Однажды студентка филологического факультета Елизавета Олескина поехала с однокурсниками в российскую глубинку — собирать фольклорные истории жителей одной из местных деревень. Из этой поездки она вернулась с планами: создать волонтерское движение, которое будет помогать пожилым людям. Сегодня, спустя 11 лет, «Старость в радость» — крупный благотворительный фонд, который не только оказывает помощь тем, кто в ней нуждается, но и объясняет обществу, что это такое — быть пожилым. Рассказывая о буднях фонда и его инициативах, Елизавета обычно тихо улыбается, то и дело вспоминая истории из недавних поездок.
— Как вам кажется, что изменилось в обществе за то время, что существует фонд? Стало ли оно понимать и принимать темы и вопросы, которыми вы занимаетесь?
— За то время, что существует «Старость в радость», изменилось очень многое. В том числе и в нашем собственном подходе. Наша история как волонтерского движения и фонда начиналась с того, что мы видели конкретных пожилых людей, которым нужна помощь, и хотели им помочь. Сейчас мы занимаемся не только этой адресной помощью здесь и сейчас, но еще и выстраиванием целой системы, уже на уровне государства. И нам хочется добиться того, чтобы необходимость в части направлений, которыми мы занимаемся сейчас как благотворительный фонд, попросту отпала бы. Чтобы любой человек мог получить минимум, который в XXI веке должен быть гарантирован государством.
Сам факт, что наш фонд существует так долго и с каждым годом расширяет свою работу, подтверждает, что для общества тема старости постепенно становится все более важной. И для нас это показатель постепенного «дозревания» общества именно как гражданского. С одной стороны, мы начинаем думать о себе, о том, какой будет наша собственная старость. С другой — начинаем размышлять о других. Мы пришли к тому, чтобы смотреть на тему старости не как на что-то чуждое или тягостное, а как на часть нашей общей реальности, которая случится с нашими родителями, нами самими, а потом с нашими детьми — и это тоже важно. Поэтому и нужно отладить нормальную систему поддержки достойной жизни в старости, когда естественно наступают ограничения, специфические потребности, связанные с возрастом.
Вот вы себе представляете, чтобы, например, в яслях или роддоме зимой не затопили или свет не включили во время операции? Это же невозможно. Также невозможной нашему обществу должна казаться одинокая, заброшенная, никчемная старость. Это вопрос к нам: если все так медленно меняется, значит мы как общество медленно дозреваем. Но все-таки дозреваем.
— То есть можно говорить о том, что мы взрослеем?
— Да, потому что, во-первых, люди более осознанно стали относиться к жизни общества. Во-вторых, во многих городах уже есть базовые материальные блага. Скажем так, заполнены нижние ступеньки пирамиды потребностей Маслоу, поэтому мы начинаем думать о других. И конечно, начинает работать демография. Жизнь становится длиннее, и пожилых людей становится так много, что их нельзя больше не замечать. Сейчас основная наша проблема связана с тем, что система не готова: государство не предоставляет почти никаких сервисов. Ну вот, допустим, условный миллиардер хочет увезти своих пожилых родителей за границу и имеет такую возможность. А они хотят остаться здесь, отказываются уезжать из своего города X. Но в городе нет сервисов. И хоть этот миллиардер готов заплатить очень много денег, это никак не поможет — система пока не работает как сервис, так, как она работает во всем мире. И либо мы это сделаем — наладим, и все будут жить спокойно и знать, что старость их и близких будет обеспечена необходимой помощью, либо все, кто может, будут уезжать за границу, а кто не может — оставаться один на один с проблемами.
Жизнь становится длиннее, и пожилых людей становится так много, что их нельзя больше не замечать
— Как вы относитесь к тому, что многими — если говорить о помощи пожилым людям — движет не только осознанность, но и жалость?
