Весенняя московская капель не раз была воспета в литературе и в жизни, но все равно каждый раз, только завидев мартовско-апрельское солнце и услышав звук спешащих капель, чувствуешь в себе пробуждение той самой весны, одновременно извечной и все-таки каждый раз особенной и новой. В этом соединении будто пульсирует сама жизнь: да, все это было до нас и останется после, но момент неповторим, в том его ценность и суть. Такие мысли явно возникают и у любого гостя «Палат» — проекта, в котором века соединяются с современностью не нарочито, но с легкостью.
Для любого проекта место — важная и порой определяющая часть замысла и контекста. В случае «Палат» это еще и вся суть, поэтому интересно, как произошла эта встреча с местом. Был ли это долгий поиск, внезапный момент-озарение?
Года два я ходила по Москве и смотрела разные варианты. Что-то было в совсем плохом состоянии, что-то — далеко. Я сразу понимала, что это место будет для меня как второй дом, ну а когда заходишь в свой дом, сразу чувствуешь, что это он. В случае с «Палатами» сложилось сразу несколько моментов, помимо самого здания, которые совпали и стали для меня своеобразным щелчком, когда я поняла: это оно. Раньше здесь, в Хамовном дворе, находилось текстильное производство. А я как человек, увлеченный темой столового этикета и, как следствие, текстиля, к такому факту не подключиться эмоционально не могла. (Смеется.) Эта текстильная мануфактура делала скатерти, различные салфетки, парусину — по сути, текстиль для царского двора. Было и другое неожиданное и даже фантастическое совпадение. Оказалось, что на первом этаже нашего дома жила Вера Ивановна — дочка последнего владельца Трехгорной мануфактуры Прохорова, о которой я узнала совершенно случайно, читая воспоминания Станиславского. Он пишет, что к ним приезжали в гости двоюродные братья, владельцы мануфактуры. А Вера приходилась Станиславскому внучатой племянницей. И эта ниточка вдруг тоже соединила дом и «Палаты». Венчало все, конечно, само здание — историческое и сохранившее в себе все эти сплетения. И я сразу поняла, что нужно позволить этому месту раскрыться, просто не мешать ему это делать.
То есть можно говорить о том, что место определило проект?
Изначально, конечно, у меня была в голове концепция, я понимала темы, на которые хотелось говорить, с них все и начиналось, но дальше решать все стали сами стены. Это все-таки маленькие комнаты с переходами, диктующие определенную камерность. И на те темы, которые были у меня в голове, они стали давать свои собственные идеи. Например, в русской культуре очень значим стол, и когда у нас появился наш, вокруг него стали рождаться и идеи: не только про столовый этикет, но и про семейные традиции, про разговоры за столом. А в соседнем зале со сводчатыми потолками сразу захотелось размышлять на тему музыки — и появился рояль. Так что многое происходит от соприкосновения со стенами и предметами, как будто бы они сами рассказывают свои истории.
Если говорить о теме времени, пытаются ли «Палаты» отвлечь своего гостя от окружающей его современности?
Ты действительно оказываешься в безвременье, ну, в хорошем смысле. Время замирает. И есть ощущение, которым делятся многие, что, проведя здесь несколько часов, будто успеваешь объять многие эпохи, 300–400 лет. Это эффект опять же самого здания и его стен: сидя за этим столом, ты останавливаешься, останавливается и само время, и вдруг ты говоришь о таких вещах, настолько глубоких и настолько важных, мимо которых в жизни часто пробегаешь в спешке. Все вспоминают семьи, какие-то свои традиции, это уходит корнями глубоко. И тем самым ты эту историю немножко забираешь себе в свою повседневность.
Много времени и внимания вы посвящаете разговору как раз о культуре повседневности, именно через эту лупу и призму смотря на мир вокруг. Этот взгляд сложился сразу? И почему именно культура повседневности?
Сначала мы не понимали, какую всему дать форму: мы ведь не салон, не клуб, не Дом культуры, да и темы у нас такие, что сложно объединить их чем-то одним. То есть мы знали, кто мы и чем хотим заниматься, но не знали, как это, говоря современным языком, «упаковать», под какой крышей поселить. Культура и история повседневности всегда были вокруг меня, они проникали во все, что я делаю. И в какой-то момент я просто поняла, что ответ именно в них. А потом все сложилось в пазл. И сейчас вся наша образовательная программа выстроена через человека: не нарочито, а очень лаконично. Как ты просыпаешься, из какой чашки пьешь свой утренний кофе, куда идешь, как идешь, на что смотришь и что видишь. И с таким подходом во многом начинает проступать большой смысл, ты действительно не просто смотришь, а видишь. Детали, контексты. Культура повседневности как раз про это. Культура в целом — большая, даже огромная, но ты берешь и понемногу присваиваешь ее себе, прикасаешься к чему-то большому. И вот ты как будто тоже стал целостнее. Мне кажется, здесь важно еще осознать, что нравится и нужно именно тебе.
Понять, что созвучно тебе, действительно важно, но важно ли еще найти точки соприкосновения с другими?
Конечно. Например, ты про себя понимаешь, что не любишь завтракать по утрам, и не завтракаешь, это твой выбор. Но если, допустим, на какой-то завтрак тебя приглашают коллеги, то, скорее всего, ты для себя принимаешь решение не манифестировать свое «неприятие» завтраков, а выпить, условно, чашечку чая. И мне кажется, в любой ситуации очень важно понять себя и свои желания. А дальше вся культура как раз про то, чтобы договориться, и в первую очередь — договориться с самой собой.
