Линч в поп-культуре (а значит, и в нашей жизни) на момент января 2025 года — явление, сопоставимое с природным. Его влияние на людей, как интересующихся творчеством, так и бесконечно далеких от кино и — шире — искусства, невозможно оценить. Ок, он изменил то, как выглядят сегодня фильмы. Освободил нарратив от линейного повествования, лицензировал страх, выпустил абстрактную живопись из подвалов и галерей на самые широкие экраны по всему миру (иронично, что в качестве лучшей иллюстрации этого можно привести дилогию «Дюна» Дени Вильнёва, реанимировавшего проект, который когда-то стал самым болезненным и громким индустриальным провалом самого Линча). Вспорол брюхо классическому Голливуду, отделив желчь, зависть, сарказм от чистой поэзии. Магии недоступного, недостижимого, неописуемого. Его рвало сюрреалистичными кошмарами — начиная с первой анимационной работы «Шестеро мужчин заболевают». Он фетишизировал женские ноги на каблуках и эстетизировал заброшенные заводы. Отказывался от живописи, от пленки, от кино вообще — и снова обещал вернуться. Записывал музыкальные альбомы. Основывал фонд своего имени, пропагандирующий медитации. Выходил с прогнозом погоды.
Но Линч не просто изменил историю кино, он преобразил весь окружающий нас визуальный мир. Рекламу, дизайн, видеоклипы, наконец, мемы и стикерпаки в Telegram.
Поступь женщины. Взгляд на нее мужчины. Ее кошмар. Его кошмар. Их общую на двоих простую историю.
Это его глазами мы смотрели на младенца-мутанта, вселяющего ужас в отца в «Голове-ластике», на звезду цирка уродов в «Человеке-слоне» или на таинственного незнакомца без бровей и с кинокамерой из «Шоссе в никуда». Но и на Изабеллу Росселлини в «Синем бархате». На молодую Лору Дерн в «Диких сердцем» и зрелую Лору Дерн во «Внутренней империи». На Наоми Уоттс с обесцвеченными волосами в «Малхолланд Драйв» и Наоми Уоттс в костюме кролика в «Кроликах». На Кайла Маклоклена в первых двух сезонах «Твин Пикса» и Кайла Маклоклена в третьем сезоне «Твин Пикса».
Он забрался к нам в подноготную. Превратил сюжеты Фрэнсиса Бэкона, Эдварда Хоппера и Люсьена Фрейда, философию Юнга, кинематограф Мэла Брукса, юношеские страхи, жизнь в американской глубинке, непонимание родителей, мертвую вздутую корову, встреченную юношей на прогулке в лесу, пьяниц и художников Филадельфии, работу печатником у Роджера Лапелля, которая помогала свести концы с концами после рождения первого ребенка и дождаться получения стипендии Американского киноинститута как независимому режиссеру (такую же до него успели получить Пол Шредер и Терренс Малик), в гипнотическое и завораживающее путешествие. Где все — от первого шороха до последнего вздоха — наполнено красотой.
Нам в январе 2025 года в Лос-Анджелесе, только оправившемся от исторического по размаху пожара, и во всех остальных уголках Земли, терзаемой пожарами не меньше, Дэвид Линч достался обаятельным стариком, добрым дедом, который передает прогноз погоды в темных очках, потому что он «видит будущее, и оно экстремально яркое». Человеком, выходящим на связь с Луной, ежедневно медитирующим и не собирающимся оставлять работу даже после диагноза, приковывающего его к кислородной маске. Художником, который верит в свободу творчества, силу воображения и в то, что процесс важнее результата. Впечатления от этого скрипучего мягкого голоса можно сравнить разве что с ощущением от голоса Льва Толстого, который в начале XX века в Ясной Поляне записывал на фонограф сказки своим — и нашим — детям и внукам.
