Федор Бондарчук: «Не удивлюсь, если появятся фильмы, снятые ботами»
Уходящее десятилетие ознаменовало для Федора Бондарчука почти вертикальный взлет. Он окончательно закрепился в качестве едва ли не единственной настоящей русской кинозвезды — в голливудском смысле. Его имя в титрах или лицо на афише — гарантия если не бешеной кассы, то как минимум повышенного интереса. В режиссерской же ипостаси Бондарчук замахнулся на создание ни много ни мало собственной киновселенной. Открыла эту новую территорию картина «Притяжение», ставшая кассовым рекордсменом и доказавшая, что Чертаново — это очень серьезно (по словам прокатчиков, на юге Москвы фильм о визите пришельцев пользовался особой популярностью). 1 января на экраны выходит «Вторжение» — второй фильм его авторской вселенной, который позволит зрителю расширить представления об этом чудном новом мире. Кроме того, совсем недавно Федор Бондарчук снял свой первый сериал под названием «Псих», главную роль в котором сыграл другой герой русской культуры — режиссер Константин Богомолов. Проще говоря, сложно найти в русском кино человека, который лучше смог бы подвести итоги десятилетия — как личные, так и глобальные.
— Сейчас конец десятилетия, все подводят итоги. Вы как-то чувствуете конец эпохи, торжественность момента?
— Торжественность ли это? Страх ли перед новым десятилетием, интерес ли к нему, растерянность? В моем случае это, наверное, интерес. Мир меняется на глазах очень быстро.
— Вы же помните, каким было российское кино десять лет назад? А какое оно сейчас?
— Десять лет назад — это, получается, какой год? 2009-й? 2009-й — это такой момент расцвета новой российской киноиндустрии. Все сложно, все очарованы первыми успехами у зрителя, напомню, что до этого десять лет практически не было никакого кинопроизводства. Для меня начало новой российской киноиндустрии и, конечно, проката — это фильм Владимир Хотиненко «72 метра» 2004 года. Его показывали на экранах — до этого момента кино толком негде было даже увидеть. Я прекрасно помню рекламу на Первом канале: «Нас посмотрели 700 тыс. человек». Это было просто потрясающее ощущение. Потом вышли «Турецкий гамбит», «9 рота», «Дозоры» — 30-процентная доля российского кино в общем бокс-офисе. Все были очарованы, говорили, что вот сейчас мы попытаемся вернуть кино на экраны, а зрителя в кино.
— Можете как-то сравнить с тем, что сейчас происходит? Что за десять лет произошло?
— Много чего произошло, на самом деле. Для меня важно, что появились новые имена — среди режиссеров в первую очередь. Я говорю и про Кантемира Балагова, и про недавний успех на «Кинотавре» дебютанта Бориса Акопова с «Быком», это все-таки совсем новое поколение. С другой стороны, появились компании, которые могут работать на мировом уровне в технологическом смысле, их немного, но они есть. Я очень горжусь тем, что пересекаюсь с ними в работе. Ну и появились новые площадки, диджитал-платформы. Тебе не нужен дистрибьютор, не нужен, в принципе, продюсер. Отсчет десятилетия, как мне кажется, надо веcти от дня, когда Жора Крыжовников выложил в YouTube эту свою «коротышку» (короткометражный фильм. — «РБК Стиль»)…
— «Проклятие», да?
— Конечно, «Проклятие». Об актере Трибунцеве заговорили все и о режиссере заговорили. В одну секунду они стали невероятно востребованы. У всех появилась фантастическая возможность, минуя посредников — продюсеров, дистрибьюторов, телеканалы, — заявить о себе. Я помню это утро, когда включил телефон и у меня все было в ссылках на YouTube. Это был новый этап в жизни и развитии кино, во взаимоотношениях со зрителем. Кроме того, за эти десять лет ушла пленка, а в индустрии появились новые профессии и направления.
— Вам жалко, что пленка ушла?
— Жалко. Я прекрасно помню, как при подготовке к «Сталинграду» увидел первые тесты изображения и понял, что мы будем снимать на цифру и вот прямо сейчас настает момент прощания с пленкой, было грустно.
