За рамками кампаний по продвижению фильмов Константин Хабенский очень редко дает интервью. Он довольно закрытый человек и, если соглашается на разговор, то охотнее рассказывает о деятельности своего фонда, помогающего детям с онкологическими заболеваниями головного мозга. О себе говорить любит меньше.
С нами актер и режиссер поделился мыслями о том, с чего начинается благотворительность, рассказал об отношении к кинонаградам, режиссуре, молодых актерах и народной любви. Компанию Хабенскому во время интервью составила команда фонда — в скором времени мы подробно расскажем про работу его сотрудников.
— В 2018 году фонду вашего имени исполнилось десять лет. Вы создали очень эффективную организацию, цифры впечатляющие. Как думаете, дело в грамотном управлении или все-таки еще и в том, что фонд назван вашим именем?
— Скажем так, имя напрямую зависит от профессии. Чем точнее и честнее я буду работать, тем больше пользы принесет фонду мое имя. И наоборот. Все остальное — это заслуги команды, которая собралась и выстроила очень правильный бизнес-план. Конечно, его порой нужно модифицировать, чтобы разобраться, где подгазовать, где пересмотреть цифры сбора, куда направить финансы. Это все — заслуга людей, и, честно говоря, я поражаюсь, как они это делают.
— Но есть ощущение, что и громкое имя тоже много значит. Может, публичным людям, которые решили вдруг создать благотворительную организацию, не нужно стесняться и сразу давать ей свое имя? Мне кажется, это эффективный прием и ничего нескромного в этом нет.
— Это дело каждого: хозяин — барин. Но смотрите, я ведь много чего не могу себе позволить, учитывая, что мое имя связано с фондом. Не могу делать каких-то шалостей, глупостей, сумасшедших поступков, которые в моем возрасте я бы еще мог совершать. Но понимаю: я не один. Нас много, и мы делаем дело, которое намного важнее театра, кино, телевидения.
— У вас в целом образ очень серьезного человека, который не может себе позволить лишнего.
— Те, кто знает меня близко, никогда не скажут, что я очень серьезный человек. Возможно, дело в том, что я никогда не хожу на передачи, где нужно рассказывать о себе и рвать тельняшку на груди. Вообще актеры, режиссеры — это люди, которые всегда остаются где-то в тени. Они выходят из нее, показывают себя либо в больших интервью, либо когда играют роль, а потом опять прячутся. Так что, если мой фасад создает какое-то ощущение, я не буду ничего менять. Не буду бегать, прыгать и убеждать всех, что я смешной или серьезный, накачанный или толстый — неважно. Я вот такой, какой есть. Занимаюсь тем, что мне интересно и что считаю правильным.
Вы наверняка понимаете, что работать в благотворительном фонде — это не самая веселая вещь. Когда родители сталкиваются с болезнью ребенка, они часто совершенно теряются. К ним нужно найти подход, правильные слова, чтобы они собрались с мыслями, с духом. Чтобы их апатия не навредила ребенку. Чтобы они были проводниками позитива и веры в победу. Кроме того, мы постоянно общаемся с бизнесом — крупным, средним и мелким, — представители которого знают, что благотворительность — это, конечно, хорошо. Но не у всех из них есть понимание, что она необходима. Поэтому переговоры с ними могут занимать даже не месяц-два, а несколько лет.
Мы всегда стараемся донести до них, что благотворительность — это не только собрать вместе с коллегами подарки детям на Новый год. Благотворительность — это такая штука, которая вообще может лежать в основе того, как компания о себе думает и о себе говорит. В конце концов, всегда приятнее купить ту бутылку воды, деньги от продажи которой кому-то помогут, или пойти работать в то место, где помощь детям, участие в благотворительных проектах, забота об окружающей среде — среди основных ценностей. Думаю, что через 10, 20, 30 лет мы будем жить в мире, где никому это и объяснять не придется. А пока мы всегда готовы.
Ольга Желудкова, детский онколог, председатель экспертного совета Благотворительного Фонда Константина Хабенского.
Елизавета Богомолова, руководитель программы «Адресная помощь» фонда.
Екатерина Бартош, исполнительный директор фонда.
Алена Мешкова, директор фонда.
Константин Хабенский
Фонд Хабенского существует с апреля 2008 года.
За это время:
- адресная помощь была оказана более 2000 детей с опухолями мозга
- свыше 7000 семей, столкнувшихся с болезнью, получили психологическую поддержку
- более 5500 врачей при поддержке Фонда приняли участие в образовательных проектах
- были совершены 47 поставок высокотехнологичного медицинского оборудования в 9 клиник Москвы и Санкт-Петербурга
Узнать больше о работе фонда и помочь можно здесь.
