Максима Матвеева можно назвать «бунтарем наоборот» от актерской профессии: скромный, глубокий и закрытый человек, он скрывает свои мысли и чувства за широкой улыбкой. В публичных выступлениях Матвеева сложно найти откровения, в интервью он вежливо отвечает на любые вопросы, но скорее продолжает играть какую-то роль, не подпуская к себе достаточно близко и предлагая судить о нем не по комментариям в прессе, а по ролям — на театральной сцене и на экране. А еще — по одежде, которая, по мнению самого Матвеева, тоже транслирует его стремление оставить частное частным и отсутствие попыток понравиться кому-то. Стиль Максима Матвеева действительно особенный. Видно, что Максим увлечен модой, его хорошо знают во всех концепт-сторах обеих столиц и он усвоил ее язык: если на официальных мероприятиях Матвеев появляется в Lardini и Isaia, то в обычные дни он курсирует между Москвой и Петербургом в более неформальном обличье: двубортном пальто Uma Wang, худи Stone Island, кроссовках Boris Bidjan Saberi x Salomon. Павел Осовцов встретился с актером в секретном баре Kabinet 3.14 (тоже, как и жизнь Максима, своеобразном соединении Москвы и Петербурга, бутика 3.14 и бара «Кабинет») и поговорил с ним о неоднозначно пошумевшем «Союзе спасения», «маятнике» актерской жизни и, конечно, одежде.
— Я хочу начать разговор не с кино или театра, а с вашей увлеченности модой и одеждой. Однажды на вопрос интервьюера «Какая у вас самая странная вещь в гардеробе?» вы ответили коротко и довольно строго: «Они все странные». Где искать истоки? Когда эти странные вещи появились в вашем гардеробе?
— Началось все с детства, потому что я еще в детстве был плюс-минус неформалом, несмотря на то, что рос в достаточно провинциальном городе Саратове, где было очень много, скажем так, определенно мыслящих ребят. Там не было принято выделяться, и любая попытка это сделать пресекалась.
— Каково было неформалу в Саратове конца 90-х?
— Я учился в театральном, носил длинные волосы, косухи, казаки. Даже друзья ругали меня за внешний вид, а уж нарваться на компанию незнакомых и агрессивных ребят было делом несложным. Это ощущение бунтарства осталось со мной и сегодня. Хочется, чтобы в одежде была какая-то изюминка. Чтобы она не была штампованная, чтобы было что-то уникальное. То, что имеет отношение непосредственно ко мне.— Когда после вы уехали учиться в Москву, почувствовали разницу в восприятии со стороны? На улицах уже не просили пояснить за косуху?
— Здесь я, наоборот, столкнулся с полным ощущением свободы, всем абсолютно по барабану, как ты выглядишь. Я приехал в Москву в начале двухтысячных, одежды модной здесь было не то что сейчас, ее было совсем мало. Тогда только-только начали появляться марки с гранжевой эстетикой и полностью черные вещи. А я люблю черный цвет. Он дает вещам бесформенность, которая что-то прячет за собой. Черный цвет для меня универсальный, психологически очень комфортный.
— Любой московский модник, признающийся в любви к черному цвету и необычным фактурам, знает (и, заметим в скобках, уважает) магазин Leform.
— О да. Не поспорить.
— Вы помните, когда про него услышали, как впервые там оказались?
— Это было еще в «доинтернетную» эпоху. Не то чтобы специально кто-то мне о нем рассказывал. Просто слышал мельком, что человек где-то был, что-то купил. И когда Leform начинали, у них еще была яркая, не похожая ни на что парфюмерия, очень нишевая, которая мне невероятно нравилась. И вот проходит человек мимо, а я сразу понимаю, что это было «оно», и сразу это находит во мне отклик. И вот таким — отчасти парфюмерным — «облаком» информация собиралась вокруг меня. (Смеется.) Leform был недалеко от театра (МХТ имени А.П. Чехова, где работал и продолжает работать Максим Матвеев. — «РБК Стиль»). Я пришел посмотреть сначала абсолютно как в музей. Для меня это было пространство, где я пока не чувствовал себя своим. Но было очень кайфово, меня тянуло к этой оригинальности. Ну и начал погружаться, разговаривать, искать, наталкиваться на интересные вещи. Сначала ждал какие-то скидки, потому что это было невероятно дорого для того времени. В общем, вкус начал активно формироваться. Я всегда руководствуюсь чисто своим ощущением. Как мне комфортно, как мне гармонично, так себя и выражаю внешне.