— Но Тарантино тем не менее продолжает снимать на пленку.
— Была бы у меня возможность — конечно, я бы снимал на пленку. Это совершенно другая организация. Сейчас ты включаешь камеру и работаешь с актером — насколько тебе хватает карты памяти. Все-таки пленка по-другому организует, это совершенно иное пространство, иное распределение — я сейчас и с актерской точки зрения сужу. Вот мы с вами можем часа два-три проговорить, а потом смонтируем пять минут, материала точно хватит. Александр Николаевич Сокуров рассказывал, как он хотел снять весь фильм «Русский ковчег» одним планом, а пленка этого не позволяла, тогда он придумал технологию: во время его путешествия по Эрмитажу за оператором ходил ассистент с большим цифровым рекордером, что давало возможность снять один непрерывающийся кадр.
Я помню времена, когда ты считал эту драгоценную пленку: на актеров 1:3, то есть у тебя только три дубля на один план, на детей и животных чуть побольше. Эта фраза — «пленки не хватает» — давайте по-другому как-то будем работать, или я изменю характер драматургии. Сегодня же изменилось самое главное: практически у каждого появилась возможность снять и показать что угодно: документальный фильм, блог, клип, мультфильм. Любой — не люблю это слово, но — контент.
— И пробы артистам легче снимать.
— Да. Когда кастинг-директорам присылают селфи-видео — вроде небольшая, но тоже перемена.
— Как вы, кстати, относитесь к таким пробам?
— Мне как-то неловко. Раньше в пробах было уважение к артистам: пришли на студию, поработали… Сейчас же я в подготовительном периоде «Вторжения» посмотрел сотни артистов от 15 до 25 лет — времени на это никакого не хватает, а хочется увидеть все лица, не пропустить. Сам я в такой ситуации тоже, кстати, побывал. Повторю: появилась возможность свободно заявить о себе — там уж все от тебя зависит.
— Мы с коллегами регулярно говорим о том, что индустрия работает — выходит масса русского кино. Но при этом много провалов, фильмы зачастую плохо зарабатывают, зрители не идут. С чем это связано, чего зрителю не хватает в российском кино?
— Драматургии, сценария в первую очередь. Снимать, как мне кажется, уже давно научились. Просто берутся темы, которые никого не интересуют. Это с одной стороны, с другой — снимаются фильмы, которые просто не должны идти в кинотеатрах. Для них есть место на телевидении, в телефоне, на тех же самых платформах, это совершенно другого характера разговор с аудиторией. Сегодня зритель в основном приходит в кинотеатр за визуальным аттракционом, и большое достижение, если в фильме будут художественное высказывание и сложные характеры персонажей. Впрочем, мир меняется, и «Джокер» в том числе это доказал.
— Я как раз про него хотел спросить, там же толком нет визуального аттракциона.
— Но до этого была придумана вселенная DС, было много этапов и фильмов — вспомним великого Джокера-Николсона. Это совсем другой жанр, другой Готэм-Сити, вообще все другое. Мне кажется, что Кристофер Нолан в «Темном рыцаре» впервые перезагрузил этот жанр, придумал новый этап развития комикса, и его апофеозом стал «Джокер». Это большая драма все про те же наши комплексы, болезни, травмы, родителей, про общество, систему, в которой мы живем, — все это откликается в каждом из нас. Но первоначально-то это комиксный персонаж.
— Как вам кажется, люди идут на «Джокера» из-за доверия к вселенной DC или все-таки по каким-то другим причинам?
— Идут, потому что они видят этот материал и он их невероятно интригует. Они чувствуют что-то очень знакомое и в то же время новое — то, что откликается в их сердцах, то, с чем они сталкиваются каждый день. Этот мир, этот Готэм — вроде это не Нью-Йорк и не Москва, но он такой близкий, такой понятный, прямо чувствуешь его, знаешь. И конечно, Хоакин Феникс как артист — это чистый магнетизм.