— Вы до сих пор жертвуете собственные деньги в фонд?
— Конечно.
— А у вас есть какие-то особенные правила — с чего вы жертвуете, а с чего нет? Например, только с доходов от рекламы.
— У меня таких правил нет. Помимо съемок, рекламы существуют выступления и концерты, какие-то большие слеты, с которых я ничего не получаю: все идет в фонд. Иногда я даже не знаю, о какой конкретно сумме речь. Но поскольку я не себе беру деньги, цифру порой можно ставить практически любую. Если большие компании понимают, что выручка в итоге попадает в фонд, они с удовольствием на это идут.
— Что вообще мы все должны сегодня знать про благотворительность? То, чего еще по каким-то причинам не знаем.
— В первую очередь то, что это не разовая история. Что это непросто для тех, кто работает внутри. Ко мне неоднократно приходили с вопросами люди, которые тоже хотели организовать свой фонд. Но, пообщавшись с нашей командой, узнав все этапы становления такой организации, многие отказывались от этой идеи и просто становились друзьями или помощниками какого-нибудь фонда. Я, может быть, глупую сейчас ассоциацию приведу, но нельзя взять собаку из приюта, а потом отдать ее обратно. Если уж взял — то взял.
Не буду говорить, какие плюсы дает такая деятельность с человеческой точки зрения. Чувство внутреннего достоинства — это максимум, больше ничего не нужно. Иногда даже «спасибо» не требуется. Оно все равно читается в глазах родителей, детей, которым ты вдруг стал полезен и которые потом живут своей прекрасной жизнью. Они вылечились и идут дальше. И слава богу. У нас в фонде каждый месяц появляется порядка 25–30 новых подопечных. Так что я многих даже не знаю лично. Но иногда на гастролях, после спектакля, ко мне подходит какой-нибудь человек и говорит: «У нас все замечательно, ходим в школу». И я догадываюсь, что, видимо, мы смогли этой семье помочь.
Есть еще момент. Сегодня благотворительные организации в нашей стране — я имею в виду наш и еще несколько крупных, профессиональных, больших и, можно сказать, смелых фондов — развиваются, растут и крепнут довольно быстро. И важно помнить одну вещь. Что, по сути, отправляя 100, 1 тыс. или 100 тыс. рублей в такой фонд, ты не просто облегчаешь чьи-то страдания. Ты не просто позволяешь конкретной маме поверить, что ее ребенок выберется. Ты меняешь целую систему. Часто неповоротливую, всегда несовершенную — но систему, которая обязательно станет лучше, в том числе благодаря тебе. Мне хотелось бы, чтобы каждый, кто только начинает помогать или уже давно это делает, помнил об этом. Просто не забывал, частью какой огромной работы становится и он сам.
— Мы с вами ведем этот разговор прямо накануне церемонии «Оскар» (24 февраля). Фильм «Собибор», который вы сняли как режиссер, в итоге не попал в финальный список номинантов. Вас это огорчило?
— Ну, я прошел через этот этап, постаравшись сосредоточиться на размышлениях о дальнейших планах. Все случилось так, как случилось, но то, что фильм попал в лонг-лист, уже неплохо.
— Некоторые молодые российские актеры в своих интервью достаточно смело и открыто говорят: «Да, я хочу получить однажды «Оскар». Вот тот же Александр Петров, например. Вы хотите?
— Я бы не отказался. Один наш современник, мой коллега, сказал когда-то очень правильную фразу: «Я спокойно отношусь к каким бы то ни было наградам и призам, но получать их чертовски приятно».
— А к государственным наградам и званиям как относитесь? Вы же официально народный артист России.
— Сейчас, скажем так, ужесточили требования в плане числа людей, которые могут такое звание получить. Мне кажется, это очень правильно. Точных данных я вам не приведу, но если говорить о пропорциях, то в Советском Союзе с того момента, как было учреждено звание народного артиста СССР (6 сентября 1936 года. — «РБК Стиль»), его удостоились, допустим, около тысячи человек. И примерно столько же получили нынешнее высшее звание народного артиста РФ за конец 1990-х и 2000-е. Так что оно сегодня немного обесценилось.