А какую роль в этом играет этикет и насколько нужно учитывать традиционные представления о нем в контексте сегодняшнего дня? Кажется, что этикет — скорее помощник, чем некий свод правил, которого стоит бояться.
Я в какой-то степени как раз традиционалист, хотя живу в современном мире, так что мне нравится все миксовать. Этикет, на самом деле, очень помогает. Он экономит время. Ты не думаешь каждый раз, что и как делать. Если знаешь базовые правила столового этикета — накрыть стол тебе одна минута, если знаешь базовые правила делового этикета, не сидишь два часа над письмом, не зная, как написать. Мне кажется, этикет придает уверенности, его просто не надо путать с показными манерами. Для меня этикет — это про какую-то стабильность в нашем сумасшедшем мире и про свободу. А еще это про работу над собой и уважение другого человека. Например, не прослушивать аудио на громкой связи без наушников. Даже такие простые вещи.
Вся культура как раз про то, чтобы договориться, и в первую очередь — договориться с самой собой.
У каждого коллекционера, что бы он ни собирал, чем бы ни увлекался, есть момент, с которого коллекция началась, как и момент сопряженности с темой, увлеченности ею. Как все начиналось и продолжается для вас?
У меня сейчас сразу в голове первая картинка, воспоминание: я маленькая, а мой дедушка — летчик, он работал в «Аэрофлоте», летал по всему миру и всегда привозил из поездок какие-то интересные вещи. И каждый раз, когда я приходила в гости, мне казалось, что квартира как какая-то шкатулка с сокровищами. Помню, он как-то привез искусственный виноград, мы его ели всем двором и не могли понять, почему он не жуется. У бабушки с дедушкой всегда была какая-то интересная посуда, это первое мое воспоминание об увлеченности разными предметами. А потом был какой-то период жизни очень-очень быстрый. Я рано начала работать, сильно в это погрузилась, работала действительно очень много, и отвлечением от рабочей нагрузки для меня стала возможность идти рисовать в выходные самой. В принципе, из этого как раз и родилась студия Draw & Go, и благодаря этому я начала знакомиться с художниками.
Что стало погружением в еще один новый мир с тысячей дверей и взглядов?
Абсолютно. У меня нет какой-то системы коллекционирования современных художников, я часто покупаю произведения у друзей, вот у Вики Кошелевой например. Однажды пришла на выставку к Марусе Борисовой-Севастьяновой, где мне очень понравилась одна работа. Маруся говорит: «Извини, за час до тебя ее купили». Я походила, выбрала другое произведение, которое вообще не подходило к какому-то текущему моему быто- и мироустройству, но почему-то я не смогла уйти без этой картины. Она была три на четыре метра, то есть не очень камерная. Когда я видела это полотно, то сразу представляла себе какой-то загородный дом в лесу. Спустя время у нас по явился дом, точная копия дачи с картины. И как всегда, я поняла это не сразу, а ретроспективно. Искусство соединяется с жизнью самыми неожиданными образами, а ты через такие сплетения понимаешь, что все, значит, делаешь правильно. Так что все картины что-то значат для мира того, в чью коллекцию они попали, это всегда интуитивно, даже если сам не сразу это понимаешь.
У столовых предметов обычно еще больше точек соприкосновения с нашей жизнью, если, конечно, они коллекционируются не только в шкафах, за стеклом. Приобретает ли это некую символьность, влияет ли на восприятие дома?
Что касается фарфора, все началось, естественно, с современных мануфактур. А потом, когда изучаешь столовый этикет и читаешь про создание фарфора, про историю его открытия, которая похожа на детективный триллер, погружаешься все больше и остановиться уже просто не можешь. Отдельная история — фарфор и стекло царской России. Братья Корниловы, братья Кузнецовы создали, например, целую империю. У меня есть в коллекции очень красивая тарелка братьев Корниловых с рисунками Ивана Билибина, а сзади на клейме: «Kornilow bros. for Tiffany & Co.». То есть в те годы Tiffany был поставщиком, дистрибьютором. И здесь опять идет это подключение к истории. Тут тебе и Корниловы, и Билибин, и Tiffany, и вот эта тарелочка у тебя дома. Так что да, это еще одно соединение всего и сразу, когда и родные стены, и история, и все это неотделимо друг от друга.
Конечно, еще один контекст этой неотделимости — сам город. Какие отношения у вас сегодня с нашей столицей?
Я родилась в Москве, а выросла в Подмосковье. Потом во взрослой жизни началось мое путешествие по разным районам. Мы пожили и в Китай-городе, и на Патриарших, а потом, когда пришло время в очередной раз определяться, куда переезжать, я совершенно точно знала, что это Бульварное кольцо, чтобы везде ходить пешком и чтобы мои дети ходили на соседнюю улицу в школу, чтобы их никуда часами не возить, а идти, прогуливаясь, потому что для них это тоже важно — по-настоящему чувствовать свой город. И для меня это каждый раз праздник — вести детей в детский сад и в школу. Все эти арбатские переулки, все их истории, сюжеты из литературы и жизни. И несмотря на то, что Москва огромная, именно в этом районе у меня есть ощущение какой-то моей собственной маленькой Москвы, какой-то уютной, с соседями. Благодаря «Палатам» я познакомилась со многими москвоведами, историками и исследователями, мне стало еще интереснее изучать город, смотреть на него глазами и Толстого, и Пушкина. И у каждого — своя такая Москва, собственные воспоминания, сценки, истории.
