«Великая пустота»: фотографы запечатлели мир с COVID-19 для NY Times
Фотограф Греты Тунберг: чем известна Евгения Арбугаева
Фотограф воссоздал культовые снимки в домашних условиях
Музей Москвы устроит выставку о самоизоляции с помощью горожан
«Великая пустота», «Пигмалион» и Матисс: куда пойти в Москве
Сергей Пономарев
На полке Сергея Пономарева — награды самых желанных для фотожурналистов премий, включая Пулитцера и World Press Photo, а в архивах — десятки проектов о военных конфликтах и жизни беженцев. Его репортажи из больших городов и маленьких деревень складываются в сюжеты, где каждый кадр рассказывает свою историю. По миру он перемещается на высоких скоростях, успевая снимать для американского The New York Times, французского Le Figaro, немецкого Stern и других — не менее именитых — изданий. Впрочем, весной этого года перелеты сменились карантином. Его журналист проводил в Москве. Так появился авторский проект «Москва. Великая пустота», куда вошли снимки опустевшего города, по непривычно тихим улицам которого Сергей Пономарев исходил километры с камерой наперевес. Перед открытием персональной выставки в Музее Москвы мы поговорили о том, что нового он увидел в Москве, почему фотографии — это не фотки и как сделать самое главное — поймать момент.
— Вы 8 лет проработали в агентстве Associated Press, после чего решили стать фотографом-фрилансером. Свой новый проект — «Москва. Великая пустота» вы тоже готовили как независимый автор. После карантина все довольно много и активно обсуждают разницу между штатной работой и фрилансом, плюсы и минусы этих вариантов. Давайте обсудим, как это устроено в фотожурналистике?
— Быть фрилансером — это, что называется, быть бизнесменом полного цикла. Я имею в виду, что ты полностью занимаешься всем сам: придумываешь темы съемки, обзваниваешь клиентов, проводишь маркетинговые исследования и так далее. И, в общем-то, «Великая пустота» тоже стала возможна благодаря тому, что я фрилансер и могу думать проектами. То есть я не выполняю какую-то узкую задачу — пойти и снять что-то конкретное (этим занимаются фотографы, получающие зарплату), а выступаю как человек, который производит контент, сам придумывает идею, разрабатывает и, что важно, упаковывает ее. С новым проектом случилось так, что я вдруг понял, что это нужно сделать документально, запечатлеть пустую Москву, потом я придумал форму, как буду это делать — вот эти узкие панорамы, нашел техническое исполнение, нашел камеру, занялся поиском художественного исполнения. Мне нужно было не просто пустые улицы поснимать, а выбрать на них специальные точки, которые бы раскрывали тему. Дальше я стал размышлять: вот у меня вырисовываются очертания проекта, куда его можно направить, кого этим можно заинтересовать? Нужно ли это сделать прямо сейчас или, наоборот, подождать, дать времени пройти? Параллельно я обрастал командой, которая помогала с проектом, — забегу вперед, но мне посчастливилось работать с уникальным куратором фотовыставок — Линой Краснянской, невероятным продюсером съемок — Нигиной Бероевой и общим продюсером проектов, которому нет равных в России, — Сашей Астаховым. Вероятно, это стало возможно именно благодаря пандемии, и эти золотые люди оказались свободны для моего проекта. Обычно происходит так, что работаешь сам на себя. А вообще, честно говоря, я думаю, что фотографам гораздо легче на фрилансе, чем, например, писателям. Фотографии, допустим, можно потом еще использовать, а с текстом так не получится.
— А чего больше: проектов, которые вы инициируете сами и предлагаете изданиям, или, наоборот, входящих запросов от редакций и клиентов?
— Всегда по-разному, сложно сказать, поскольку год на год не похож. Бывали годы совершенно «сухие», как мы их называли, и тогда я придумывал проекты сам. Наша страна просто пестрит историями и очень богата разными идеями. У меня есть два стиля работы: один я называю «работать по заданию», то есть по заказам — условно, снять какой-то объект по инициативе клиента или поехать снимать историю для The New York Times. Вот в прошлом году как раз помотался. Ездил в арктическую Канаду, летал в Ирак, на Камчатку, прямо по всему шарику. И второй стиль — проектная работа, когда ты сначала снимаешь, упаковываешь все в проект, а потом уже предлагаешь как свое видение. Тогда можно найти инвестора и взять в партнеры. К примеру, «Интеко» поддержала мой проект, инициировала выставку.
— После всех перелетов и переездов, к которым вы привыкли, не странно было вдруг на несколько месяцев оказаться в Москве и никуда не перемещаться?