— Ну да, это же тоже придумал Нолан. У него Готэм стал Чикаго, а теперь переместился в Нью-Йорк.
— Да-да. «Это революция», — кричит Том Харди в «Темном рыцаре». Я уже говорил, это тоже было начало нового периода в истории кино. Терроризм, взрывы, анархия, больные люди с автоматами в школах, секретная китайская армия цифровых хакеров… Хотя ладно, это уже из другого фильма, из сериала «Мистер Робот». (Смеется.)
— Сейчас мы закончим с комиксами и перейдем к вам, но я не могу вас не спросить о выступлении Копполы и Скорсезе и их словах о том, что из современного кино ушел риск и Marvel убивает кинематограф. Как вы к этому относитесь?
— Не совсем согласен. Но если взять общую массу кинокомиксов, то этот мир и правда довольно пластиковый. Я, в принципе, не удивлюсь, если через какое-то время появятся фильмы, подготовленные, снятые и смонтированные ботами. В программе Avid уже есть скрипт: закачиваешь сценарий, а программа выдает первый драфт монтажа. Пока довольно плохой, но… Имея героев или вселенную, делать мультфильмы или сериалы по комиксам без человека — мне кажется, это скоро станет свершившимся фактом. Здесь я на стороне Копполы и Скорсезе. Но мы только что говорили про великолепные картины, и мне кажется, что это все… Просто их выводы и суждения были сделаны после какого-то определенного этапа, и они не оценили, что происходит здесь и сейчас и что будет происходить завтра. Появляются жемчужины в этом огромном многообразии пластиковых картинок. В чем-то это похоже на ситуацию с российским кинематографом, кстати. Много фильмов, которые просто не нужно показывать в кино: стремление к большой аудитории можно реализовать через интернет-платформы. А часто бывает, что лучше вообще никому не показывать! (Смеется.)
— Все-таки считается, что в Сети меньше заработаешь.
— Да, монетизации в Сети пока мало. Но здесь тоже все меняется, и мы в кои-то веки не сильно опаздываем. Это очень интересно — я тоже снял свой первый сериал.
— Давайте вернемся к разговору о киновселенных, ведь у вас выходит второй фильм в собственной киновселенной. Насколько это было рискованное предприятие?
— В России все рискованно. Ты можешь с курсом не угадать, как мы попали с «Обитаемым островом»: мы потеряли $8 млн в один день, известный как «черный понедельник». Я все так же волнуюсь, переживаю за кино — ничего не изменилось со времени моего дебюта. Тогда мне говорили, что военная драма в кино — это нереально, никто не пойдет. Тогда говорили: девочки приглашают мальчиков пойти в кинотеатры и попробуй с ней поспорь, иначе у тебя свидание не получится. Это все тоже прошли и долго обсуждали — пойдут или не пойдут на «9 роту». Дальше в IMAX 3D военная драма на сакральную тему для всего нашего народа — о Великой отечественной войне, с огромным количеством компьютерной графики. «Да ты игру сделал!» Зато первая строчка в российском бокс-офисе — я выиграл. Потом ты смотришь, что по твоим стопам идут. Видишь изображение, которое первым придумал, когда тебя критиковали, что это пластиковая игра. Но я как-то нашел язык, на котором можно разговаривать, в первую очередь — с молодой аудиторией. Вселенная «Притяжения» — это тоже было очень страшно. Все время казалось, что вот мы придумали что-то очень оригинальное, а потом — что неосознанно скопировали и приходится переделывать. Ты уже готов с актерами на площадке работать, но надо все переделывать и добиться оригинальности.
— Я помню, вы мне перед «Вторжением» рассказывали про то, как придумывали этот мир…
— Да, я его придумал, а потом посмотрел небольшой эпизод из «Любви, смерти и роботов» (анимационный мини-сериал Netflix. — «РБК Стиль») и увидел практически такой же инопланетный корабль. Это было мое оригинальное решение, которое уже было реализовано. В нем была и фактура, и текстура, оно уже было инкрустировано в пространство. Пришлось срочно все переделывать.
— Переделали?
