Когда я учился на старших курсах мехмата Казанского государственного университета, меня попросили провести популярную лекцию для старшеклассников. Предполагалось, что ее результатом станет повальное желание школьников связать свою жизнь с математикой и поступить к нам. Студенческая жизнь полна неожиданностей, вечер перед лекцией я провел в приятной компании и, вдруг обнаружив себя перед полным залом старшеклассников, судорожно думал, о чем рассказывать. Впечатлить наукой было делом нехитрым, но я боялся вопроса, который в итоге задал внимательный молодой человек в очках, мол, это все очень интересно и здорово, но как и на что мы будем жить с вашим дипломом.
Уровень зарплат университетских сотрудников мне был известен, знал я и о несметном количестве бумажной волокиты и бесполезных мероприятий, выпадающих на душу ученого. На личном опыте я прочувствовал, как сложно неофиту попасть в консервативный академический мир. Короче говоря, мне было проще объяснить, почему в науку идти не стоит. Но о социальной привлекательности науки я все же поведал: об универсальности математического образования, о наших выпускниках, преуспевших в бизнесе и политике, вспомнив про Березовского, доктора наук и члена-корреспондента РАН. Правда, умолчал о том, что все математики, преуспевшие в бизнесе, давно не занимаются наукой. Для себя же ответ на вопрос — зачем идти в науку — я выработал позже.
Мне было проще объяснить, почему в науку идти не стоит.
Для многих моих коллег наука — не вопрос выбора. Это потребность, близкая к физиологической. Однажды увлеченные научными идеями, они просто не могут перестать о них думать. Даже «бывшие» ученые периодически обращаются к возвышенным теоретическим проблемам. Как объяснить упорство Бенуа Мандельброта, много лет вынашивавшего фрактальную математику вплоть до ее широкого признания в 70-х годах прошлого века? А увлекся наукой он в коллаборационистской Франции, куда сбежала его семья, спасаясь от нацистов. Мандельброт интересен еще и тем, что совершенно не соответствует романтизированному стереотипу об одиноком гении, корпеющем в тесной комнате над никому не понятными формулами. Напротив, он много работал с ведущими технологическими компаниями, эффектно преподавал и вообще не чурался прикладных задач. Он говорил: «Аксиоматика больше подходит для надгробных памятников, чем для растущей и меняющейся науки».
Вот только мир меняется намного быстрее науки, и это единственная аксиома, которую следуют сейчас принять. Для современного ученого важна широта интересов и внимание к окружающему миру. Излишняя скромность некоторых моих коллег играет на руку тех, кто этой скромностью не страдает. Если вы молчите, говорят другие. Не следует с опаской смотреть на плохие примеры, которыми богаты научно-популярные форматы, — нужно занимать эту нишу и делать лучше. Любое выступление — важный и нужный опыт: в рамках семинара в университете, во время грантового конкурса, на конференции, на публичной площадке, в подкасте или TED Talks. Кстати, Мандельброт, разрабатывая теорию фракталов, вдохновлялся природными и географическими формами разного рода; наука — порождение мира, а не исписанного формулами листа бумаги.
Худшая форма узости мышления — презрение ко всему, что находится вне твоей научной области. Едва ли не каждому школьнику известна резкая оппозиция между технарями и гуманитариями. Это противостояние не только бессмысленное, но и абсолютно не современное. Молодым людям, идущим в науку, стоит поскорее расстаться с клеймом «технаря» или «гуманитария». Современному ученому стоит знать, с одной стороны, Канта и Фейерабенда, с другой, Кантора и Геделя. Высокомерие в науке неуместно, а вот регулярно обновлять систему аксиом полезно для здоровья.
Молодым людям, идущим в науку, стоит поскорее расстаться с клеймом «технаря» или «гуманитария».
Одно из важнейших качеств современного ученого — готовность сменить одну аксиоматику на другую. Безусловно, необходимо знать, что происходит в твоей научной области — для этого есть базы данных научных статей, специальные соцсети, программы для визуализации. Нужно хотя бы немного понимать, как устроена наукометрия. Важно быть мобильным — много ездить, менять места работы, не бояться искать новые темы. Необходимы иностранные языки, готовность учиться чему-то новому, необходимо уметь находить академические и образовательные программы, писать мотивационные письма и составлять портфолио. Важно выходить в медиапространство и заявлять о том, во что веришь и чем занимаешься. В современном мире общение и коммуникация — важнейший навык, и его надо развивать. Гордое одиночество имени Гаусса или Перельмана сегодня выглядит слишком исключительным; современный ученый и вхож в различные сообщества, и создает свои собственные.
В университетах обычно этому не учат, но интересного материала на эту тему в сети довольно много. Например, блестящая лекция социолога и науковеда Михаила Соколова «Как становятся профессорами», в которой он рассказывает об академических карьерах и рынках, особенностях работы ученого в разных странах. На сайте СФУ есть лекции о наукометрии, с помощью которых можно понять, как работать с цитированием и взаимодействовать с научными журналами. Курсы от Сиднейского университета на Coursera направлены на развитие академических навыков, а биодизайнер Нацай Одри Чиза в рамках TED Talks наглядно показывает, что происходит, когда наука выходит из своей раковины и сталкивается с природой и обществом. В рамках курса «Пироги с наукой», проходящего на платформе «Яндекс Кью», лекторы из разных университетов и образовательных институций объясняют молодым ученым, как легче встроиться в академическую среду.
Конечно, на вопрос — зачем и как идти в науку — каждый молодой ученый ответит для себя сам. Но элитарность знания все же уступает место демократичности, и академический мир все больше похож на либерала, а не на сурового замкнутого консерватора. Фейерабенд днем спорил с Карлом Поппером, а вечером мчался в оперу, которую обожал, так что хочется пожелать всем молодым ученым хорошенько пропотеть на очередном семинаре, а потом отправиться на концерт любимой группы.