— Очень хорошо, что я вернулся в Россию, потому что весь февраль провел в Америке, в Лос-Анджелесе, и прилетел буквально за пару дней до начала самоизоляции, до первых предкарантинных мероприятий. Мне кажется, что такие вещи нужно переживать поблизости с домом, с семьей. А еще мне повезло, что появилась идея проекта про город. Она развилась в течение где-то, наверное, недели. И я стал думать, как это снимать, начал искать какие-то творческие ходы и так далее. В общем, абсолютно не заметил, что так долго сижу в Москве. Меня ничто не напрягало, и самое главное, у меня было очень много работы все это время, то есть я жил примерно таким же образом, как и до того. Наверное, даже больше дел стало, потому что у меня продолжается работа с Америкой, так что вечерами или ранними утрами всегда были звонки. И я, грубо говоря, ходил целыми днями по городу, а потом приходил домой, садился и снова работал в Zoom.
— Какое было ощущение от пустой Москвы?
— Ну… мне нравилось. (Смеется.) Мне правда очень нравилось. Было комфортно от того, что никого нет, интересно наблюдать какую-то такую архитектурную поэзию, переклички в архитектурных формах разных зданий, примечать детали. Проходя по одной и той же улице изо дня в день, я вдруг начинал замечать: «Ой, а этого я не видел, и этого…» Потому что всегда отвлекался на людей. И стало интересно, что я вижу детали, которые в обычной жизни мы не замечаем, потому что нас постоянно отвлекает общий шум. А потом вдруг мы попали в этот пустой город, где есть диалог между разными зданиями. Мы смотрим на тексты, на вывески, на какие-то яркие вещи, а вот просто посмотреть на то, как между собой сочетаются две постройки разных веков — мы это как-то раньше не замечали. И у меня вдруг появились время и пустота, я мог придумывать, выбирать, где и как хочу это сделать.
— В контексте искусства фотографии, как в случае и с другими видами искусства, часто возникает вопрос насмотренности. И авторской, и зрительской. Ваши кадры, например, сравнивают с живописью, с историческими полотнами. Как этой насмотренности, художественной чуткости учиться?
— Во всех городах, где я бываю, стараюсь идти в музей современного искусства, чтобы провести там какое-то время. Это все складывается в какой-то слой, который потом начинаешь использовать. Нельзя сказать, что человек, когда он видит кадр и снимает, думает: «О, вот смотрите-ка, сейчас у нас тут будет Рафаэль». Это, скорее, приходит после, на этапе редактирования, и, конечно же, потом это в глазах зрителя может проявиться. На самом деле очень много референсов и отсылок к произведениям фотограф сам не увидит. Тем не менее я, скорее, это сниму — у меня будет внутренний рефлекс, подчиняясь которому я захочу зафиксировать этот кадр.
Во всех городах, где я бываю, стараюсь идти в музей современного искусства, чтобы провести там какое-то время. Это все складывается в какой-то слой, который потом начинаешь использовать.
— А что значит для фотожурналиста, на ваш взгляд, держать себя в форме?
— Бывает такое, что я могу пропустить момент. Все-таки главная задача фотографа — снять правильный момент. А как попасть на точку — это очень медитативный процесс, ему нельзя обучиться, потому что это какое-то шестое чувство — куда нужно двинуться, в какое место в пространстве переместиться, чтобы сфотографировать то, что потом зрители увидят на стене. Но в то же время есть какой-то такой элемент тренировки для себя, работы над ошибками и изучения работы коллег, когда ты понимаешь без слов, какие-то свои мотивы, позывы, что сейчас вот надо было идти именно туда или, наоборот, остаться и никуда не уходить. Вот это нахождение себя в пространстве вырабатывается опытом и опытом съемки — выстраиванием кадра. Нужно понять, с какой точки у тебя правильно выстроится перспектива, будут правильно разложены планы кадра и так далее, и вот потом все как-то сложится в один момент. У фотографов есть разные амплуа, и я понял, что меня устраивает именно амплуа фотожурналистики, где я могу рассказывать истории людей. Спортивная, фэшн- или какая-то другая фотография требует от людей других навыков, других человеческих качеств. Я хоть и интроверт, но люблю общаться с людьми и рассказывать их истории, стараться их истории вытащить на публику. Мне в агентстве это не помогало и не всегда устраивало, поэтому я и попытался устроить себе карьеру фрилансера, чтобы делать то, что мне нравится, а от неинтересных для меня заданий отказываться.
— Очень часто вы рассказывали эти истории людей во время военных конфликтов. Помните момент, когда впервые оказались свидетелем такого?
— Да, это был 2004 год, Беслан. Когда все случилось, я был в Сочи, и из всех своих коллег из агентства я оказался ближе всего к месту, то есть всем нужно было лететь из Москвы, а мне меньше, и поэтому туда поехал я. Это оказалось первой моей работой в ситуации военного конфликта.