На мой взгляд, нужно сделать одну простую вещь. В Москве, Питере и других больших городах у актеров больше возможностей быть замеченными и при желании получать какие-то государственные награды. Но существуют и другие города, где тоже есть театры, и в них тоже работают люди: честно, на протяжении всей жизни отдают себя профессии. Так что можно просто приезжать в такие города и спрашивать прохожих на улицах, знают ли они того или иного актера. И если какой-то процент ответит: «Да, знаем», это и будет показателем для артиста. Еще один мой коллега (его уже, к сожалению, нет с нами) говорил: «Дорогой мой, будь ты хоть народным, хоть заслуженным, все равно нужно каждый раз выходить на площадку и доказывать, что ты именно тот, а не кто-то другой».
— Давайте еще немного поговорим о молодых актерах. С ними, как мне кажется, сегодня есть следующая проблема: появляются молодые мегазвезды, их неистово снимают в фильмах-блокбастерах, а потом вдруг фокус смещается и появляется кто-то новый. А следом еще один. Все это немного стало напоминать конвейер. На этом фоне вы выглядите постоянной величиной. Что вы об этом думаете?
— Мне кажется, ребятам просто предлагают работать — и они работают. Наверное, кто-то стремится сняться в 99 фильмах из сотни, а кто-то выбирает другую политику, более точечную. Но и в первом, и во втором случае только время покажет, насколько человек предан профессии и насколько серьезно он занимается делом. Сложно удержаться и долго оставаться действительно интересным — и себе, и зрителю, и другим актерам. С одной стороны, тем, у кого много предложений, повезло больше, а с другой — этому поколению сложнее, потому что можно всем очень быстро надоесть.
— Вы говорите, сложно удержаться. А трудно было удержаться от режиссерских амбиций? Я сейчас имею в виду «Собибор».
— Наверное, просто пришло время попробовать реализовать свои амбиции. Проверить, что я представляю собой как человек, которому нужно выстраивать отношения с коллегами, находясь у монитора.
— Но ведь режиссер — это, как ни крути, еще и менеджерская работа. Вы в одном из интервью говорили, что не очень руководящие должности жалуете. Речь шла, правда, о театре, но тем не менее.
— Менеджерская? Ну, не знаю. Не согласен. Режиссеры бывают разные, но в первую очередь эта позиция предназначена для человека, который может с помощью своей увлеченности, своего азарта, своего видения повести за собой определенное число людей: актеров, операторов, постановщиков и так далее. В любом случае есть команда, которая соглашается идти за одним человеком, довериться ему и разделить его взгляды на сценическое или кинематографическое пространство.
— Тем не менее театром, как вы говорили, руководить вам не хотелось бы.
— Говорил, да? Вообще актер — это человек, который по большому счету предоставлен сам себе. Да, есть артисты менее свободные с точки зрения расписания и возможности выбора. А есть те, кто может позволить себе выбирать, и это, наверное, мой случай. Когда тебе предлагают руководить каким-то объединением — будь то театр, съемочная площадка, студия, — предполагается, что ты должен задумываться над перспективами роста других людей, задавать направление их развитию. А это уже дополнительная ответственность.
Ты не просто позволяешь конкретной маме поверить, что ее ребенок выберется. Ты меняешь целую систему.
— Опять же в одном из ваших интервью меня зацепила такая фраза: «Я однажды не хочу превратиться в какого-нибудь оскароносного, недоступного и ни хрена не понимающего творца, который будет объяснять всем, как надо жить». Много ли таких примеров в российском кинематографе: людей, которые теряют связь с реальностью?
— Случаются.
— А как не потерять эту связь, оставаясь публичным человеком?
— Реальность теряется, когда расходятся друзья. А они расходятся в тот момент, когда тебя покидает чувство юмора, самоирония. Тогда человек начинает отрываться от действительности и превращаться в прекрасное облако.
— И в такой ситуации вы говорите себе: «Костя, остановись»? Бывало такое?
— Да, конечно. Бывают моменты, за которые мне стыдно. Я, как мне кажется, был правильно воспитан папой и мамой, друзьями, поэтому такие чувства испытываю. Не буду говорить о конкретных случаях, но они есть, они со мной живут. Другое дело, что на них можно посмотреть и с иной стороны: например, разобраться, что они мне в результате дали.
— Объясню, почему спрашиваю вас об этом. Бывает тип людей, о которых все думают: вот он сейчас нам все расскажет про жизнь. Есть ощущение, подкрепленное небольшим опросом, который я провел перед интервью, что вы принадлежите к тому самому типу людей. От которых ждут какой-то житейской мудрости. Что вы сейчас что-то нам всем скажете, и мир изменится к лучшему… Вы вообще встречали такую точку зрения о себе и что вы об этом думаете?
— Я в этом не виноват, но такое о себе слышал. Иногда я даже этим пользуюсь. Внаглую пользуюсь, когда надо пустить пыль в глаза.