— На самом деле, это сложный вопрос. Фонд «Старость в радость» начинался именно с того, что жалко бабушку. А ведь женщина, которой 80 лет, не хочет быть «бабушкой», она хочет быть Аделаидой Петровной, и ей не очень нравится, что ее жалеют. Тут есть тонкий момент. Мы сами очень часто, рассказывая о наших подопечных, называем их бабушками и дедушками. Потому что для нас, наших волонтеров это всегда очень личная история, эти люди для нас становятся близкими и родными. То есть мы приехали, увидели человека, два часа посидели в обнимку, поревели, поболтали, и пожилая женщина говорит мне — внученька, а я ей — бабушка, милая. В этом контексте это правильно, это родство. А называть скопом всех подряд «милые бабушки» — это как с котиками: постить фотографии милых котят и милых бабушек. Нельзя людей обезличивать. И мы как фонд пытаемся быть с этим очень аккуратны. Если бабушка в значении «мой родной человек» — пожалуйста. А если просто надо собрать одиноким пожилым людям деньги на новогодние подарки, то в таком контексте что такое обращение «бабушки»? Это уж явное какое-то неуважительное отношение к тем, кого мы призываем уважать.
Удивительно, но одна из мотиваций тех, кто приходит помогать, — это самому начать жить более полно, прочувствовать жизнь, потому что понять, насколько ты счастлив, можно, во-первых, когда ты этим счастьем делишься, во-вторых, когда ты видишь, как живут люди в гораздо более сложной ситуации и насколько они счастливы в ней. И ты думаешь: «Черт возьми, у меня же всего в сто раз больше, а я тут беспокоюсь, что у меня перегруз или на работе какие-то сложности». И ты начинаешь в себе эту систему координат судорожно выправлять. Это не шоковая терапия, это просто наша сильная оторванность от реальности, когда нам кажется, что мы самые перегруженные и самые несчастные.
— А как реагируют волонтеры или другие помощники фонда, когда система координат начинает у них меняться? Вы замечаете в них эти перемены?
— Когда наши волонтеры или сотрудники компании, которая нам помогает, едут, допустим, сажать деревья при доме престарелых или сделать курятник пожилой женщине в деревне, они в этот момент просто, простите, обалдевают от того, что реальность — она вообще-то другая и что их такая почти инкубаторная действительность — это не единственная действительность, а то, что они несчастны, скорее их загон, с которым стоит бороться. Они видят, что пожилая лежачая женщина пытается им помочь, угостить конфетой, а на вопрос «Как ваши дела?» отвечает: «Очень хорошо, сейчас солнышко светит, я это тепло чувствую и радуюсь. А когда солнца нет, кости болят, думаю: ну все, наверное, Господь Бог мне смертеньку пошлет». И в этот момент людей обычно просто накрывает, потому что ты понимаешь, что вообще этого всего не замечаешь.
— С вами тоже так было?
— Конечно. Вот, например, жалуешься такой женщине, что устала, а она говорит: «Я ж понимаю, доченька, мы после войны вагонетку с углем таскали, разгружали уголь, деревья валили, ой как тяжело было, я же все это понимаю, держись, моя хорошая». А я в этот момент думаю: «У меня вообще не та реальность, я устаю сидеть и на клавиши нажимать или бегать по Москве». И я понимаю, что не проживаю и десятой доли той жизни, которой жили мои собственные бабушка, прабабушка, прадедушка и пожилые люди, которым сейчас за 80. И после тебе хочется еще раз и еще к ней прийти, чтобы понять, что ты вообще в правильную сторону идешь. Они дают тебе не меньше, чем ты им. И ты себе в том числе помогаешь, чтобы жить полной жизнью.
И еще ты всегда становишься свидетелем самых разных историй, в том числе любовных. (Смеется.) Вот, например, женщина познакомилась с мужчиной в гончарной мастерской, которую мы открыли в одном доме престарелых. И теперь она туда рвется ездить, поскольку живут они в разных корпусах. Оба на колясках, наш персонал их возит, потому что у них там свидания. Они делают вид, что едут на занятия и вообще только ими интересуются, а на самом деле под столом друг другу знаки подают. У нас все так весело и хорошо, что в голове не укладывается, что в XXI веке это чудо, а не нормальная реальность, когда люди не лежат годами в палатах, когда дома не едят «Доширак» сухим, потому что не могут дотянуться до чайника. Поэтому очень хочется, чтобы нас поддерживали и материально: если у нас не будет денег, мы просто не сможем помогать, в том числе оплачивать труд нянечек. За прошлый год у нас из лежачих пожилых людей 40 человек встали. То есть ими начали заниматься, они теперь перестали быть узниками палат и комнат. Это огромное счастье, разве нет?
