М.: «Фантом Пресс». Перевод с иврита С. Гойзмана
Это история Гриши, путешественника во времени. Точнее, 400-летняя биография его скитающейся души, что пытается вести диалог с другими душами, которые (дальше выберите свой вариант в зависимости от того, во что верите) тоскуют в Авраамовом лоне, томятся в Чистилище, слоняются по Аиду, отбрасывают тени на страницы Истории, посылают неявные сигналы из-за той черты, где, согласно мандельштамовскому Ламарку, лишь «глухота паучья» и «провал превыше наших сил». Уже из одного этого перечисления следует, что мы слишком привыкли биться над вопросами, неразрешимыми по определению. В романе «Души» израильский писатель и драматург Рои Хен в некотором смысле переворачивает игру: для того, чтобы действительно что-то понять о своей закавыченной душе, необходимо хотя бы на мгновение ее раскавычить, просто поверив, что она у тебя есть. И тогда в это мгновение могут уместиться 400 лет.
М.: Corpus. Перевод с английского Л. Сумм
Великая литература рождается из великих потерь. В случае с мемуарной книгой Джоан Дидион, удостоенной в 2005 году Национальной книжной премии США, речь идет о потере в самом буквальном смысле. Это рассказ о годе, прожитом после смерти мужа. Двое станут одной плотью. Это рассказ женщины, потерявшей ровно половину своего существа. На читателя небольшая книжка Дидион действует по тому же принципу, что внезапный окрик или пощечина –– когда, вздрогнув от голоса за спиной или сморщившись от боли, ты в тот же самый момент с предельной четкостью ощущаешь себя ровно там, где находишься. Так и здесь: поднимаешь глаза от страниц –– и слышишь, например, тиканье часов, видишь брошенный в углу оранжевый мячик, подвядшую грушу в опустевшей фруктовой вазе. Входишь в контакт с тем, что привык не замечать и что при этом тебя на самом деле окружает. Великое, если разобраться, приобретение –– и безоговорочно великая литература.
М.: АСТ, «Редакция Елены Шубиной»
Кто-то режет себя. Кто-то тонет в телефоне. Кто-то придумывает феминитивы. Как пелось в известной песне, автору сборника рассказов «Плохая жена хорошего человека» одновременно «грустно и легко», а еще слегка смешно –– вот он и не то чтобы прямо высмеивает, скорее, прикалывается над явлениями, с одной стороны, проходящими, а с другой, непреходящими. Новая толерантность, новое равноправие, новый тоталитаризм, новая искренность –– приклей к любому слову эпитет «новое» и все на какое-то время поверят. Черный –– это новый черный, а старое –– это новое новое. Но мир, он, вообще, посложнее и поинтереснее. Позапутаннее. Понепредсказуемее. Может показаться, что в своей новой (ха-ха, попался в собственную ловушку) книге лауреат «Русского Букера» Александр Снегирев, прикрываясь щитом иронии, зачастую воюет с ветряными мельницами. Однако не стоит забывать, что литература (как следствие языка) и язык (как причина литературы) всегда в числе первых привечают своих хитроумных идальго.
СПб.: Polyandria No Age. Перевод с японского Д. Коваленина
Каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, все счастливые семьи… Стоп. А существуют ли они вообще? Писательница и драматург Юкико Мотоя, одна из самых известных жительниц Японии, по версии журнала Vogue, считает, что нет –– точнее, привычные категории счастья к институту брака не применимы, несчастье же, напротив, универсально для всех и доступно в равной мере каждому. Подлинное счастье, являясь, по сути, активной, высшей формой благодарности, идет изнутри и требует внутреннего усилия, собранности, его трудно (зачастую вовсе невозможно) удержать, тогда как несчастье просачивается в нас извне. Да и потом, можно ли говорить о «похожем» счастье, если речь идет, по сути, не просто о межполовых, но о межвидовых отношениях (убери способность спариваться –– и, несмотря на набор внешних сходств, получишь разные биологические виды). Как раз таким отношениям посвящен сборник рассказов «Брак с другими видами».
М.: «Иностранка». Перевод с английского Е. Петровой
Жизнь 24-летнего Гилберта Грейпа удручающе однообразна, однако скучной ее никак не назовешь: на его плечах мать, впавшая в депрессию и на этой почве заработавшая еще и ожирение; младшая сестра, помешанная на парнях и религии; домовитая старшая сестра, раздражающая порой как своей домовитостью, так и старшинством; наконец, младший брат, Арни, страдающий синдромом Дауна –– хотя, Арни-то вообще не страдает, страдают все вокруг. Однажды ничего не переменится, все будет идти по накатанной до тех пор, пока, благодаря случайной вроде бы встрече, перемена не произойдет в самом Гилберте. Книгу стоит прочесть вне зависимости от того, смотрели вы одноименный фильм по дебютному роману Питера Хеджеса (к слову, отца актера Лукаса Хеджеса) или нет. В том, что касается реализма, автор «Гилберта Грейпа» подчас достигает стейнбековских высот, а его понимание юмора, чувство ритма и умение бесшовно соединять эпизоды превращают рассказанную им историю в поистине уникальный читательский опыт.
