Первый голос, что я помню отчетливо и приятно, конечно, папин. Сказки, колыбельные песни, фильмоскоп. Мягкий, но четкий, обволакивающий, но прямой; если сравнивать с едой, я бы сравнил либо со свежеиспеченным ржаным хлебом, либо с печеной картошкой. Типа ни с чем несравнимо вкусно, но и просто, без выкрутасов, крестьянская моя скучная душа. Я и сейчас слышу, какой у папы красивый баритон. А в силу того, что голос — твой первый друг и враг, а мама одарена, быть может, щедрее, но и распределена по талантам равномернее, папу я любил долго больше всех именно из-за голоса. Впрочем, сейчас, вспоминая частности, я знаю, что и он понимал его силу и не мог не спекулировать этим, не мог или не хотел — все одно, конечно. Ах, как жалко, природой нужно пользоваться благодарно и ласково, не целево.
У меня был пес Джеффрик, алабай, гроза двора, собакожор, котопес, мышелов, запястьежуй, мой любимец, у него все время висел язык на плече, и он все время прикалывался. У него же был одновременно низкий, но звонкий голос, и даже к старости, как это часто бывает у подобных ему огромных собак, этот голос не превратился во всех пугающее буханье хрипящих бронхов (ну помните, проходили же в деревне под забором с надписью «Осторожно, злая собака!» и все такое). Так вот, Джеффрик знал почти все нормальные команды, но больше всего любил «дай лапу», давал сразу две и просто всех ронял. А вот команду «голос», как мы все привыкли, он исполнить не мог. На «голос» он получихал-полускулил, и всегда в этом было скорее «Ну что тебе от меня надо? Дай мне пирожок», и я давал.
Зато, когда мы с Катей (Катя Павлова, группа «Обе две») и Даней (Daniel Shake, группа «Мы») сочиняли и записывали по ночам на Киностудии имени Горького в Екатеринбурге первый альбом OQJAV, при употреблении слова «голос» кем бы то ни было я лаял в честь Джеффрика, ребята сперва не понимали, затем — обрадовались. Типа из звукорежиссерской рубки: «...Давайте сперва перепишем гитару и потом попробуем наложить на это второй голос...», и я сразу: «Р-р-рав», и мы смеялись.
Помню, как после окончания школы был в Москве и встретился с папиным другом дядей Толей Кулешовым, тогда руководителем хоровой секции группы «Любэ» и блестящим вокалистом; я ставил ему записи своей тогдашней группы, ожидая советов (на самом деле — только хвальбы, как все юнцы), и он сказал: «Ну, чего ты так высоко за пределы лезешь? Голос определяется смехом, где смеешься, там и пой, ты же смеешься весьма обычно, не высоко, не лезь в тенора, в эти выскочки». Дядя Толя был тенором и не был выскочкой, он верил своим словам и смеялся над ними одновременно, как все прекрасные люди. Его цитата, конечно, примерная, это было полжизни назад, но суть вы поняли. Мне это так запомнилось, въелось, и я стал обращать внимание на других и понял, какой в целом маской может быть голос. Например, когда мы, репетируя в здании школы, брали ключ от репетиционной базы, с нами разговаривал охранник — намного более низким, чем у него, очевидно, был от природы, голосом, видимо, чтобы казаться мужественнее, опаснее, более «шутки плохи», ну как, знаете, когда вам жмут руку, почти ее ломая, чтобы наверняка. Потом оказалось, что так не только на Урале.
Он верил своим словам и смеялся над ними одновременно, как все прекрасные люди.
Недавно мне посчастливилось участвовать в мини-программе ретро песен с потрясающими артистами и музыкантами: Мириам Сехон, Валерией Коган, Владимиром Волковым, Алексеем Денисовым. Так там была песня, точнее, «Песенка шофера»; вы ее все прекрасно знаете. Кажется, впервые ее спел Олег Анофриев, который озвучил всех «Бременских музыкантов».
И это был то ли «Голубой огонек», то ли что-то вроде того, такое очень советское телевизионное. Короче, у него там сперва зализанный, но такой типа нормальный добрый талантливый спич про шоферов, а потом он запел. Почему он так запел? В каком-то смысле очень хорошо запел, конечно, но что это значит для меня, жителя нашего времени, как этот голос связан с историей, рассказанной в песне? Это было так вокально, а только что тебе рассказывал историю нормальный человек. И конечно, я вспоминаю дядю Толю и его слова про смех и про одну природу. И пою ее близко, бытово, ничего не выпеваю, рассказываю.
Уже в относительно современном будущем, в смысле, прошлом (потерял точку отсчета) я имел неосторожность влюбиться в самую красивую девочку в мире. И в данном случае это не преувеличение, обычно свойственное всякой влюбленности, недавно видел ее издалека, ничего не изменилось. Это длилось неделю; через неделю она перестала скрывать свой естественный голос и запищала, это был конец, и я даже не мог объяснить его причину, даже себе объяснить стеснялся, так это казалось нелепо. Конечно, я опять вспомнил дядю Толю и тогда впервые подумал: «Дядя Толя, ну е-мое, вот прямо так, из-за такой ерунды?» Он в моем воображении ответил подмигиванием и третьим куплетом «Выйду ночью в поле с конем». Я поблагодарил четвертым куплетом и низким поклоном.
Через неделю она перестала скрывать свой естественный голос и запищала, это был конец.
Зато другой голос так и слышу во всех деталях и оттенках — и шепчущий на ухо, и гаркающий на шпану в питерское первоэтажное окно, хотя лицо акварельно исчезает, исчезает, исчезает из памяти.
Пару недель назад мы приступили к новым песням, и сперва я послушал демки, которые существуют давно, но не вошли в предыдущий альбом, так как были не в тему. Дьявол, как там все нарочито спето. Будто я придумал текст и мелодию, а потом еще и повторил и то и другое манерой пения. Сейчас, конечно, все люди во всем мире поумнели, и разжевывать песни больше нельзя, даже за два года так все изменилось. Петь можно только впроброс, только не настаивая, потому что все есть в тексте, иначе тавтология.
Вывода не будет, всем томатного сока за мой счет, всем красивых голосов, здоровья, материальных и духовных благ, удачных операций на носовых перегородках и до новых встреч.