— Не было страшно?
— Вы знаете, сложно сейчас описывать какие-то эмоции и чувства, которые у меня там были. Конечно, их было безумное количество. Тогда мне было 24 года, молодой, в общем-то, возраст. Я видел своими глазами все это месиво. После случился депресняк на несколько недель, а еще я совсем перестал играть в компьютерные игры. Очень любил Counter-Strike, но после Беслана больше не играл. Но вообще сами понимаете, что работа в военных условиях — это тяжелая работа. Туда едут не за эмоциями. Конечно, со стороны кажется, что это такая военная романтика и так далее, но на самом деле это достаточно серьезная, зарегулированная сфера, потому что очень много чего нужно знать, проходить тренинги, чтобы потом можно было поехать. В агентстве нас возили на такие тренинги, чтобы мы знали технику безопасности, умели применять медицинские протоколы, потому что большинство небоевых потерь, которые происходят на войне, случаются из-за того, что человеку вовремя не оказали медицинскую помощь, не сделали все своевременно. Человека ранили или он наступил на мину, а его коллеги бегают вокруг в панике, машут руками и ничего не могут сделать, потому что в шоке и не знают, что делать. Такие моменты мы отрабатывали, и впоследствии они помогали в командировках.
— Помимо знания медицинских протоколов нужен еще, наверное, внутренний кодекс, который поможет в сложной ситуации?
— Я пользуюсь таким кодексом, что ни одна человеческая жизнь не стоит фотографии. Если ты как фотограф готов мириться со своей совестью всю оставшуюся жизнь, то пожалуйста, но, в принципе, ничего не сравнится с жизнью по стоимости. Если у тебя стоит выбор — снимать или помогать, то ответ, что делать в такой ситуации, для меня вполне логичен и очевиден. Я буду помогать, потому что снять можно будет потом. Вокруг нашей профессии есть такой ореол, что журналисты — стервятники, которые охотятся за негативными эмоциями. Но это абсолютный стереотип, который к реальной жизни отношения не имеет. Все мы — человеческие существа, и судить нас нужно по личным качествам, а не по профессии. И кстати, журналисты очень часто помогают первыми, когда рядом нет профессионалов. А вот если они есть, уже можно делать свою работу.
Если ты как фотограф готов мириться со своей совестью всю оставшуюся жизнь, то пожалуйста, но, в принципе, ничего не сравнится с жизнью по стоимости.
— А что для вас значит понятие амбиций? Вот, например, у вас есть все награды, о которых мечтают, выставки персональные были не раз. Вы о них помните, это для вас важно?
— Я люблю работать, я трудоголик, поэтому просто люблю делать то, что я делать привык, фотографировать. Я как-то не стремился за наградами или там за выставками, они сами пришли, но сейчас они для меня — инструмент для достижения каких-то дальнейших целей. Они дают тебе такой знак качества. То есть когда человек читает список наград, он понимает, что, да, ты как профессионал действительно чего-то стоишь и к твоим работам стоит прислушаться, присмотреться. Не нужно доказывать, конкурировать с коллегами по цеху. Мне это дало смелость в выборе инструментов. То есть у меня нет стандарта, что я должен ходить с двумя камерами, условно. Я могу сказать: буду снимать вот так, не стану приближать к себе реальность, ходить с телевиком, я буду стараться подойти сам к этому объекту. А если подойти не удалось, значит, ок, не ждите от меня стиля папарацци.
— Вы в одном из интервью говорили, что для вас очень важно не черстветь душой и не возводить себя в пантеон. Как удержаться от того и другого?
— Нужно общаться с молодежью. Потому что они всегда приносят какие-то новые интересные идеи, и у молодежи можно многому научиться. Никогда нельзя отрицать новые веяния и тенденции и брюзжать, что «в наше время все было по-другому». (Смеется.) Сейчас начинается новый век вычислительной фотографии. Это фотография, которую делают смартфоны, потому что в смартфонах нет диафрагмы, нет длиннофокусных объективов, много чего нет, все делается вычислительным способом. То есть матрица делает кадр, а дальше процессор это все обрисовывает и вычисляет самостоятельно. И это совершенно дивный новый мир, мы об этом почти ничего не знаем. И есть два пути — либо это изучать и интересоваться, либо брюзжать, что это все фигня, ну куда этот смартфон, куда его можно применить и зачем он вообще нужен. Но вы видите, что индустрия развивается, появились соцсети, в соцсети нужна реклама, нужен какой-то контент, и весь контент делается не цифровыми камерами и зеркальными, это все снимается уже на айфоны. Соответственно, нужно изучать, что это за феномен, не отрицать его. И чтобы не зачерстветь, я и занимаюсь новыми течениями, стараюсь общаться.
