«В Москву к нам стали приезжать люди из самых разных стран: «Конечно же, Москва — это Гонконг. Посмотрите, сколько у нас возможностей!» — рассказывал я своим новым друзьям. Мне понимающе кивали. И самые любопытные и сумасшедшие оставались здесь жить и работать. Кто-то мутил с недвижимостью, кто-то с финансами, кто-то просто мутил — авось, в мутной воде что-то поймается. Законы были не писаны в прямом смысле этого слова. И для авантюристов всех мастей Москва стала Клондайком. А наш клуб (теперь я гордо называл его «наш») стал Меккой, молельным домом, где по выходным все собирались, обменивались информацией, веселились, снимали стресс».
В романе «Странно пахнет душа» Игорь Шулинский, основатель и главный редактор культового молодежного журнала 90-х «Птюч», журналист, арт-дилер, ресторатор и диджей описывает шальные московские девяностые. Москва, накрытая «героиновым пледом», опьяневшая от свободы и возможностей, обласкивает своих героев, подхватывает на гребень волны и с размаху швыряет вниз. Драгдилер с замашками полубога, светская львица, вышедшая в тираж, успешный адвокат, угодивший в ловушку времени, бизнесмен, переставший отличать реальность от собственных страхов и фантазий — все герои Шулинского плоть от плоти своего поколения, до одурения вдыхающие кристаллики чистой свободы. Где-то среди них то и дело мелькает то журналист Игорь Шулинский, то загадочный Главный редактор, походя знакомя читателей со всеми знаковыми персонажами эпохи — от Богдана Титомира до Михаила Фридмана. На презентации книги Шулинский говорил, что после читки первых глав одна подруга спросила: «Сколько тебе надо дать денег, чтобы эта книга никогда не вышла», — так точно и безжалостно описана тусовка. Но в Шулинском-писателе эксцентричный Бегбедер соседствует с затворником Сэлинджером, и потому насыщенный деталями и подробностями роман не превращается в репортаж из собственного прошлого, а становится портретом поколения.
Пока жизни героев входят в штопор, они смотрят фильмы Вонга Кар Вая, обсуждают прозу Уильяма Берроуза, вышучивают эпатажные выходки художников и жадно занимаются сексом, под кайфом и без. В переплетающихся друг с другом новеллах романа жизнь отчаянно пульсирует в том странном ритме девяностых, который невозможно забыть, если отдавал ему пыл своей юности. Но и те, для кого девяностые приравниваются к шестидесятым, просто потому, что и то, и другое — доисторическая эра без Wi-Fi, соцсетей и рэп-баттлов, смогут, вчитавшись, уловить шлейф ветра перемен «с запахами абсента, ванили, сена и укропа».
«С Ритой мы сняли двушку в высотке на Котельнической, неподалеку от Библиотеки иностранной литературы. Мне ее сдал наш музыкальный редактор по кличке Sunny. В каждом номере журнала печатались мои переводы. Впервые на русском языке вышел рассказ Ирвина Уэлша «Еврохлам», отрывки из воспоминаний Тимоти Лири тоже впервые на русском появились у нас. Потом Уильям Гибсон и его друзья киберпанки. И совсем уж современные ребята: Дуглас Рашкофф, Дэвид Купер и другие. Я занимался любимым делом и был удовлетворен. Каждую пятницу мы зажигали в клубе у Мустафы. Потом перемещались на дебаркадер Сергея Сергеева, тогда молодого промоутера, только что вернувшегося из Англии. Заканчивали под утро в «Острове сокровищ» на окраине Москвы».
По просьбе «РБК Стиль» Игорь Шулинский назвал пять важных «поколенческих» книг, впитавших в себя дух своего времени.
Джером Сэлинджер «Над пропастью во ржи» (50-е)
Этот роман отличается от тех четырех, что будут перечислены ниже. Его судьба крайне примечательна. «Над пропастью во ржи» сразу стал бестселлером. Напечатанный в начале 50-х, он тотчас же попал в поток других американских шедевров. Не затерялся в нем, и даже потом был многократно переиздан, что дало возможность автору безбедно жить и заниматься своими религиозными экспериментами. Но поколенческий статус 60-х получил спустя десятилетие — во время сексуальной революции на Западе, Вудстока и эпохи «детей-цветов». На первый взгляд, это книга о бунте молодого человека против социальных норм. Именно это помогло ей занять почетное место среди произведений битников того времени, реальных бунтарей, в том числе и стилистических. Но на самом-то деле «Над пропастью во ржи» о взрослении и переходном возрасте, что свойственно каждой эпохе. Поэтому над книгой висит почти шекспировский ореол божественности. Роман о том, что все-таки любовь помогает человеку пройти через самые неприятные конфликты с самим собой.