— При этом глупые вопросы как будто бы рядом с вами звучат еще глупее, неуместные шутки — еще неуместнее.
— Наверное. Раньше глупые вопросы я проглатывал и пытался как-то сгладить углы, а теперь иногда могу возмутиться. Да, может быть, это неинтеллигентно, негуманно по отношению к людям вашей профессии, но мне уже не хочется тратить время на глупые вопросы, и порой приходится это подчеркивать. Но поскольку я в последнее время не так часто общаюсь с вашей братией, журналисты мне попадаются очень неплохие.
— Вас довольно часто спрашивают, почему у вас нет страницы в социальных сетях. Это позиция, и она достойна уважения. Тем не менее соцсети — действительно новая реальность, как к ней ни относись. Там много чего происходит, много чего обсуждается — да, куча мусора, но есть действительно важное…
— Иногда я думаю: «Эх, жалко, что меня там нет». Понимаю, что два-три предложения могли бы помочь мне, моим друзьям, каким-то проектам. И все-таки я не очень умею общаться в этом пространстве. Там есть какая-то своя логика, и я не вижу за нею людей, не понимаю, с кем веду диалог. Мне нужна физическая оболочка. Точно так же театр — живое дыхание, живой диалог. А кино сложнее в тысячу раз, потому что в этом случае ты работаешь по большому счету в стену. Ну и нельзя сказать, что в соцсетях меня нет совсем: есть, например, инстаграм моего благотворительного фонда и инстаграм моей жены, откуда, в общем-то, всегда можно узнавать и про мои новости тоже.
— Народная любовь — бремя или счастье?
— Народная любовь — это хорошо и важно. Одна из составляющих нашего ремесла заключается в том, что актера должны знать в лицо. Пусть не целая страна, даже не один какой-то город, а хотя бы несколько человек. У тебя должны быть свои зрители. А дальше срабатывает эффект накопления, который не всегда от меня зависит: он достигается за счет телевидения, кино, интернета, рекламы той же.
— При этом вы точно не производите впечатления человека, который снимает с этого сливки. У вас образ абсолютного бессребреника. Материальные ценности что для вас значат?
— Вы знаете, в процессе жизни какие-то псевдоценности от меня отлетели, соскреблись. Осталось только самое важное. Но вообще материальные штучки-дрючки тоже играют роль. Начнем с того, что на мне висит очень большая семья, и неплохо бы ей помогать. С другой стороны, хорошо личным примером показывать, что можно работать в благотворительных проектах, полностью отдавая выручку в фонд. Тут очень сложная штука: нельзя собирать миллионы для других людей, когда ты сам сильно обременен. Те, кто получает достойную зарплату, будут более плодотворно в этом направлении работать. Так что я к материальным благам отношусь хорошо: я ими делюсь.
— Ваш фонд отметил десятилетний юбилей. Это значительный срок, а люди любят мерить такими сроками свою жизнь. Вы не жалуете соцсети, но по ним недавно прокатилась волна воспоминаний под условным названием «Я десять лет назад». Каким десять лет назад были вы?
— Бодрым, много работающим, иногда даже чересчур много. Человеком, участвующим в гонке.
— А вам самому чувство ностальгии насколько знакомо? Вы ностальгируете по чему-либо?
— Нет. Хотя иногда я, пожалуй, ностальгирую по каким-то проектам. Может быть, люди, с которыми мы тогда работали, с течением времени изменились, поросли бытовым мхом, но я до сих пор помню их и поддерживаю с ними связь. Правда, ностальгия по тому прекрасному времени — она не тянет якорем обратно, а заставляет более внимательно относиться к тем предложениям, которые поступают.
Прошлый год стал десятым для фонда, и в то же время мы делали «Собибор», шли съемки «Метода», было очень много работы. В какой-то момент я осознал, что у меня не хватает сил ни на что. Как-то мне удалось дотянуть до декабря, и вот сейчас я наконец замечаю, что не работаю. Нет, я служу в театре, у меня идут спектакли, я снялся в маленькой дипломной работе у студентов. Но это все — чтобы не терять форму. К молодым, талантливым ребятам я отношусь с большим уважением, потому что со многими либо в жизни, либо на площадке общался. Сегодня такой навал работы — не только актерской, но и режиссерской, продюсерской. Нужно делать выбор, и он перед ними встанет так же, как стоит все время передо мной. Очень сложно понять, что тебе хочется сделать дальше.
Благодарим за прически и макияж стилистов салона Aldo Coppola Екатерину Хван, Зину Сакович и Виолетту Павлову.
