Как выглядит любовь? Какого она цвета? Плотного красного, как мы привыкли думать, или, может, вперемешку с черным? Есть ли у нее форма, велик ли размер, получится ли отыскать границы? Ответы на на вопросы, касающиеся темы любви, не устает искать и культура. Очередную версию предлагает китайский художник Чжан Хуань: когда-то — автор провокационных перформансов, сегодня — непоколебимый буддист и звезда мира современного искусства, герой первых полос и видных журналов.
Его первая для России персональная выставка «Чжан Хуань. В пепле истории» должна была открыться в Эрмитаже весной (работы даже успели пересечь все границы), но тогда вместо открытий нас ждали одни закрытия. Эпидемия, нарушившая планы всего мира, стала темой для размышлений художника в серии Love — «Любовь». Экспозиция в Зимнем дворце, в итоге сместившаяся на осень, тут же приняла новые работы в свои и без того тесные ряды.
Они же (в самом прямом смысле слова) появляются в сюжете самой масштабной работы — растянувшемся во всю стену Николаевского зала полотне под названием «15 июня 1964 года». Сотни сосредоточенных лиц — членов китайской коммунистической партии с Мао Цзэдуном во главе — действительно попали в объектив неизвестного фотографа 15 июня 1964 года. Десятилетия спустя снимок случайно обнаружил Чжан Хуань, решивший перенести этих свидетелей эпохи на территорию искусства. Работе он и его мастерская посвятили пять лет — столько времени ушло, чтобы, используя авторскую технику художника, выложить групповой портрет пеплом. Смыслы, как водится на этой самой территории, заключаются не только в выбираемых Чжан Хуанем сюжетах, но даже в самих материалах.
Пепел, к примеру, он забирает из буддийских храмов, где в тишине и покое днями напролет жгутся благовония. Работа с этим материалом — небыстрая, требующая терпения, внимания и точности. В числе героев «пепельных» картин оказались Ленин и Мао, Иисус и Конфуций, убивающий сына Иван Грозный и другой сын — блудный, припавший к коленям отца.
Чжан Хуань не просто пересматривает и цитирует знаменитые полотна, а вступает в диалог с Да Винчи, Тицианом, Рембрандтом, Рубенсом, Репиным, Брюлловым и другими живописцами. Этому разговору посвящена отдельная глава выставки, получившая харизматично-личное название «Мой Зимний дворец». Здесь вновь имеет смысл вспомнить о выбранных художником материалах.
«Дворцовая» серия проросла не на холстах, а на старых деревянных дверях из деревень Китая, на которых мастера-резчики выписали, к примеру, «Флору», «Данаю» и «Даму в голубом». Для Чжан Хуаня это попытка обратить внимание в том числе и на то, что часто, гонясь за современностью, мы забываем о традиции и перестаем ценить наследие, оказавшееся в нашем распоряжении. Двери, которые сегодня попали в мастерскую под Шанхаем, а завтра будут выставляться в музеях по всему миру, еще вчера были забыты и унесены хозяевами на помойку.
Экспозиция в Эрмитаже не пытается охватить всю жизнь своего героя в искусстве. Здесь не найти разделов, посвященных его ранним перформансам, наделавшим шума и на Востоке, и на Западе, или развернутых биографических справок, готовых рассказать о том, как и почему из Китая он перебрался в Америку, а после вернулся на родину, где открыл большую студию. Автор и один из кураторов выставки Дмитрий Озерков подчеркивает, что музею было важно придумать и задать собственные контексты. Они, к слову, охватили не только залы Зимнего дворца, но даже двор. Там высится громадный медный «Эрмитажный Будда», отражающий интерес китайского художника к скульптуре.
Сам же художник — как истинный и истый буддист — относится к своему успеху спокойно и бронзоветь не собирается. Гораздо интереснее ему думать о жизни и смерти, которые продолжают идти рука об руку. И в искусстве, и в любви.