СПб.: «Издательство Ивана Лимбаха»
Если коротко, эта книга –– университетский курс по цене бизнес-ланча. На ее страницах поэт и переводчик, почетный доктор литературы дублинского Тринити-колледжа Григорий Кружков не просто исследует русскую поэтическую традицию, которая непредставима, невозможна без поэзии как античной, так и англоязычной, но также прослеживает моменты «скрещивания поэтических орбит, всевозможные переклички и совпадения стихов, написанных на разных языках». Две переводные строки из Горация как наглядный пример развития русской поэтической мысли от Ломоносова –– через Державина –– к Пушкину, литературным потомком которого в ХХ веке становится Осип Мандельштам. Шекспир, Китс и Элиот как необходимое условие существования Пастернака, Ахматовой и Бродского. Сопоставляя поэтические тексты и раскрывая их взаимосвязи, Григорий Кружков дает в своей книге все необходимые ключи к, пожалуй, главному вопросу, которым на том или ином этапе жизни задается каждый, кто в той или иной степени соприкасается с поэзией или хотя бы пытается к ней подступиться: как читать (не в смысле «вслух и с табуретки», а для себя, про себя) стихи?
М.: «Лайвбук». Перевод с английского Д. Шепелева
В 1965 году Хелен Герли Браун заняла пост главного редактора Cosmopolitan, на котором провела больше 30 лет: Браун за это время состарилась, журнал –– если не помолодел, то обрел новое дыхание. Документальный роман Рене Розен интересен не только как своеобразное приложение к биографии одной из самых запоминающихся фигур в мире глянца ХХ века, но и как слегка идеализированный портрет Нью-Йорка на фоне эпохи, когда небоскребы были большими, автомобили громоздкими, а тюльпаны на Парк-авеню… впрочем, нет, тюльпаны на Парк-авеню, кажется, с тех пор ничуть не изменились. Особенно интересно читать эту книгу в связке с мемуарами Патти Смит «Просто дети»: два персонифицированных взгляда на один и тот же город, срез примерно одного и того же времени –– а речь будто бы о разных галактиках.
М.: «Альпина Паблишер». Перевод с английского А. Макаровой
Барбара Липска –– один из ведущих специалистов Национального института психического здоровья в Бетесде, штат Мэриленд. В 2015 году у нее диагностировали метастатическую меланому с поражением головного мозга. Процент пациентов, справившихся с этой болезнью, минимален. Она выжила. Один из побочных эффектов течения болезни –– поведенческие странности, слабоумие и шизофрения. У Липски проявились симптомы всего и сразу; в течение нескольких недель она отказывалась это признавать. Еще одна особенность: даже если иммунотерапия действует, это не дает гарантий, что пациент сможет вернуться к нормальной жизни. Липска вернулась –– не только к жизни, но и к работе. И пошагово описала все изменения, происходящие в мозгу после того, как сознание перестает тебе принадлежать (самое поразительное в этой истории, что память вернулась к Липски в полном объеме –– включая подробные воспоминания о собственных безумствах). Полученный опыт лег в основу ее автобиографической книги, которую можно рассматривать и как медицинский триллер (если не хоррор), и как мемуар о преданности своему делу –– преданности, которая в критический момент стократ усиливает волю, спасая тебя.
М.: «Манн, Иванов и Фербер». Перевод с английского Д. Смирновой. Научный редактор Е. Костина
Специалист по индийской мифологии Девдатт Паттанаик умудряется слегка запутаться в показаниях еще на стадии предисловия, давая несколько топорное определение мифа в индийском понимании: «Митхья –– иллюзия, которую можно подправлять», –– тогда как эти самые «подправки» есть ни что иное как попытка детализировать мифологизированную историю (что бы под этим определением в широком смысле ни понималось), надежнее скрепив ее с существующими представлениями о реальности. Тем не менее пересказ мифов в авторской интерпретации Паттанаика может стать неплохой точкой входа для каждого, чей интерес к культуре и философии индуизма хотя бы чуть-чуть глубже праздного (поверхностный интерес время от времени приводит к глобальным курьезам: например, большинство книг западных авторов по так называемой «осознанности» на самом деле противоречат древнекитайской идее, из которой это понятие выросло). С одной стороны, книга Паттанаика –– неизбежно субъективное понимание традиции, но с другой –– это голос человека, не просто традицию впитавшего, но ею вскормленного, из нее вышедшего.
М.: «Ад Маргинем Пресс». Перевод с норвежского А. Любаевой
История о том, как жительница Норвегии пошла по грибы, а нашла смысл жизни. Книга антрополога и члена Норвежской микологической ассоциации Лонг Литт Вун соединяет в себе три аспекта: философский, гастрономический и страннический –– что лишает рецензента возможности хотя бы приблизительно определить ее жанровую принадлежность. С одной стороны, это роман-эссе о горечи утраты, настроенчески перекликающийся с «Йорком» Иосифа Бродского («Ничто так / не превращает знакомый подъезд в толчею колонн, / как любовь к человеку; особенно если он / мертв»), с другой, это научпоп, где в рассказ о царстве грибов, об их породах и повадках –– грибы сочетают в себе признаки как растений, так и животных –– вплетены практические советы по тому, как их готовить и с чем лучше есть (из-за того, что автор время от времени отождествляет себя с предметом своего интереса, от этих рекомендаций слегка попахивает каннибализмом), наконец, с тем же успехом книгу Вун можно назвать интеллектуальным травелогом, где каждая вылазка в лес, в близлежащий парк, на лужайку перед домом приобретает не то гомеровские, не то дантовские масштабы.