— Как фонд вы ведь занимаетесь помощью не только домам престарелых, но и на дому?
— Сначала мы занимались именно домами престарелых, поэтому нас все время ассоциируют с фондом, который помогает домам престарелых, однако последние три года мы уделяем много внимания помощи на дому. Пожилой человек может жить там, где он хочет, и должен получать там, где он живет, помощь: дома, в больнице, в доме престарелых — где угодно. И это очень важно. Для этого у нас есть программа «Счастье жить дома», в рамках нее мы оплачиваем патронажные медико-социальные службы для пожилых людей, которые стояли в очередь в интернат, но меньше всего на свете туда хотели. Сейчас, если вдруг у нас найдутся каким-то чудом ресурсы и средства, мы сможем организовать дневные центры, чтобы пожилые люди жили дома, а день проводили не в четырех стенах, а выезжали бы в такой досуговый центр.
— Часто в своих интервью попечители и основатели благотворительных фондов говорят о том, что собирать деньги на помощь детям значительно легче, чем на помощь взрослым. Вы замечаете это при работе? Можете с этим согласиться?
— Сначала общество и детей не замечало. В последние 10 лет ситуация изменилась. И то, что сейчас происходит с темой старости, происходило тогда с детьми. Я надеюсь, что еще через 10 лет изменится, выровняется и ситуация по пожилым людям. Лечение ребенка может быть безумно дорогим, но при этом это жизнь, поэтому здесь невозможно измерять все деньгами, и люди это понимают. Что же касается пожилых людей, это даже не лечение и не спасение. Это поддержание нормальной, достойной, полноценной жизни людей, которые в силу возраста ограничены в своих возможностях. Понять, что тут нужна помощь, сложнее. Но невозможно же допускать, чтобы люди годами не ели горячий суп, потому что социальный работник, приходящий два раза в неделю, не успевает его приготовить. Человек остается цельной личностью с душой с детства до старости, поэтому помощь должна быть у каждого.
— В недавнем нашем разговоре с Лидой Мониавой прозвучала применительно к детскому хоспису такая фраза, что помогают не компании, а люди, которые переводят по 100, 200 рублей. Какая ситуация у фонда «Старость в радость»?
— С Лидой вместе мы кормили бездомных в незапамятные годы. (Улыбается.) У нас тоже очень велик сегмент, который мы получаем от неравнодушных людей, и для нас это самая стабильная помощь. Я говорю про регулярные пожертвования, когда человек подписывается на 100, 300, 500 рублей в месяц, и мы точно знаем, что можем рассчитывать на эти деньги, что выплатим зарплату помощникам по уходу. Для меня это бесконечно важно — я ведь отвечаю за то, чтобы эти люди работали и получали оплату своего труда. А компании периодически тоже жертвуют, и это может быть большая, но разовая помощь. И на эти деньги мы можем много всего купить, выправить ситуацию в конкретном доме престарелых, но не знаем, когда такая поддержка у нас будет в следующий раз и будет ли в принципе.
На оплату нянечек наших нужно 6,5 млн в месяц. Плюс средства по уходу, расходники, лекарства — еще полтора, как минимум. Поэтому то, что нас поддерживают люди, говорит о том, что это им важно. Да ведь и компании тоже состоят из людей, поэтому часто бывает, что сотрудники собирают деньги в офисе, а потом уже сами выезжают в качестве волонтеров. Иногда бывает так, что деньги приходят от лица компании, а потом оказывается, что коллеги скидывались несколько месяцев с зарплаты. Они съездили, увидели, им захотелось поменять жизнь в этом конкретном учреждении и у этих конкретных людей в той реальности, которая им кажется невозможной. И очень часто после этого сама компания подтягивается и говорит: давайте мы возьмем шефство вот над этим домом престарелых или над этим районом, где пожилые люди живут в своих собственных домах с покосившейся крышей. Вообще важно сказать, что мы предлагаем очень разные виды помощи, не только материальную.
— Например?