— И что вы сообщаете своим внешним видом?
— То, что очень берегу свое личное пространство. Я на самом деле закрытый человек, и одежда мне сильно помогает: обосноваться, дать понять окружающим, что я не слишком контактный парень, с которым можно поболтать по душам. Да, моя профессия связана с публичностью, но я не готов о себе распространяться и транслировать с помощью внешнего вида какую-то свою доступность.
— Вы вообще живете не самой обычной для актера жизнью: увлекаетесь йогой, внимательно следите за питанием (во время интервью Максим Матвеев извлек из рюкзака бокс с куриной грудкой и овощным салатом и, извиняясь, объяснил, что по расписанию сейчас обед. — «РБК Стиль»), ездили на месяц в Америку учить язык. Иными словами, довольно много денег и времени инвестируете в развитие себя. Обычно актеры вашего, скажем так, положения, впадают в некий ритм: репетиции, съемки, премьера и так по кругу.
— Да, да, это система, которая очень сильно на тебя влияет и из которой очень сложно вырваться. Мы ее называем «маятник».
— И вы пытаетесь из этого «маятника» выбраться?
— Это нужно делать. Очень сильно обновляет и помогает освободиться от стереотипов о самом себе. Нам всем кажется, что вот ты вырвешься куда-то, уедешь и тогда все мимо пройдет. А ничего мимо не пройдет, и это нужно понимать. Это абсолютно твоя воля, твое желание и твое осознание собственной реальности. Мне нужна была тогда эта пауза после съемок. Мне хотелось немного забыть себя прежнего, переключиться на абсолютно новую историю, которая даст возможность освободить сознание. В школе, где я учил язык, никто не знал, что я актер. И ни одного русского там не было, поэтому я с пользой провел время, по-русски говорить шансов не было. Только в конце курса, когда надо было сделать презентацию на английском о своей профессии, я рассказал, что я актер, показал какие-то работы. После этого первый вопрос был: «А сколько у тебя подписчиков в инстаграме?» (Смеется.) А я тогда только аккаунт начал вести, было тысяч 30, но вроде бы поверили, что этот русский — действительно актер.
— К слову об инстаграме. Вы часто выкладываете себя в Stone Island, Rick Owens или Marsell. Следите за конкретными брендами и их коллекциями или приходите в магазин и покупаете то, что понравится?
— Я подписан на аккаунты этих брендов, в которых они выкладывают свои съемки, транслируют видение — мне это любопытно. Плюс иногда бренды сами подписаны на каких-то интересных людей, стилистов, художников, я их тоже просматриваю, иногда подписываюсь. Недавно прошла Неделя моды в Париже, и мне интересно посмотреть, что за люди там были, в чем были, подглядеть какие-то тенденции на будущее. Я вижу, что смешение стилей зашло далеко, что никаких разделений уже нет, все варится в одном большом котле. Американский стиль соединяется с японским, все это показывается в Париже, в каких-то небольших старинных особняках… Смотрю, разбираюсь, и если какая-то вещь заинтересовала, я ее быстро нахожу. Несмотря на то что у нишевых брендов подписчиков может быть и мало, либо это вообще магазин какой-то выложил. Сохраняю себе в закладки и потом, если еду, стараюсь зайти, вживую посмотреть.
— Вы имеете в виду зарубежные магазины?
— Да. Вот, кстати, в Лондоне недавно был, но там оказалось как-то не очень густо. Был в Stone Island, в нескольких мультибрендовых магазинах, Boris Bidjan нашел. Но главная тема там — это Maharishi. Я зашел в их двухэтажный магазин и просто завис внутри. Купил себе кимоно, еще несколько вещей с принтами. Не хотелось уходить, там атмосфера чумовая. Вот их как раз нашел, путешествуя по инстаграму.
— А в Москве какие любимые места?
— 3.14 и Leform, иногда DAD на Садовом. Недавно познакомился с русским брендом Brier. Они делают такие вещи, что можно, скажем, в их пальто и на премьеру пойти, и за хлебом в магазин напротив дома, есть что-то в таком «бомж-стайле» притягательное (Евгений Чичваркин называет этот стиль «клошар-делюксом». — «РБК Стиль»). Еще есть парень, делает из кожи сумки и аксессуары, называется Gary Girin, у него интересный стиль, двигается в сторону авангарда. Еще нравится магазин украшений в Петербурге, Concept SPB, в Волынском переулке.
