Режиссер и актер Евгений Сангаджиев — о надеждах, страхах и веб-каме
На платформе more.tv в начале апреля стартовал сериал «Happy End» — проект «Студии Видеопрокат», пригласившей на роль режиссера артиста «Гоголь-центра» и выпускника школы «Индустрия» Евгения Сангаджиева. Для него эта восьмисерийная история об индустрии веб-кама, а на самом деле о юности, прочности и нежности, стала дебютом. Первые же серии дают основание полагать, что дебютант этот — из числа смелых, ловких, умелых. Тех, кто знает цену и слову, и делу. А афиша, соединяя откровенность с тихой, но выразительной кротостью, перечеркивает надпись «Happy End», тут же сообщая: то, что он будет, и будет «хэппи», никто не обещает.
С чего для вас началась история сериала «Happy End»? Вы ведь в тот момент занимались другим проектом?
Мы готовили проект «Балет», и студия «Видеопрокат» пригласила меня снять его тизер. И пока я занимался им, ребята параллельно сняли пилот сериала, впоследствии ставшего «Хэппиэндом». Потом у них остро встал вопрос с режиссером, ну, а я ходил все время мимо... (Смеется.) Там один офис, я сидел, тихо занимался своими делами по «Балету», и меня как-то спросили, что я думаю по поводу проекта. Я сказал, что вряд ли взялся бы за такое, потому что это не совсем моя история. Мне задали вопрос, как я это вижу, я поделился своими мыслями, и вот мы уже ищем кейсы из реальной жизни, на базе которых можно построить драматическую историю, которой хочется сопереживать, в которой есть страхи, ненависть, интуиция и все остальное. Мы нашли такую историю, начали ее развивать, долго писали, не всегда я был согласен, и в этих спорах рождалось какое-то правильное направление. В общем-то, из этих поисков и появился сценарий. Он был написан заново. У меня с самого начала было ощущение, что мы должны сделать историю про неизвестных российской публике героев, сыгранных неизвестными в широком смысле российской публике артистами. Когда артист с именем играет такую-то историю в таком-то сериале, проект уже тем самым превращается в аттракцион. Для меня было важно, чтобы подключение к этой истории было намного тоньше.
Так появились Лена Тронина и Денис Власенко?
Мы долго искали главную героиню, в ней должно было сочетаться столько всяких качеств, чтобы тащить эту историю до конца. Наши персонажи — полярные, они никак не могут быть вместе, это невозможно. С этой точки зрения мы искали два-три месяца артистов. Тронина приехала из Казахстана, пешком переходила границу во время пандемии. Кажется, это классная история для ее мемуаров. И я боролся и бился за свой выбор. Очень сложно на словах доказать некую свою правоту, свое ощущение, но в итоге этот каст сложился, и, мне кажется, зазвучал в правильной интонации. Я не могу сказать, что это инди-сериал, но он позволяет довольно быстро подключиться к самим себе, к своему ощущению пошлого — не пошлого, морали — не морали. Эта дуальность присутствует и в героях, и в их поступках.
Ваши герои — молодые люди чуть младше двадцати. Это история про двух конкретных уже не подростков, но еще и не взрослых из провинции или можно сказать, что это история про поколение?
Эта история дает платформу, чтобы порассуждать про сегодня и про поколение. Мы чуть-чуть, но уже его не понимаем. У них своя музыка, свои мысли, свои ценности. Так же и нас когда-то не понимали с нашими увлечениями. Невозможно говорить, что когда-то было лучше, как часто говорили нам, и я, мне кажется, ответил для себя на вопрос, почему в СССР было лучше? Люди, которые сейчас говорят это, тогда были на пике молодости, у них ничего не болело, у них не было проблем, и все у них было хорошо, они не думали о завтрашнем дне. Это самое классное состояние, когда ты просто чувствуешь и катишься. И если бы это все осталось, но они бы постарели, стали зарабатывать меньше, им бы уже не казалось, что этот строй для них — условно — идеальная структура государственного управления. Поэтому всегда «тогда было лучше», потому что там — молодость, беззаботность и счастье.
И что отличает сегодняшних беззаботных от нас?
