2018-й год для рэпера Басты и его творческого объединения «Газгольдер» начался с появления нового артиста, автора интернет-хита «Медуза» 23-летнего Алана Хадзарагова, известного под псевдонимом Matrang. Сценическое имя музыканта переводится с вьетнамского как «луна» — ей в творчестве артиста выделено особое место. 20 октября в московском клубе Red пройдет первый большой сольный концерт музыканта.
Мы встречаемся с Матрангом на территории «Газгольдера», что расположен на задворках Курского вокзала, пьем китайский чай из соседнего кафе под говорящим названием «Газчай», говорим про Северную Осетию, родину музыканта, работу с Бастой и современный плагиат.
— То, что вы родом из Северной Осетии, отразилось как-то на вашем творчестве?
— Осетия и родители сыграли основополагающую роль в моем развитии, а потом и в развитии моего творчества. Моя музыка — это мои переживания.
— Что это за переживания? Расскажете?
— Например, моменты из детства, когда со мной происходили странные вещи. Мне всегда было интересно куда-нибудь залезть, куда залезать нельзя. В своем родовом селении Даргавс мы с двоюродным братом часто устраивали небольшие походы, забирались наверх, не зная, что нас ждет впереди. Всю жизнь тянуло смотреть на небо, когда на него никто не смотрит, в надежде увидеть что-то, чего никто не видит. Затем все это начало откликаться в музыке.
— Обилие знаков и символов в вашей музыке — это как раз та самая любовь к необъяснимому?
— Уже в сознательном возрасте я почувствовал себя абсолютно беззащитным. Понял, что я один во вселенной, что ни к кому не смогу обратиться, если мне станет плохо. Я рос в среде, где люди не понимали меня. Это ощущение одиночества и рождает очень много внутренних символов, много внутренних молитв, которые никак не связаны с религией. Так, кстати, и появилась моя связь с луной.
— В декабре 2017 года вы присоединились к творческому объединению «Газгольдер». Как это случилось?
— Меня взяли как готового артиста. Уже вышла «Медуза», и она взорвала. В итоге я оказался там, где и хотел быть.
— За чем вы шли в «Газгольдер»?
— В первую очередь — за возможностями. Перед этим я пообщался с разными людьми, с разными объединениями — все они предлагали свое четкое видение и условия. После встречи с Николаем Дуксиным (директор ТО «Газгольдер» — прим. ред.) сразу понял, что хочу быть именно в «Газгольдере». Стало ясно, что здесь дают инструменты, здесь никто не будет давить. У нас все просто: хочешь зарабатывать — трудись. Никто ни за кем не бегает, каждый делает ровно столько, сколько ему нужно. Мне хотелось творческой свободы, я ее получил.
— И еще, видимо, хотелось стать частью успешного комьюнити музыкантов.
— Я на тот момент понимал, какие здесь люди работают. Разумеется, я мечтал оказаться в этом составе.
— Ваш альбом «ЭЙА» был выпущен уже «Газгольдером». Баста давал какие-то комментарии, вносил правки? Как он участвовал в вашей работе?
— Важно помнить, что «Газгольдер» — это творческое объединение, а не продюсерский лейбл. Поэтому у нас здесь все иначе. Самое удивительное и странное — Баста ни разу при мне не слушал альбом «ЭЙА». Он был в разъездах, и когда я собирался выпускать альбом, со мной работал непосредственно один из самых близких — в музыкальном плане Васе (Василию Вакуленко — настоящее имя Басты, прим. ред.) людей. Сам он, конечно, был в курсе всего. Но чтобы мы сидели вдвоем и разбирали треки — такого не было. Мы все на этой невидимой связи, все в курсе всего, но никто никуда не лезет. Здесь мне дают возможность быть собой.
— Вас многие сравнивают с Виктором Цоем. Вы не раз отвечали на вопросы про это сравнение, отмечая, что считаете его легендой. Сами легендой хотите стать?
— Прямого желания у меня нет. Я скорее про посыл и мощь. Не до конца уверен, например, что хотел бы достигнуть уровня Басты. Вижу, как он работает и иногда по-доброму себе завидую, что у меня есть возможность выйти погулять. У него с этим сложнее — человек пашет. Он постоянно в работе. При этом я бы хотел так же сильно любить музыку, как любит ее Баста. Это очень круто. У меня пока нет столько сил. Точнее они есть, но я еще не готов их высвободить.
— Как у вас устроен процесс написания музыки и песен?
— Сейчас наконец-то появилась возможность самому писать музыку — взял себе оборудование. Вы слушали трек «Вода»?
— Да, конечно.
— Вот в нем моя музыка. Считаю, сразу слышно, как она отличается.
— А до этого как было?
— Большую часть музыки для своих треков я покупал. Мы много слушали, что-то покупали и переделывали.
— То есть покупать больше не будете?
— Я не ставлю тут себе никаких рамок. Но в голове держу мысль, что когда-то наступит момент, когда мне захочется абсолютно все делать самому.
— А как пишете песни?
— Определенной схемы написания песен нет, потому что нет определенной схемы написания сценариев жизни. Все очень спонтанно. Делаю какие-то заметки, могу ходить по дому, что-то вдруг заиграет и раз — пару мелодий накидал, текст или мотив. Чтобы не забыть, записываю на диктофон. Но я не пребываю в таком творческом состоянии постоянно. Живу как простой человек.
Мне хотелось творческой свободы, я ее получил.