— Анна Чиповская как-то рассказывала о вашем питании на съемках: «Пока мы всей группой ломимся в столовую за котлетами, Максим достает монохромные боксы с чистым ЗОЖ, ест какие-то листики и орешки». Вам легко удается сохранять свои привычки, когда люди вокруг ведут себя иначе?
— Когда у меня появляется какая-то цель, мне абсолютно по барабану, как другие к этому отнесутся. Я на съемки не только еду беру, еще стал возить с собой всевозможные тренажеры, включил в райдер как одно из условий, что нужно пространство, где я смогу заниматься. Это не «качка», а желание двигательной активности, аэробная нагрузка. Как-то, тоже во время съемок, ко мне постучался кто-то навеселе: «Макс, Макс! Коньяк есть! Будешь?» Я открываю дверь, весь в мыле, потная рожа моя выглядывает, а в ответ сразу такой понимающий голос: «Не будешь…» (Смеется.)
Одежда мне сильно помогает: обосноваться, дать понять окружающим, что я не слишком контактный парень, с которым можно поболтать по душам.
— В контексте недавней премьеры «Союза спасения» я подумал о том, что ваш герой в «Стилягах», Фред, очень похож на князя Трубецкого.
— Ничего себе параллель.
— Один уезжает в Америку, второй не выходит на площадь. Конкретно в ситуации Фреда вы бы как поступили? В каком-то смысле он ведь предал идеалы своей юности?
— В его выборе было и желание попробовать ту жизнь, к которой они стремились всей компанией: Америка, свобода, джаз, рок-н-ролл, все что хочешь. В этом есть неоднозначность, на мой взгляд, ведь он туда ехал не от мечты, а к мечте. Другое дело, что там не было никаких стиляг, никаких дебилов. Там обычные люди живут. Но каким он оттуда возвращается? Он возвращается к другу, к Мэлу, с подарками, с крутым импортным саксофоном, то есть не отказывается от связей с друзьями, хотя с точки зрения карьеры для него это было бы правильно.
— Хочу спросить и про второй фильм, «Союз спасения». Его выход в прокат как будто бы сопровождала некоторая истерика, если не сказать истерия. Она достигла наивысшей точки, когда Ксения Собчак посвятила фильму выпуск своего YouTube-шоу. Почему вокруг картины было так много разговоров?
— Прежде всего потому, что многие проводят параллели той ситуации с нынешней. Один из первых вопросов о «Союзе спасения», который мне задали: «Скажите, а это же не просто так снятый фильм? Это же фильм, выпущенный, чтобы показать, что власть может сделать с нынешними митингами?» У меня глаза на лоб полезли... Картину снимали два года назад, а митинги были за несколько месяцев до премьеры. Никто из нас не ставил задачу на что-то зрителям намекнуть или раздать оценки, выяснить, кто был хорошим, а кто плохим, сказать: «Ребята, не делайте так». Боже упаси. Нравоучение — изначально неверный подход и посыл в творчестве.
— В одном из интервью вы сказали, что «Cоюз спасения» — это «попытка рассказать историю максимально объективно, разыграть по минутам историческую хронику». Но получается, что из сложной противоречивой истории декабризма, длившейся десять лет, в фильме показаны только несколько последних дней движения. И это сильно меняет восприятие.
— Возможно, но, рассказывая хронику восстания в Петрограде, мы рассчитываем, что люди, которые придут смотреть это кино, так или иначе уже будут знакомы с тем, что было до этого. Хотя бы из школьной программы.
— Многие декабристы — герои войны 1812 года. Но после восстания они начинают друг друга сдавать. Как вы можете это объяснить? Как сами относитесь к этому факту?
— Они мне напоминают мальчишек в песочнице, которые собрались играть в зарницу. И вдруг кто-то предложил правила, которые не устраивают другого. И этот другой просто топает ножкой и убегает. Особенно это касается Трубецкого. У декабристов было одно желание, но способы достижения этого желания были совершенно разные. И этим они друг друга не устраивали. Они на самом деле не были такой сплоченной командой, каждый про себя думал. И как Трубецкой сказал: «Вы, главное, начните, а я подхвачу». У них не было союза как такового, несмотря на название организации. Союз был объединен некими намерениями, но цели были разные. Может быть поэтому они так и сдавали друг друга. Лебедь, рак и щука.
— А еще они, получается, оказались в ситуации, когда допрашивает старший по званию офицер, а аристократы ведь должны говорить правду даже на допросе.
