«Между шиком и ширпотребом»: история группы «Ленинград»

Первую книгу о группе «Ленинград» — «Музыка для мужика» — журналист и музыкальный критик Максим Семеляк выпустил в 2008 году. А за новую взялся с подачи жены Сергея Шнурова, Матильды. По словам самого музыканта, он никак не вмешивался в работу над книгой. «Ценза не было. Я книжку увидел уже в напечатанном виде. Что тут уже редактировать?», — признался Шнуров. Под обложкой с маркировкой «18+» Семеляк собрал истории из 20-летней истории «Ленинграда». О принятии музыки Шнура близко к сердцу и печени, о соблазнении школьницы и о том, как в музыканта летали пельмени, в отрывке из книги «Ленинград. Невероятная и правдивая история».

Глава пятая, в которой «Ленинград» играет словами «бумер», «бабаробот» и «брендреализм».

К началу 2003 года маховик-затейник «Ленинграда» стал вырабатывать энергию в практически междуна­родных масштабах. Девать ее, однако, было некуда. В Москве «Ленинград» поприжали — все большие концерты («Лужники», «Горбушка») последовательно отменялись, причем этот госконтроль постепенно на­чал распространяться и на другие города — таким же образом слетели выступления в Хабаровске и Ханты-Мансийске. Поскольку ансамбль находился на пике способностей и гонораров и уверенно балансировал между шиком и ширпотребом, то для скорейшего вы­броса слишком очевидной энергии оставались корпо­ративные вечеринки и зарубежные гастроли. Со вто­рым вариантом проблем не было — благо группа «Спитфайр», к тому времени полностью интегриро­ванная в коллектив п/у Сергея Шнурова, была изна­чально заточена под западную сцену и имела значи­тельный опыт соответствующих передвижений. По мотивам затяжных американских гастролей был даже снят документальный фильм и выпущен двойной диск под названием «Ленинград уделывает Америку». Пес­ни на пластинках были сплошь старые и намоленные, однако забавы ради их решили разбавить пьяными и жутко матерными репризами музыкантов, записан­ными то в биллиардной, то в гостинице, то в автобусе. Это была неукротимая ахинея, производившая впечат­ление не вседозволенности даже, но какого-то всеоб­щего онемения мозга. Настоящим же золотым дном для группы стали корпоративки. Фактически это были аналоги домашних концертов — по крайней мере, так считал лидер группы. В конечном итоге «Ленинград» вернулся туда, откуда пришел, — в подвалы. Впрочем, это подполье было в высшей степени бархатным.

Поначалу искомые корпоративки мало чем от­личались от клубных концертов — Шнур выкла­дывался как залеченный. Первый потешный срыв произошел в московском клубе Stone на какой-то потанинской вечеринке, куда были также ангажиро­ваны «Руки вверх!» и «Жуки». Мы сидели в баре в ожидании концерта — Шнуров, я и почему-то Крис Кельми. Помнится, я ни с того ни с сего услужли­во попенял последнему: «Жаль, что вы много лет не выпускаете альбомов. Я бы уж писал на них ре­цензии». На что лидер «Рок-ателье» сокрушенно заметил: «Вообще-то, у меня каждый год по два альбо­ма выходит». Под эти речи Шнур неожиданно напился до такой степени, что к началу представления букваль­но не держался на ногах, поэтому концерт пришлось играть сидя. Севыч снабдил меня бубном, и я тоже по­лез на сцену, стараясь спасти положение оглушитель­ным аритмичным звоном. Шнуров не сумел ни спеть, ни сыграть ни одной песни. Крис Кельми смотрел на нас выпученными от жалости глазами. Минут через десять гостям стала окончательно ясна скользкая по­доплека происходящего, и в нас полетела какая-то мерзкая снедь с элитных столов. Шнур слабо возму­щался: «Олигархи, не кидайте в меня пельменями», но было поздно. «Ленинград» под общий гогот с позором сполз со сцены, на которую немедленно выпрыгнули стеклянно трезвые «Жуки». Мы покидали помещение под раскаты кретинской песни про йогурты-х*****ты. Так прошел мой первый концерт в составе группы «Ленинград».