— Переделал, все равно похоже получилось. И саунд-дизайн, и визуальные эффекты — все это долгий путь, очень-очень сложный и страшный. «Притяжению», конечно, помогло Чертаново. Не надо заниматься украшательством, говорил я себе. Небо серое, облака — значит, так и снимаем.
— Нормальное русское небо.
— Да вот именно. Это не послезавтра, это вот сегодня, поэтому не надо ничего переделывать, дорисовывать и специально как-то красиво одевать актеров. На этом все было построено, и я очень дорожил этим эффектом столкновения инопланетян с привычным для нас миром. В процессе работы над «Притяжением» мы уже много чего придумали, так что пошли дальше и сделали новый фильм.
— Вселенная — это всегда история про разных персонажей. У вас есть что-то такое в планах?
— Вообще, во «Вторжении» все герои и их линии сильно изменились. В первую очередь это касается Александра Петрова, потому что за это время он сыграл все: он был Пушкиным, комаром и ястребом, он был озером и футболистом. Он артист огромного диапазона…
— Телефон он недавно еще сыграл.
— Да, телефон уже сыграл, а сейчас работает над проводом. (Смеется.) И я уверен: это будет самый убедительный провод, я буду переживать и подключаться к этому проводу, как ни к какому другому. Я буду от этого провода в исполнении Александра Петрова плакать, рыдать и смеяться, сопереживать ему. Если серьезно, то я очень дорожу тем, что сделал Саша, и тем, что он согласился настолько измениться. Еще роль Олега Евгеньевича Меньшикова стала главной не только по объемам. Он много разговаривает, не только командует: «Левый фланг, правый фланг, снизу вверх, а теперь сверху вниз».
— «Защищай ворота!»
— «А теперь защищаем левые ворота!» Нет, он с дочерью своей о жизни говорит, о смерти.
— А сольный фильм про одного из героев — например, героя Олега Евгеньевича…
— Да подождите вы!
— Ну вы думали про это?
— Думал, но рано пока.
— Вы очень лаконично в свое время сформулировали идею «Притяжения» как фильма про принятие Другого, про столкновение с Другим. Можете так же рассказать про «Вторжение»?
— В первую очередь здесь извечная тема — стоит ли жизнь одного человека спасения миллионов. Только она немножко по-другому представлена: это не жертва одного, а коллективное решение. То есть мы исследуем не одного персонажа, а наоборот — коллективное сознание и коллективное бессознательное. Влияние технологий, влияние информации, возможность управлять исподволь, не впрямую, большой человеческой массой. Мы же невероятно ведомы, можем все вместе пойти рядами по пути заблуждения и агрессии или свирепого неприятия. Крепко взявшись за руки, мы пойдем уничтожать одного маленького слабого человека или даже не слабого — просто Другого, но все вместе.
— То есть речь о том, что Другим может стать любой из нас.
— Да. И о том, как один человек может приостановить эту лавину. И о том, как коллективное бессознательное в одну секунду может трансформироваться в коллективное сознание.
— Перед съемкой «Притяжения», насколько я знаю, вы сделали выбор — у вас было предложение от голливудской студии…
— Был подписан контракт с Warner.
— Но вы решили делать «Притяжение».
— Было не совсем так. Я действительно решил делать «Притяжение», но прежде всего потому, что был кризис, и я не мог в этот момент все бросить, плюнуть на 25 лет жизни в кино и уехать в США.
— Почему вы продолжаете работать здесь, хотя имеете возможность уехать?
— Амбиции, люди, ответственность.
— Амбиции можете как-то сформулировать?
— Да они примерно те же, что были, когда мы в юности снимали музыкальные ролики. Никакого кино еще не было, но мы уже считали, что у нас есть настоящая студия, в роли которой выступала маленькая комната в Выхино. Тогда мы мечтали об индустрии, сейчас она есть: школы кино, новое поколение кинематографистов. Мне здесь очень интересно. Успеть бы сделать то, что я наметил и задумал… И сейчас я, кстати, совсем не исключаю, что, может, в следующем году сниму проект за рубежом.