— Так и есть, и, конечно, крайне сложно с нашей колокольни, из сегодняшнего дня, почувствовать те принципы. Та самая офицерская честь — а это был отнюдь не пустой звук — как раз не позволяла им врать, даже своим соперникам. Ответственность была на них. Взялся — неси.
— Вы сказали про Трубецкого: «Он мудрый и сомневающийся человек, прогрессивный человек. Он старался избегать конфликта». Он испугался или нет? Глядя на то, как вы его сыграли, у меня сложилось ощущение, что он испугался.
— У меня другой глагол рождается, хотя он и странный применительно к этой ситуации, применительно к его поступку, — он расстроился. У меня это роднится с каким-то детским ощущением, когда ты хочешь, чтобы что-то произошло, и вдруг происходит совершенно не так. А у тебя в голове нет другого варианта развития событий, ты его не предусмотрел. И ты не знаешь, как себя вести: Трубецкой же когда вернулся домой и закрыл за собой дверь, рухнул на пол, упал в обморок.
— Переходя к реалиям сегодняшнего дня: вы поддерживали Ивана Голунова и Павла Устинова?
— Да, потому что я против посягательства на свободу слова, на свободу личности, против фальсификации фактов. Это была очевидная глупость, которая у меня не соотносится с нормальным здравым обществом.
— Актеры в России довольно сильно зависят от государства, большинство картин снимается при государственной поддержке, это часто обуславливает некоторую идеологическую составляющую. Вас это не пугает?
— У меня есть возможность выбирать проекты. И тех проектов, в которых есть очевидная нотация, возможно, отчасти и заказанная, я стараюсь избегать. Смысл профессии в другом — нельзя быть нравоучительным и навязывать свою точку зрения. Зритель не дебил. Поверьте, он сам в состоянии вынести оценку тому или иному персонажу, ситуации. И хорошо чувствует, если его заставляют во что-то верить, прямолинейно зомбируют.
Когда у меня появляется какая-то цель, мне абсолютно по барабану, как другие к этому отнесутся.
— Хочу спросить вас о герое, который отказался быть как все. Тем более что и повод для вопроса есть — шансы у актера, сыгравшего эту роль, получить «Оскар» весьма высоки (на 92-й церемонии «Оскар» Хоакин Феникс получил награду в категории «Лучший актер». — «РБК Стиль»). Вам понравился «Джокер»?
— Да, мне понравился «Джокер» как раз потому, что Хоакин Феникс играет свою роль не так, как от него все этого ждут. В какой-то момент я поймал себя на том, что игра Феникса не соответствует и моим ожиданиям тоже. Есть представления о Джокере, о том, как он может себя вести, о том, что это будет буффонада. Ты смотришь и думаешь, что здесь можно сделать так, в принципе можно и эдак, и вот так тоже. А он берет и делает очень по-своему, совсем по-другому. И это невероятно манит, потому что не похоже ни на что.
— В новом сериале «Триггер» вы играете главного героя — психотерапевта. Что вы думаете о методе вашего героя, провокативной терапии?
— В «Триггере» немало художественного вымысла, и в реальной жизни провокативный метод работает, конечно, иначе, не так агрессивно. Тем не менее в ходе подготовки к съемкам я побывал на сеансе у Сергея Насибяна (психолог, адепт провокативного метода, благодаря знакомству с которым у продюсеров «Триггера» появилась идея сериала. — «РБК Стиль») и на себе ощутил, как это работает: терапевт показывает проблему со стороны, гиперболизируют ее, и вот ты уже выходишь из зоны комфорта, ты осознаешь свою проблему, видишь ее уже совершенно под другим углом. Опыт крайне интересный и эффективный. Но важно понимать: мой герой делает то, что он делает, не просто так, а чтобы показать своим клиентам их слабые стороны и таким образом указать путь к изменениям.
— Не показалось, что профессии артиста и психотерапевта связаны весьма тесно?
— Все так. Актер провоцирует на эмоции. Зритель смотрит на игру актера и сталкивается с тем, что он не ожидает увидеть или видит ситуацию под другим углом, он видит героя, которого в жизни никогда бы не принял и не полюбил, видит, что этот человек испытывает какие-то чувства, которые у него вызывают отклик, и он начинает сочувствовать герою. В этом и заключается терапевтический эффект искусства. И в этом же заключается метод терапевта из «Триггера». Несмотря на то что его работа связана с очень агрессивным способом выведения людей из зоны комфорта, он искренний человеколюб, как бы странно это ни звучало и ни выглядело на экране. Он такие вещи делает, что получает за них по лицу практически в каждой серии. Еще увидите. (Смеется.)