В конце 2003 года вышел альбом с категоричным названием «Для миллионов». Миллионы на него в са­мом деле повелись — липкая песня про менеджера среднего звена била в самое яблочко корпоративных сходок, а текст песенки «Вот такая х****» растаски­вали на газетные эпиграфы. Я тоже повелся — хотя пластинка по прошествии времени кажется слабой и сумбурной. Такой она, в сущности, и была. Тем не менее безлимитный кредит доверия к Шнурову вылился у меня тогда в текст следующего содержания:

«Это, пожалуй, самая дикая пластинка группы «Ленинград». Но описывать ее хочется по старинке, песню за песней, как это когда-то делали в журнале «Аврора». Итак, альбом «Для миллионов» начинает­ся с вопля «Х**!», для верности повторенного четы­рехкратно. Вопль знаменует собой начало рэпа №1. Рэп посвящен точечному охаиванию соседских музы­кантов — от «Сплина» до «Танцев минус», — и сам, в свою очередь, является пародией на И.И. Лагутенко: «Меня зовут Шнур, меня зовут Шнур, я приду к тебе во сне, мон амур! Инвалидами и уродами! Наркомана­ми, мон ами!» За ней идет песенка несколько проход­ная, но с хорошим рефреном «Бухаю-подыхаю», а по­том сразу — матерый клубный хит «Вот такая х****».

Потом еще какие-то сатирические рэпы, автобиогра­фический боевик «Р*****дяй» — и вот уж мы у цели, на пике этого диска. Там куражится медленный бардачный хитяра с припевом «Дымит резина — конча­ет Зина». Это совершенно выдающаяся мерзость — вполне в духе позднего Генсбура (не в плане музыки, конечно, а в смысле общей фаллоимитации). Насто­ящий втыкающий порно рок — куда там Peaches. По­желания, которые лирический герой высказывает Зине в перерывах между комическими куплетами, мне цитировать бы здесь не хотелось. За «Зиной» на­чинается чехарда из четырех шлягеров: восхититель­но-идиотский латино-закидон «Мамба-х***ба», козырный элегический шансон No Future с гениальными шнуровскими репликами («Заводы стоят, б****, одни гитаристы в стране!»); размеренный, под «Ноль», алко-эротический блатняк «Бабу буду» («Бабы — это как конфеты, разверните-ка вот эту») и, наконец, един­ственная мало-мальски серьезная вещь «Дороги», сделанная под нетрезвого Высоцкого. Явно лишними на альбоме кажутся песни «Бегу» (необязательный комментарий к шнуровскому opus magnum «Без тебя п***ец») и «Папа был прав» (несуразная рэп-версия песни группы «Секрет»). Лучше бы Шнур скинул на цифру зря забытые песенки «Забил-курил» или «Моя Родина — наркодиспансер». Но в остальном — вам понравится.

После этого диска становится окончательно ясно, почему Шнур — звезда, а все остальные — не очень. Потому что любую, даже слабенькую, песню он на раз вытягивает парой шуток, хрипов и плевков. Отчего-то любая глупость, размороженная его вечно отхаркива­ющимся голосом, начинает сиять содержательными красками. Типа — как скажет, так и будет. Вот, напри­мер, здешняя песня про «Зенит». Мелодия так себе. До тематики мне вообще никакого дела нет. Но как только во втором куплете возникает старик Хоттабыч («Чтоб выиграть этот е***ый матч, нашей команде ну­жен Хоттабыч»), я сразу готов идти за стаканами. Уже иду.

Становится ясно также и другое. Шнур взвалил на себя такой груз свободы, что назад уже дороги нет — ни ему, ни тем, кто принял эту музыку близко к сердцу и печени. Какой-то там закон термодинами­ки посвящен принципу необратимости, и именно этот закон сработал в случае «Ленинграда», обреченного на вечный угар. Шнур правильно поет: «Я воткнул так, что х** вынешь». Это именно что отчаянное ве­селье, и уже не поймешь, на каком тут слове ударение. Ну а сейчас, перефразируя Шнура, будет злая и матерая цитата. «По своей собственной первоначальной сути эта песня могла и не таить в себе симпатии к смерти, а напротив — нечто глубоко народное, полное жизнен­ных сил, но духовная симпатия к ней была симпатией к смерти; чистое благоволение; само простодушие, ле­жавшее в основе этой песни, — их, конечно, ни в ка­кой мере нельзя было оспаривать. Но их результатом, их следствием были явления мрака». Томас Манн, «Волшебная гора». Можно, конечно, сказать и про­ще. Ну так Шнур и сказал недавно на одном концерте. Прощался с публикой: «До новых встреч. — Подумал секунду и добавил: — А встретимся мы с вами в аду». Лично же мне он говорил еще проще: «Мужчина! Нас ждет геенна огненная».