Они быстрее, смелее, у них меньше генетических травм, с точки зрения политических строев или семейных историй, их родители чуть-чуть свободнее, условно, от неких клише, что ты должен быть серым, одинаковым. Им кажется, что все доступно, они живут в интернете. А мы — как часть такой эпохи перехода, эпохи изменений — и оттуда, и отсюда берем, но при этом у нас есть какие-то, наверное, псевдоморальные качества вроде чести, достоинства и всего остального. У них более капиталистическая ситуация в голове и, конечно, это другой движок. Мы все-таки иногда скромничаем, пытаемся не выделяться, но все это зависит от воспитания, это ведь индивидуальные вещи.
Юность у всех яркая, но разная, не было ли страшно «не попасть» историей в то самое поколение, о котором идет речь на экране, или не зацепить остальных?
Рассказывая о 20-летних, сложно найти драмы, цепляющие огромное количество аудитории, а не только нескольких человек, которые думают: «у меня так же было, он меня бросил». В этом возрасте ведь все максимально, первый и последний раз, больше никогда. Конечно, этот драйв дает тебе энергию, но если она не подкреплена драматургией, это невозможно уже будет смотреть через какое-то количество времени. (Смеется.) И надо было соединить энергию и жизнь персонажей с теми достоверными событиями, которые могли бы с ними произойти, потому что любая неправда порождает отторжение, и зритель тебе уже не совсем доверяет. Не могу сказать, что там все идеально, но в целом уникальность этой истории не в ее событиях или драматургии, а в том, что сериал сделан для большой аудитории. Понятно, у нас есть желание, чтобы как можно больше людей посмотрели и влюбились в это, но там еще есть эксперимент с той точки зрения, что это большая работа с ощущениями. Я не всегда все разжевываю, мне хочется, чтобы зритель думал, догадывался, чувствовал вместе со мной, переживал, случится так или не случится. Я открываю ему дверку, чтобы он побыл сам внутри этой материи. Не знаю, насколько это удалось, но мне бы хотелось. Я щупаю и иду аккуратно, постепенно, пытаясь не наступить на мину, которая называется ложь.
Тогда вопрос про ощущения. Вот вы вышли на площадку и это ваш первый большой режиссерский проект, где отвечать нужно не только за себя, а вообще за все, что происходит или чего не происходит. Как оно?
У меня недавно была встреча с господином Першиным Андреем Николаевичем (режиссер Жора Крыжовников. — «РБК Стиль»), у которого есть прекрасный маркер под названием надежда и страх. На что ты надеешься и чего боишься. Вот у меня была надежда — снять потрясающий сериал и страх — не сделать этого. (Смеется.) Понятно, что могут сказать: «Ну вот, актер поиграл в режиссера, хорошо. Наигрался? Иди дальше работай». Никто ведь не знает, какая реакция будет в итоге. Но это очень важная штука — не надо бояться. Есть прекрасное кино и спектакль, в котором я играл, по Райнеру Вернеру Фассбиндеру, его фильму «Страх съедает душу», и это такая правильная аксиома, с моей точки зрения, что ты должен бояться, но не должен поддаться страху, чтобы он тебя сожрал окончательно. И в работе ты сразу понимаешь, если говорить про интуицию, это твой человек или не твой, тебе нужно 10 секунд, чтобы это понять. И так складывается твоя команда. Это очень маленький мир, всех косвенно, через одно рукопожатие, знаешь. Конечно, мне повезло, и если бы я пришел зеленый, с холодным носом, ничего не знал, я бы, конечно, убежал и расплакался, но я тертый калач и просто понимал, что мне надо собрать всех, идти и делать. Это не вопрос амбиций, а скорее того, что за любым режиссером всегда стоит огромное количество людей, команда, которая ждет решений, и каждую секунду нужно их принимать. Дико выматывающая штука, потому что от твоего слова и действия зависит огромное количество алгоритмов работы, так что все время себя контролируешь. Ну вот например ты говоришь: «хочу, чтобы такая машина была в кадре» — и понимаешь, что это не то, что ты просто так болтаешь, размышляешь, твои слова воспринимаются как руководство к действию. Очень дисциплинирует.
Не завидовали артистам, которые приехали на площадку, снялись — и уехали?