— И что вы делаете обычно в такие периоды?
— Гуляю. Живу самой обычной жизнью. У меня нет всей этой светской движухи.
— О тщеславии и звездной болезни задумываетесь?
— Постоянно. Никто от этого не застрахован. Просто кто-то больше расположен к этому, кто-то меньше. Думаю, я из тех, кто меньше. Мне пришлось прожить очень большой отрезок жизни в абсолютно разных ситуациях, разных финансовых положениях, разных моральных и эмоциональных состояниях. И все это не дает забыть о том, кто я, откуда, из какой семьи. Если в какой-то момент я начну смотреть на людей свысока, то механизмы жизни очень быстро поставят все на свои места. Все как дается, так и забирается.
— Для человека, у которого нет большого опыта живых концертов, вы выглядите очень артистично на сцене. Яркие движения, фирменный прямой взгляд. Можно вспомнить ваше движение-пистолет в «Вечернем Урганте». Откуда это все?
— Самое удивительное, что мы с командой ни разу не репетировали. Это экспромт. На сцене вообще все спонтанно. Я считаю, что к выходу на нее не нужно особенным образом готовиться. Сюда надо выходить и быть самим собой. Кстати, движение, которое я придумал у Урганта, теперь используется у нас на всех концертах.
— Какую вы музыку слушали и слушаете сейчас?
— Было время — слушал много русского рэпа. Шансон тоже приходилось: на улице пацаны часто включали, представьте себе, «Бутырку», был у меня и такой период. Сейчас новой музыкой я не особенно интересуюсь. Недавно вот услышал Bonobo: просто включаю его часовые сеты. Вообще я совсем не силен в артистах, даже популярных. Полгода назад узнал, как выглядит Дрейк. Не факт, что сейчас с первого раза отличу Канье Уэста от Jay-Z.
— Зато, наверное, следите за современным кинематографом. В клипе на песню «Медуза» довольно много отсылок к «Форме воды» Гильермо дель Торо…
— Это не мой сценарий. Я благодарен за то, что этот клип есть: он набрал очень много просмотров, я выступил с этим треком на премии Муз-ТВ. Но снимать то, что за меня уже кто-то придумал, больше никогда не буду.
— Вы на тот момент не знали про фильм?
— Да. Мне показали сценарий клипа, он мне очень понравился. Я полетел на съемки в Алмату, а в самолете мой концертный директор Оля Агада включила очередной новый фильм, который оказался «Формой воды». И тут мы все поняли, но уже было поздно что-то менять.
— Вы расстроились?
— Я был негативно настроен. В какой-то момент вообще сказал, что не хочу выпускать клип.
— Почему?
— Для меня это заниженная планка. Сейчас я начал сталкиваться с тем, что люди спокойно берут и воруют идеи. Мне это непонятно. Взять чужой фильм или клип, его основную идею, чтобы снять что-то свое — это низкий уровень. Это плагиат, а не творчество. В сценарии клипа «Медуза» творчества нет. Оно есть в случае с теми, кто держал камеру в руках, кто играл роли в этом клипе, но не в случае с человеком, который придумывал сценарий и концепцию.
— Какое у вас отношение к деньгам? На что сейчас вы их тратите, когда начали зарабатывать?
— Сейчас хочется, чтобы исполнилось все, чего хотелось в детстве. Ребенком я не накатался на самокатах, мопедах, мотоциклах, американских горках, на лодке не поплавал, с парашютом не прыгнул. Сейчас восполняю пробелы. В детстве мне очень часто хотелось личного пространства, хотелось, чтобы домой привозили еду, хотелось просто лежать и тупить в одиночестве — даю этому возможность сбыться сейчас. Если не подарить себе все это, можно так несчастным и умереть. При этом за деньгами я никогда не гнался. Я жуткий транжира: не умею правильно и мудро их распределять. Я из тех людей, которые покупают то, на что пока не заработали, чтобы чувствовать себя тем, кто в будущем сможет себе это позволить. И так и будет.
— У вас в последнее время очень сильно изменился стиль в одежде.
— Да, дальше и не такое будет.
— Вы сами собираете свой гардероб? Любите ходить по магазинам?
— Это все происходит спонтанно. Надеваю на себя шмотки, которые вроде на мне не должны быть. И они в итоге круто смотрятся. На это, конечно, нужна смелость и, не побоюсь этого слова, харизма.
Я спокойно отношусь к одежде, часто закатываю в абсолютно простые магазины. При этом многие считают меня чуть ли не иконой стиля, спрашивают, где взять такие же вещи. Знали бы они, где я их беру. Мне часто писали, какие у меня крутые повязки на голову — а это просто кусок ткани с моей, опять же, дешевой футболки.
— По чему из Осетии больше всего скучаете?
— По ощущению, что я в Осетии. По ощущению, что я дома. Я очень люблю свою родину и всегда рад возвращаться туда. Скучаю по самому себе в Осетии.
— Какие у вас впечатления от Москвы?
— Говорят, что Москва портит, — это правда.
— Почему?
— Потому что тут много пустого. Чем больше город, тем он более пустой. Чем больше город, тем меньше принципов и меньше моральных устоев.
— Но вам здесь комфортно?
— Да, мне Москва нравится. Я жил здесь, когда у меня вообще ничего не было. И сейчас живу, когда что-то есть. Я рад, что ощущаю себя внутри так же. Значит, каким был, таким и остался.