© пресс-служба издательства «Эксмо»

На самом деле вся интрига той пластинки за­ключалась в короткой, но принципиальной рокиров­ке — бренд Сергея Шнурова вышел на первый план, обойдя миф «Ленинграда». (Шнуру вообще тогда нравилось слово «бренд» — немного погодя он даже изобрел применительно к собственной живописи тер­мин «брендреализм».) Классический «Ленинград», державшийся на трех пластинках — «Мат без электри­чества», «Дачники», «Пираты XXI века», — остался в прошлом, уступив место новому стилю (Шнур стал активно осваивать рэп, да и вообще, «Для миллионов» стал первым «ленинградским» альбомом, изначально спроектированным на компьютере), новому соста­ву и принципиально новой установке. «Меня зовут Шнур» — объявлено в первой же песне. Это была своеобразная декларация независимости — в том числе и от «Ленинграда». Он даже перестал называть «Ле­нинград» группой, введя обтекаемый термин «группировка». На концертах Шнур практически перестал пользоваться гитарой — этим маневром он отделял себя от прочих музыкантов чисто визуально. Так, во время вторых американских гастролей он практически не притрагивался к инструменту. Замашки большого певца ему не слишком шли, поскольку концертная пла­стика Шнурова была изначально заточена под шести ­или четырехструнный инструмент в руках. Впрочем, к тому времени детали уже никого не волновали — с гитарой, без гитары... Популярность Шнурова стала просто истерической. «Ленинград» как таковой уже растерял ту уникальную прелесть едва оформившего­ся поветрия, которая водилась за ним в двухтысячном году. В 2004-м «музацию» группы уже не слишком-то и слушали, зато самого Шнура исправно рвали на ча­сти. Он давал в день больше автографов, чем выкури­вал сигарет. Как пожаловался однажды Олег Гитаркин: «Представляешь, приходим в китайский ресторан, а его даже китайцы узнают!».

Он не перестал быть героем, но теперь он стал еще и персонажем. Мир глянца окончательно записал его в свои люди после того, как Шнуров соблазнил школьницу. Школьницу звали Оксана Акиньшина. Она была самой красивой среди юных русских актрис и са­мой юной среди красивых. Шнур называл ее Ок. Она была яркой звонкой ершистой девкой — легко могла отколотить зарвавшуюся поклонницу (Акиньшина преданно моталась с «Ленинградом» на гастроли) или разбить самому Шнуру голову стаканом. У этой пароч­ки всегда был вид, который сподручнее описать меч­тательной фразой набоковского персонажа: «Славно, должно быть, они коротали время, эти двое». В честь Акиньшиной Шнуров написал песню «Я так люблю тебя» со словами «у меня стоит, у тебя уже влажно». Они записали ее дуэтом. Однако не выпустили.

Тогда же выяснилось, что Шнур годится не толь­ко для интервью и фотосессий — он взялся вести ко­лонку в русском The Rolling Stone, довольно замеча­тельном издании, в первую очередь прославившемся блистательными интервью с отборными м*****ми. (Кстати, еще в 2000 году я предлагал Шнурову вести в Playboy какую-нибудь колонку или даже рубрику, Шнур немедленно придумал ей название — «Рубри­ка рублика». Дальше названия дело не пошло, может, и к лучшему.)

В свете бесспорных событий местные рокеры с именами неохотно, но признали Шнура. Первым за­свидетельствовал почтение хитрый Сукачев, за ним с вынужденно понимающими улыбками потянулись все остальные — от Скляра до Шахрина. БГ ворчал — ему мерещилось, что Шнур жлоб. Гребенщиковские нападки были, впрочем, вполне осмысленны и скорее напоминали известные претензии Ходасевича к Ма­яковскому: «Поэт может изображать пошлость, грубость, глупость, но не может становиться их глашата­ем». У самого же Шнурова к Гребенщикову претензий не было. Как выразился он в интервью прибалтийско­му телевидению: «Мы продолжаем традиции группы «Аквариум» — так же плохо играем».

Шнуров ладил разве что с Летовым — по обоюд­ному согласию. В них вообще было что-то общее — на уровне четкого и своевременного прорыва. Если Летов в свое время открыл некие горизонты, то Шнуров под­вел под ними жирную и скачущую, как хорошая карди­ограмма, черту. Егор кричал «хой», а Шнур — «х**».