Пол Боулз «Под покровом небес» (60-е)
Роман о путешествии эксцентричной американской супружеской пары в Марокко вышел после Второй мировой войны. Пол Боулз был дружен с битниками, особенно с Уильямом Берроузом, хотя в ядро этой литературной группы не входил. Но выбрав Марокко на долгое время основным местом пребывания, он много общался все с тем же Берроузом, Алленом Гинзбергом, а также с такими поп-иконами, как Мик Джаггер. Этот роман произвел тягостное впечатление на современников. Хотя до сих пор входит в список лучших ста книг всех времен. А по цитируемости в поп-культуре он не уступает набоковской «Лолите». Led Zeppelin, Sting, King Crimson и многие другие не менее серьезные музыканты посвящали свои композиции этому роману. В «Под покровом небес» целый клубок смыслов. Но одна ниточка толще других: мы никогда не сможем ухватить вечность за хвост и жить с теми, кого мы любим, по общепринятым законным нормам. Если мы, конечно, умные и тонкие люди и не готовы на постоянный компромисс с самими собой. Роману присущи темы дикости и скатологии — герои постепенно погружаются в грязь, покуда она не захватывает их в плен навечно. Мир востока, как везде у Боулза, противопоставлен западу, тухлому и неинтересному. Но и восток хищен и коварен, хотя жизнь здесь — приключение, правда, порой смертельное. Произведения Боулза стали гидами для большого количества молодых шестидесятников, отправившихся искать свою сексуальную идентичность на восток.
Хулио Кортасар «Игра в классики» (70-е)
После Пруста, Джойса, Кафки и Музиля европейский роман получил статус высокого искусства. Книга становится многостраничной, и чтобы преодолеть ее пространство, необходимо обладать достаточным интеллектуальным багажом. Слишком много аллюзий и исторических отсылок. В конце 60-х и в 70-е на сцену под овации вышел латиноамериканский «магический реализм»: Амаду, Борхес, Кортасар, Маркес, Фуэнтес, Хосе Села и другие. Маркес — самый известный в этом списке. Борхес — самый филологичный. Ну а самым культовым, поколенческим писателем был Кортасар. Его полюбили семидесятники Европы и Азии за вкусные и абсурдные сюжеты. За страсть, свойственную всем латиноамериканцам. И за умную интеллигентность, присущую в этом кругу, пожалуй, только ему. Да и внешне Кортасар был похож на французского актера фильмов нуар. «Игра в классики» — книга о поисках новой родины, о любви и изменах. И вообще о том, может ли хороший умный человек найти свое место в жизни, не потеряв себя. Сам писатель неоднократно признавался, что покончил бы с собой, если б не написал «Игру в классики». Из-за чего? Неудачной любви? Или непростой жизни в Париже? Кортасар оставил нам шифр, в чем оказался преемником большого европейского романа: вы можете читать эту книжку подряд, как обычно. А можете по указаниям автора, как бы прыгая в классики. Ведь жизнь не линейна, не так ли?
Герман Гессе «Игра в бисер» (80-е)
Герман Гессе — блистательный немецкий писатель, пересидевший войну в Швейцарии. Был «откопан» поколением хиппи, и его роман «Степной волк» стал чем-то вроде манифеста «длинноволосых». Но главная его книга, пожалуй, «Игра в бисер», написанная в начале Второй мировой войны, когда еще не было понятно, чем все это закончится. И у интеллигенции было четкое ощущение апокалипсиса. «Игра в бисер» — настольная книга восьмидесятников. Именно в эти годы в нашу жизнь вошел постмодернизм — направление в искусстве во многом противоположное тоталитарному авангарду. Направление ироничное и в некотором смысле жизнеутверждающее. Когда автора невозможно поймать за хвост. Когда смыслов в художественном произведении несколько, и все они равны, даже если противоречат друг другу. В те годы было ощущение, что интеллектуальные игры реально спасут мир, что кровь в жизни будет заменена на клюквенный сок. И только желчный немец под вой бомб предвидел в 40-е тщету таких умозаключений. Никакому интеллекту не победить, потому что сам человек — самая страшная опасность для самого себя.
Алекс Гарленд «Пляж» (90-е)
Многие пытались надеть на себя корону главного писателя 90-х — Ирвин Уэлш, Дуглас Коупленд, Чак Паланик. Все они, конечно, прекрасны, но на королей не тянут. В лучшем случае на принцев. Британец Алекс Гарленд написал всего три романа. После двух первых надолго «сдулся». Однако именно «Пляж» стал библией 90-х. Эта небольшая книжка очень емко и беспощадно развенчала все западные «завоевания» девяностых — умные наркотики, секс, жизнь вне социальных норм, антикапитализм, нестяжательство... Как тогда этот юноша смог предвидеть, что красноволосые рейверы, которые в 90-е сделают состояние на новых технологиях, построят в Америке Силиконовую долину и организуют стотысячные пати от Манчестера до Сан-Франциско, превратятся в конце концов в скучных жестких зануд, еще более неприглядных, чем их родители? Сам «Пляж» по структуре что-то среднее между «Потерянным раем» Джона Мильтона и «Повелителем мух» Уильяма Голдинга. Антиутопия об острове в Таиланде, который открыла для себя группа тусовщиков. Там же драгдилеры выращивают наркотики. Никто друг другу не мешает, пока тайна присутствия сохраняется. Идеальная жизнь в идеальной среде. Но внезапно несчастный случай может поставить эту тайну под угрозу раскрытия. И как в этом случае себя вести? Этот вопрос ставит «Пляж» не только в разряд поколенческих романов, но и на символичную полку «вечных книг». И до сих пор туристы, в том числе и из нашей страны, продолжают искать загадочный остров, обшаривая территорию Таиланда.
