Иван Борисович спустился со сцены и смешался с толпой. Он еще долго не мог отойти от воодушевления и экстаза, все казалось ему прекрасным и радостным, люди вокруг были как родные. Ауслендер поддерживал речевки, всем хлопал и никому не свистел (он и не умел этого делать, если честно). Вскоре митинг закончился. Со сцены зачитали резолюцию, собравшиеся проголосовали, взметнув к небу руки, помост заняли техники, убирающие аппаратуру, люди стали расходиться, но не все: тут и там оставались кучки молодежи, которые курили, смеялись и пританцовывали — из динамиков гремела песня Цоя про перемены.

Ауслендер начал отходить от наркоза. Он вспомнил строчки из песни другой группы, «Ундервуд»: «…А мы с тобой, словно в «Ассе», стоим на ялтинской трассе, в магнитофоне порвался пассик, этих ли я ждал перемен?..».

Победители премии «Ясная Поляна» будут объявлены 12 октября 2017 года.