По-настоящему зло на Шнура отреагировал толь­ко один человек — естественно, это был Шевчук. Он придумал Шнурову кличку Веревкин, в эфире НТВ назвал его «вонючкой, обматерившей страну», сочи­нял какие-то частушки, при том, что со стороны Шну­рова никаких специальных провокаций не исходило. Была, конечно, малоизвестная песня со словами «Как пел Юрий, б**, Шевчук, я рожден в СССР — здрав­ствуй, моя родина, наркодиспансер!» — однако она так и осталась незаписанной, живьем исполнялась считаные разы, вряд ли Шевчук мог ее слышать. Еще «Ленинград» в свое время отказался выступать на шевчуковском фестивале «Наполним небо добротой». Но дело, разумеется, было не в песне и не в фестивале. Шевчук, вероятно, ревновал, причем сильно. Хриплый голос, питерская тема, борода, эстетика преувеличен­ной свойскости, околошансонное настроение, сце­ническое шутовство (платье Шнурова самого конца прошлого века не так уж далеко ушло от пижамных штанов Шевчука образца 87 года), безудержное пьян­ство с высокой вероятностью рукопашного исхода — общего оказалось неожиданно много. Но в Шнурове было куда больше беспечной охальной радости, тогда как музыка Шевчука при всех ее психотерапевтиче­ских наветах («не стреляй!», «наполним небо!» etc.) всегда несла в себе некую мучительную черную пневму. Шнур баловался есенинщиной, а Шевчук — скорее пугачевщиной. И если Шевчук пас народы, то Шнуров просто слал их на все четыре стороны.

Вообще, Шнур плохо вписывался в здешний рок-н-ролльный контекст. Куда естественнее он смотрелся в пьяном импровизированном дуэте с «Иванушками-интернейшнл», «Дискотекой Авария» или какой-ни­будь девицей из «Блестящих». Поэтому нет ничего удивительного, что первый основательный конкурент «Ленинграда» явился именно из этого окружения. Им стал украинский трансвестит по прозвищу Верка Сердючка (была даже корпоративка в «Шоколаде», где Шнур и Верка выступали в порядке общей очереди). Нелепое создание несомненно увело у «Ленинграда» часть огромной аудитории — при некоторой схоже­сти рецептов буфетный фольклор Сердючки оказал­ся чуть более сладким бальзамом на народную душу. «Ленинград» с его химерической харизмой и истовой апологией житейского шваха был излишне броским и болезненным явлением для вагона-ресторана, пре­одолевающего дальние дистанции. По большому сче­ту Шнуров вообще не казался русским. Он был скорее очень здешним.

© пресс-служба издательства «Эксмо»

Когда весной 2002 года Шнуров публично пообе­щал закрыть «Ленинград», то на расхожие вопросы о планах он по обыкновению отвечал словом «киному­зыка». Эти заявления звучали как горячечная бравада боксера, которого по возрасту и количеству травм го­ловы списывают в тренеры, однако же Сергей Шнуров не соврал. Год спустя ему подвернулся лучший рус­ский фильм той поры, и он сочинил к нему снайпер­ски точную тему, заработав целое небольшое состоя­ние на рингтонах. Фильм назывался «Бумер», и Шнур раззвонил его заглавную тему по всей стране — чуть не у каждого десятого телефон верещал по шнуровским нотам (которых он, к слову, не знает). Однажды я видел, как нищий ребенок играл ее на гармошке, ходя по вагонам московского метрополитена.

Эта тема отлично вписалась в концертную прак­тику группы — в сущности, единственное, чего не хватало «Ленинграду», — это рьяной драматической увертюры. Со сменой состава группа потеряла во вну­тренней дикости, зато прибавила во внешней мощи. Их стало еще больше на сцене. Стройная секция ду­ховиков, никто из которых уже не падал со сцены, на­поминала македонскую фалангу — их медь блестела почти как оружие победы. В каждой мелкой глупости чудилась торжественная содержательность. В конце концов, Шнур выстраивал эту фалангу не абы как — однажды он закатил Севычу основательный скандал за то, что тот во время лондонского концерта ушел со своего привычного места ошую и принялся играть на перкуссии рядом с Микшером, стоявшим в правом дальнем углу сцены.