— Можно отправлять письма, переписываться с пожилыми людьми — это уже огромная радость, когда бабушка Маша, у которой столетний юбилей, получит 10 поздравительных открыток из разных городов или даже стран. Можно собирать гостинцы, полезности, сладости. Мы приезжаем, пожилые привыкли, что мы привозим небольшие сладкие подарки, а у нас конфет в последнее время вообще нет. Приходится как-то выкручиваться, буквально делить одну конфету. Совсем грустно. То же самое бесконечные подгузники и пеленки, которые нужны всегда. И я понимаю, что это прорва, которая никогда не кончится, потому что они нужны и нужны. Но пока спасают добрые люди, которые приносят на склад сладости, подгузники, разные чистящие средства — в общем, все, что нужно, чтобы хоть чуть-чуть облегчить жизнь людей и дома, и в учреждении, труд персонала. И мы очень призываем компании придумывать совместные акции и субботники, например, когда они, вместо того чтобы в каком-то клубе хорошо провести время, выезжают с нами, что-то сажают, красят, делают общее чаепитие. Между прочим, как показывает практика, после этого сотрудники становятся гораздо более сплоченными, чем после даже самой дорогой вечеринки.
Для любого человека есть возможность помогать так, как он хочет и может. Студенты дизайнерских факультетов, например, помогают расписать палаты, чтобы они превратились в красивые комнаты. Парикмахерский колледж регулярно проводит дни красоты на дому или в доме престарелых. В общем, мы не столько про деньги, сколько про достойную жизнь и отношение. Но все-таки без денег тоже никак. Оплатить труд другого человека — нянечки и помощника по уходу — это самое сложное.
Человек остается цельной личностью с душой с детства до старости, поэтому помощь должна быть у каждого
— Можно ли говорить о том, что пожилые люди сейчас стали частью какой-то общей повестки? Например, если даже брать мир моды: в России появилось агентство Oldushka, все модели которого старше 50 лет.
— Абсолютно точно тема старости перестала замалчиваться. Изменения проходят медленно, но такие ростки появляются. И здесь важно помнить, что пожилые люди хотят, имеют право и должны иметь возможность оставаться активными членами общества: учиться, путешествовать, заниматься самообразованием, работать. Делать все, что им хочется, в том числе становиться моделями, идти преподавать, открывать собственные компании. И здесь общество должно действительно их принять, что сейчас и происходит, создать для этого всю необходимую инфраструктуру. Это делается, потому что потихоньку стареют все, в том числе и те, кто руководит процессами. И они понимают, что они хотят и сами дольше оставаться активными. А для этого им нужно менять систему.
— А насколько меняется понимание старости, на ваш взгляд? Например, каким в пожилом возрасте будет поколение сегодняшних 30-летних, как вам кажется? У нас будут какие-то другие запросы, учитывая, что мы привыкли к другой жизни?
— У тех, кто стареет сейчас, уже совсем другие запросы и ожидания. Те, о ком говорю я, кому мы сейчас помогаем, — это самое старшее поколение — те, кому глубоко за 80 или 70. В больших городах восприятие меняется уже даже для старших поколений. Приходит понимание, что жить можно по-другому, дольше оставаться активными. Иначе дело обстоит в регионах, куда цивилизация доходит медленнее. Там жизнь в определенном смысле более патриархальная. Конечно, к тому времени, когда постареют сегодняшние 30-летние, обязательно должны появиться сервисы, о которых я рассказываю. У нас на тренингах любят показывать фильм «1+1»: его парализованный герой, даже притом, что сам не может ничего сделать, живет полной жизнью. Не важно, богат или беден человек, он все равно должен иметь возможность не лежать, не прозябать, а оставаться в обществе в любом возрасте, всю жизнь.
— К слову, о кинематографе. Вы следите за тем, как тема старости освещается в кино?
— Мне очень нравится, что стали появляться фильмы, где образ старости не отталкивающий, где пожилые люди имеют право на жизнь, дружат, женятся. Где они не только иждивенцы, а сами творят реальность. К сожалению, это пока скорее зарубежные примеры, вот тот же «Стажер» с Робертом Де Ниро. И пусть мы пока не снимаем сами, а смотрим, это говорит о том, что потихоньку реальность становится другой. Такой, которую мы хотим.