(Смеется.) Я очень им завидовал, прямо очень. Я приезжал на два часа раньше и уезжал на два часа позже. Когда ты актер, то после команды «стоп, всем спасибо, смена окончена», садишься в тачку через пять минут и вот уже ты дома. И я такой: «блин, это такое счастье — просто ни о чем другом не думать, приехать, сделать свою работу хорошо, а потом выключиться, и до следующей смены». Но когда ты оказываешься в другой позиции — режиссерской — важно учиться правильно ко всему относиться. Ты — часть кинопроизводства. Всегда есть сроки, обстоятельства, контексты, такое вот оно. Когда я учился у Федора Сергеевича в школе «Индустрия», заметил такую штуку. Все сразу и срочно хотят на площадку, чтобы понять, какая она. Это романтика, эмоции и все остальное. А я очень хотел в кабинеты, в жесть, где дерутся за каждую букву, увидеть, как рождается кино, потому что это происходит задолго до площадки. Невозможно угодить всем интересам, но постараться можно, когда ты в комфорте находишься с точки зрения того, как ты это видишь, как преподносишь эту историю.
Речь, в том числе, про коммуникацию и умение формулировать?
Она очень важна, да, и я этому учусь как режиссер. Потому что надо очень четко давать бриф, очень правильно ставить задачи, ведь как скажешь — так и сделают. Ты можешь сказать «тут должен быть голубой диван» и тебе его действительно принесут, но он окажется не таким, какой был нужен. Мы же понимаем, сколько оттенков голубого и сколько разных конфигураций диванов, из какого материала его обивка. И можно сказать: «диван низкий, голубого цвета, плюс-минус как в этом референсе, вот такой формы, вот такого размера, такой фактуры, чтобы он не был глянцевым, чтобы он был матовым, поглощал свет и так далее» — в общем, все эти штуки досконально проговариваешь и учишься давать правильные задания. Я вообще научился тому, что никто не может залезть к тебе в голову, пока ты не будешь сам все проговаривать, а это очень сложно. С точки зрения артиста ты думаешь, что с полуслова понимаешь партнера, все видишь, считываешь, ты очень тонкий, а у людей технический способ мышления, поведения, и им нужны правильные установки, чтобы выполнить задачу. И чем точнее говоришь, тем тебе самому будет приятнее… Я как-то рассказывал артисту, как надо садиться в Майбах, и это так смешно, потому что я знаю как будто бы, как надо богато жить, хотя в этом не существую. Но ты просто даешь уверенность артисту, и из-за этой уверенности он играет правильно физически. Важна каждая деталь, из которых строится твой придуманный мир, и это тоже божественное нечто, но это все равно ремесло, с кондачка не получится. У меня очень многое не получилось, что я хотел сделать.
Давайте поговорим про откровенность и веб-кам. Для героев он становится необходимостью, а зрителю — еще на уровне синопсиса и слов — дает ощущение, что покажут что-то и про телесное тоже. Как вы искали и находили язык, на котором хотите рассказывать эту историю?
Как мюзикл — это квинтэссенция жанра, когда тебя переполняют эмоции, ты больше не можешь говорить и начинаешь петь, а когда не можешь только петь, начинаешь еще и танцевать, так и секс, в том числе — выражение чувств, телесности, это нечто такое абсолютное. И это такая тонкая штука, что иногда артистам тело подсказывает больше, чем может сказать режиссер, и надо просто не мешать. У нас была задача — дать импульс для размышления, мы не даем конкретных ответов, что секс — это плохо, вебкам — это дико, не нужно, деструктивно и опасно, не надо туда лезть, убьет. Или наоборот, что все это — именно то, чем нужно немедленно заняться. Чем отличается вебкам от порно? Ты маленький бог, у тебя есть деньги, и за твои деньги люди выполняют твои желания. Здесь ты работаешь с сексуальным напряжением. И нет рецепта, как показать это правильно, есть просто энергия, к которой ты как зритель подключаешься или не подключаешься. И уже по первым кадрам все понятно.
Кстати, куда пропало из титров ваше имя? Вы в них просто Сангаджиев.
Не то чтобы мне не нравилось мое имя. Просто на площадке оно особенно не звучало. Кто режиссер? Режиссер — Сангаджиев, и никто имя не произносит особо. Так удобнее, и я подумал, что окей, давайте так и оставим. И так будет понятнее, кто я в проекте. Как актер снимается Женя Сангаджиев, а снимает Сангаджиев. Если я вообще еще буду сниматься. Если позовут. (Смеется.) А еще это выглядит лучше визуально. Я же еще тот визуальный задрот. Мы же все эти концепции разрабатывали, шрифты, какой размер, расстановка. Это очень важно на уровне дизайна твоего отношения к тому, что ты видишь, это тебя либо цепляет, либо нет. По сути, у тебя полторы секунды на Инстаграм, остановился — посмотрел.