Весной 2004 года Шнуров привез в Москву сидиар с дурацкой надписью «бабаробот». Это был дебют «Ленинграда» в жанре рок-оперы. «Бабаробот» — мистерия-бух, в которой сошлись идиотский радио­спектакль, идиотская рок-опера и идиотский же кон­цептуальный альбом типа «Ленинианы» Егора Летова. История состояла из одного-единственного получасо­вого трека, не считая караоке-комментариев. Не подда­ющийся публицистическому описанию и записанный за полторы недели альбом «Бабаробот», с одной стороны, возрождал забытые драмкружковые традиции советского рок-андеграунда (группы «Мухоморы», «Коммунизм», «ДК», «Водопады имени Вахтанга Ки­кабидзе», «Проделки Z» в конце концов); с другой, напомнил о великом множестве старообразных вини­ловых сказок, где выли, ухали и блеяли народнейшие из артистов; с третьей, просто-напросто доводил до ума (точнее, до его отсутствия) трепливые фиксации репортажных пластинок «Ленинград уделывает Америку» (один и два). С рождением «Бабаробота» вернулось старинное ощущение от «Ленинграда» (слегка померк­шее после крепкой коммерческой пластинки «Для мил­лионов»); ощущение, знакомое по «Мату без электри­чества», — можно то, чего не может быть. Вернулся тот квант дикости, которым всегда славился Шнуров. Он забавно вставил уже знаменитый звонок из «Бумера» в песню «Геленджик» — спустя несколько лет Тарантино схожим образом процитирует мобильную тему из «Убить Билла» в «Доказательстве смерти».

В довершение всего на пластинке запел Андромедыч — он исполнил арию «Я самый несчастный, я робот и баба, мне честь сохранить бы мужскую хотя бы». Андромедыч, серый кардинал «Ленинграда», был ближайшим советником Шнурова во всем, что касает­ся собственно музыки и процесса ее записи. Если Пузо и Севыч обеспечивали концертный шухер, то Андро­медыч с его музыкальным образованием и недурны­ми способностями аранжировщика мудрил непосред­ственно на студии.

На песню «Геленджик» смастерили запредельно дикий клип с пляшущими куриными тушками — даже по меркам «Ленинграда» это было чересчур. Впро­чем, «Ленинград» практически никогда не следил за своим внешним видом. Клипы, обложки, афиши — все, как правило, было чудовищно. Такое ощущение, что Шнуров настолько полагался на афористичность собственного музыкального и поэтического мышле­ния, что вопросы элементарной рекламной огранки ему казались попросту лишними. В конце концов, книжки афоризмов всегда ведь издают в ужасных переплетах.

В августе 2004 года «Ленинград» играл на «Наше­ствии». Шнуров предложил нам с Зиминым выступить в костюмах куриц. Поскольку мы оба уже имели не­который опыт выступления с коллективом, то без коле­баний согласились. Программу планировалось начать как раз с «Геленджика», на котором мы и должны были выскочить в соответствующих нарядах. Куриные ко­стюмы поставлял «Мосфильм». В последний момент выяснилось, что администрация «Нашествия» отказы­вается оплачивать нам эти одеяния. Администрация «Ленинграда» тоже как-то не планировала лишних трат. Поскольку аренда одного куриного костюма сто­ила что-то около шести сотен долларов, акция сорва­лась. «Ленинград» выступил мощно, но обыкновен­но — это была скорее демонстрация мускулов, нежели заявка на рекорд.

За неделю до выхода диска «Бабаробот» мы си­дели со Шнуровым и Акинышиной в баре «Жигули». Было часа три дня, Шнуров напился. Он хлестал кружку за кружкой, удивляясь: «Столько пью пива, а ни х** не толстею!», раздавал автографы и издевал­ся над Акинышиной, уже ронявшей злые слезы. Шнур напялил на нее алую праздничную ленту с золотой надписью — в тот день у школьников был последний звонок. Тогда он впервые признался мне, что всерьез опасается за коммерческое будущее «Ленинграда» — все-таки «Бабаробот» был довольно отчаянным экспериментом. Опасения оказались напрасны. Ему, как обычно, все сошло с рук — и обиженная Акинышина, и некондиционный «Бабаробот».

В ту же ночь он сыграл концерт в переходе на Пушкинской. Они со школьницей разругались вдрызг, он убежал из гостиницы «Минск», она тоже — в разные стороны. В подземном переходе на Тверской Шнуров отобрал у дежурных попрошаек гитару, при­валился к стене и принялся горланить песню за пес­ней. Через какое-то время по тревоге приехал Пузо. Он и увез Шнурова спать.