© Rachel Murray / WireImage / Getty Images
Каждый раз, когда натыкаешься на Линча во фрагментах документальных фильмов, образах из фильмов собственных, карточках и цитатах в социальных сетях, трудно представить то, что остается за скобками в этих воспоминаниях, и то, что — наравне с красотой — было рядом с ним, в его творчестве и жизни, с первых дней.
Ужас, страх неудачи, бесконечная уязвимость, неотвратимая конечность всего.
Как то вишневое цветущее дерево, убаюкивающее своей красотой, но которое, стоит к нему подойти поближе, все кишит муравьями.
Его опус магнум «Твин Пикс» можно читать как портрет глубинной Америки, записки из подполья, вынесенный сор из избы. Где за мнимым благополучием — только разложение и смерть. С одним исключением — того, как это снято. С какой любовью, состраданием, теплотой выписаны здесь обитатели этой глубинки.
Уродство и красота здесь не борющиеся друг с другом силы, а просто разные краски одного — бесконечного — мира, который художник построил с нуля из знакомых нам с детства кирпичиков, образов и снов. Не в пику, не в борьбе с жестокой реальностью, а как ее альтернативу (далеко не единственную, но одну из самых удивительных).
И в этой параллельной вселенной, в этой «Внутренней империи» всегда найдется место и подростку из маленького городка недалеко от канадской границы, и успешному продюсеру из Голливуда, и секретному агенту, и убийце, и его жертве. Тебе и мне.
Уродство и красота здесь не борющиеся друг с другом силы, а просто разные краски одного — бесконечного — мира.
Дэвид Линч появился в кино тогда, когда оно было готово освободиться из пеленок, порвать на себе одежды предыдущих искусств. Вырваться из-под гнета фигуративной (и даже абстрактной) живописи, фотографии, театра, литературы. Попутно превратив всю свою жизнь в бесконечный акт искусства. А нашу — в один его бесконечный фильм.
В кульминации «Внутренней империи», прежде чем отправить героев в безумный пляс под Sinnerman Нины Симон, Линч снимает сцену убийства героини Лоры Дерн. В этот момент обрывается долгий запутанный сюжет, включающий в себя историю прошлых съемок какого-то совсем другого фильма. И стоит нам в очередной раз почувствовать почву под ногами, подумать, что этот лабиринт воображаемых комнат наконец вывел нас на свет и все пришло к пусть и печальному, но понятному финалу, Лора Дерн, свернувшаяся калачиком на асфальте, вдруг вздрагивает и встает. Камера отъезжает назад. В кадр попадает съемочная площадка. Все друг к другу подходят и поздравляют с успешным окончанием съемок.
Момент, готовый поспорить с религиозной по силе откровения ключевой сценой «Слова» Карла Дрейера, но при этом напрочь лишенный его монструозности и серьезности. Возвышенности как таковой.
Линч из всего пантеона великих — самый демократичный, живой, не подходящий на роль демиурга и творца. (И поэтому снайперски точно играющий одного из них, Джона Форда, в «Фабельманах» у Стивена Спилберга.)
И поэтому во «Внутренней империи» снова, как и все разы до этого, реальность в самый неожиданный момент обращается вымыслом. Вымысел — реальностью. Становится еще одним примером персонального опыта борьбы с удушьем.
Семья режиссера в сообщении о его смерти привела цитату Линча о том, что надо смотреть на пончик, а не на дырку посередине. Расширив эту мысль до всей фильмографии режиссера, можно нащупать (поймать, как рыбу) еще одну утешительную мысль: в мире, где все полыхает, а Лору Палмер не вернуть, можно так и застыть взглядом на ее бездыханном теле, завернутом в полиэтилен. А можно еще раз запустить кассету, где она жива.
По сути, в этом и заключается работа настоящего художника. Подобно растению, вдыхать продукты горения несовершенного мира: зависть, боль, ужас, даже убийство — и выдыхать чистую, обескураживающую, бесконечную красоту.
Разумеется, со вкусом вишни.