— А с развитием технологий порог входа в профессию поменялся?
— Он, конечно, поменялся. И тут как раз важно молодежь обучать. В принципе, любой человек, у которого есть смартфон, может завести себе блог, набрать достаточное количество подписчиков и при желании стать СМИ. И никто его не может ограничить. И чтобы это СМИ работало правильно, не дезинформировало, не скатывалось в пропаганду, нам нужно рассказывать о правилах профессии и этических принципах, быть дружелюбными по отношению к новым росткам, рассказывать им о наших идеалах. Чтобы те, кто пришел в фотожурналистику, кто хочет повелевать умами своей аудитории, своих подписчиков, действовали этично по отношению к ним.
— Я, может быть, немного грубо сформулирую, но вас не раздражает, что сейчас любой может сказать «я фотограф»?
— Я придерживаюсь принципа, что есть стихия, с которой мы ничего не можем сделать. То есть ты можешь этому либо противостоять, и это будет бессмысленно, либо ты можешь это возглавить. Вычислительная фотография создала такой прецедент, все, что мы знали о фотографии раньше, не имеет смысла.
— Хорошо, а когда говорят не «фотография», а «фотка»?
— (Смеется.) Тут я стараюсь людей переучить, я их поправляю. В моем окружении очень многие знают, что я нервно на это реагирую. То есть я могу и поправить, но, в принципе, большинство людей из моего близкого круга, конечно, не говорят слово «фотка». Фотки в «Яндексе», а у нас фотографии.
— Поскольку вы сказали, что много общаетесь с молодым поколением, сложно удержаться от вопроса о том, какое оно, исходя из вашего опыта?
— Я сталкивался с тем, что они очень четко знают, чего хотят. И я прямо удивился, когда у нас зашел диалог о Конституции, что люди были действительно в предмете, что называется. Я статьи Конституции очень так поверхностно, приблизительно знаю, а они, оказывается, знают их на очень хорошем серьезном уровне, и, соответственно, они могли свою позицию аргументировать. У них есть четкое такое целеполагание, понимание, что они хотят увидеть в этой жизни. Но в то же время мне показалось, что есть и некоторая инфантильность. То есть если вдруг уперся в стену, то не обходишь и не подкапываешь, а просто отходишь. Возможно, это связано с компьютерными играми, где у тебя всегда есть возможность сохраниться и переиграть этот момент.
— А какие у вас отношения с социальными сетями? С Instagram, например.
— Честно говоря, с Instagram у меня разные периоды бывали. Был период прямо любви в десны, потом охлаждения, и сейчас я пытаюсь, так сказать, к нему вернуться. Коммуницировать вербально мне как-то проще и приятнее, чем виртуально. У меня в инстаграме аудитория в основном иностранная, я и веду его на английском языке. Это очень утомительный процесс. Я интроверт, поэтому мне иногда очень сложно, и я просто вот выползаю из домика постоянно, чтобы это делать.
— Фотожурналисты нередко выпускают автобиографии, поскольку сюжеты, которые скрываются и за конкретными кадрами, и за командировками, бывают очень масштабными. Тут, конечно, хочется припомнить и привести в пример «Скрытую перспективу» Роберта Капы. Свои истории вам интересно переводить в новые формы — как раз книг?
— Я издал книжку про истории беженцев. К сожалению, тираж не очень большой, и он в основном весь в Европе. Но вообще, да, это удивительный эксперимент, когда ты начинаешь рассказывать какие-то свои личные истории, потому что за кадром происходит огромное количество всего и многим хочется поделиться. А что касается Капы, я его очень люблю, считаю даже, что у меня есть с ним какое-то духовное сходство, но, честно говоря, мне больше понравилась книжка Стейнбека «Русский дневник», чем «Скрытая перспектива». Вот там как-то все-таки Капа почестнее изображен, чем то, что он своими словами пишет.
— За кем из коллег — фотографов и фотожурналистов — вы следите, чьи работы вам нравятся?
— Их не так мало, на самом деле. Но больше всего, наверное, люблю следить за своим другом — бразильским фотографом Маурисио Лима. Совсем недавно, буквально на прошлой неделе, у него вышла новая работа — безумной красоты фотографии про деревню, которая потонула в результате строительства дамбы. Очень красиво он все снял, очень красиво собрали, о чем тоже хочется сказать, потому что сейчас редакторская работа важное место занимает в нашем творчестве. Это сторителлинг, это история, она должна работать. Мне нравятся работы многих коллег из агентств или просто фрилансеров, например Айвора Прикетта, Лам Йик Фея, Патрика Брауна, Дэниела Берехуляка, Мередит Кохут, Димы Маркова, Летиции Ванкон, которые работают примерно в той же сфере фотожурналистики и арт-фотографии — документальной, социальной.