Работа в «Гоголь-центре» и с Кириллом Серебренниковым — это большой этап для каждого, к его миру прикоснувшегося. В том смысле, что этот театр всегда стоял особняком и с точки зрения своих планов, и с точки зрения атмосферы, потому что (по крайней мере, со стороны) кажется, что здесь есть командная работа и нет нездоровой конкуренции. Как вы сам изнутри на это смотрите?
Во-первых, Кирилл Семенович — это большой учитель с точки зрения того, что он очень классный. Во-вторых, он суперкрутой чувак с точки зрения кастинга. Если мы говорим про его профессиональные навыки. Это всегда идеальный кастинг, он так подбирает артистов или не артистов в кино, в спектакли, что ты понимаешь, что на этом месте должен быть именно этот человек, и по-другому это не может быть. Он всегда делает неожиданные какие-то штуки, он всегда «про что», а не «про как» в первую очередь, и это, конечно, большая школа. Он очень интуитивный человек при его математическом складе ума. Он очень хорошо работает с формой и со структурой, и с музыкой в том числе. И еще у него безупречный вкус. Поэтому есть такая штука, которая называется — собрать тех людей, которым нечего будет делить. Это очень важно. Понятно, что кому-то больше внимания, кому-то меньше, у кого-то больше контракт, у кого-то меньше, кто-то снимается, а кто-то нет, но это совсем никому не мешает. Вот Георгий (фотограф Георгий Кардава. — «РБК Стиль») говорит, что у меня классные портреты, но я старею, матерею, и понимаю, почему меня не снимают сейчас. Раньше я играл каких-то мальчиков, военных, это понятное использование образа, но истории на 33-летних калмыков в главных ролях, к сожалению или к счастью, не пишут. Ну, а «Гоголь-центр» — это, во-первых, «не врать и не бояться», а во-вторых, точно у всех есть здесь свое место. И Кирилл Семенович запускает такую коммуникацию, когда тебе не надо лебезить и что-то искать, какие-то шкурные истории, ты просто есть, и этим ты классный. (Смеется.) Просто будь, будь внутри этого большого энергетического шара, и делай свое дело, что тебе интересно. А с точки зрения этой банды, которая сформировалась, все просто в любви пытаются найти ответы на какие-то вопросы. Вся эта гадость — склочность, ревность, все это негативное, что может происходить внутри огромного коллектива, оно от большого количества свободного времени возникает, от скуки, от ненужности. И почему этого не происходит с условными детьми Кирилла Семеновича — у нас просто нет времени, потому что когда оно появляется, хочется его тратить на проекты, на задуманное. Поэтому есть отдельные проекты, есть некие идеи, которые хочется развивать и дальше. Помимо спектаклей кто-то снимается, кто-то музыкой занимается, еще что-то делает. Эта привычка — создавать, созидать, эта правильная бацилла заложена Кириллом Семеновичем.
В вашем отношении к тому, что, допустим, не предлагают роли и это повод подумать над тем, что еще интересного можно для себя поискать и придумать, чувствуется очень здоровая самоирония, которой зачастую нам всем так не хватает. Это черта характера или работа над собой?
Мое такое отношение к себе пришло со временем. Бывали разные обстоятельства, ситуации, в не самых удачных историях я снимался, и не самое удачное мне предлагали и предлагают до сих пор. Сейчас в меньшей степени, потому что в какой-то момент я сказал: все, хватит! Понятно, что у меня не было денег в тот момент, да и до сих пор их не особо много, но надо было принять решение — отказываться. И не потому, что я больше нигде не хочу сниматься, просто у меня хоть какая-то возможность появилась не соглашаться, когда предлагают то, что мне не интересно.
А не возникало желание на правах режиссера написать себе самому роль, которая будет вам интересна?
Я не для того пришел в режиссуру, чтобы актер Женя Сангаджиев наконец-то дорвался до ролей, сам себе написал сценарий, сам себя снял. Нет уж. Мне кажется, я тут, в том числе, для того, чтобы работать с неизвестными артистами, мне это интересно. Круто открывать имена, сосуществовать с какими-то новыми пластами, для себя их узнавать.