«Война и мир» стала моим «ключевым текстом» в тот момент, когда выбирают круг интересов и привязанностей на всю жизнь. Именно эта книга привела меня на исторический факультет МПГУ, вывела из него в толстовский музей, а оттуда в Школу филологических наук НИУ ВШЭ, где сегодня я преподаю русскую литературу. Хотя слово «выбирают» здесь не подходит. Не «выбираем» же мы свою первую любовь? Воспоминания о первом опыте прочтения романа-эпопеи теперь плотно сцеплены с воспоминаниями о детстве, о родителях, какими они были в те для нашей семьи вовсе не лихие, а очень даже счастливые, хотя и трудные 1990-е годы, о нашей домашней библиотеке и обо всем родном доме.
Теперь от этого мира остались руины. Там работает телевизор, а книг не читают. С образцовой библиотеки московских интеллигентов времен 1991 года лишь иногда по заведенной привычке протирают пыль мамины руки. Православными альбомами забито то место, где когда-то стояли четыре беленьких тома «Войны и мира», увезенные мной на новую квартиру.
Этой весной я ждал, когда вокруг «Войны и мира» вспыхнут политические баталии. Соответствующая новость пришла только в июне: на Украине собираются изъять «прославляющий российские войска» роман из школьной программы «зарубежной литературы», а российские СМИ, казалось бы, только того и ждали, чтобы запустить привычный алгоритм негодования.
И то, и другое вызывает улыбку, если только еще есть силы улыбаться в настоящий момент. Положение романа в литературном каноне — вопрос политический. И наши советские и постсоветские подступы к его интерпретации — тоже политические. Грандиозность объема и содержания книги, ее художественная сила привычно воспринимаются как проекции географической и исторической «масштабности» нашего коллективного бытия. Именно из-за этого одним святотатственно даже подумать о выведении романа-эпопеи из школьной программы, а другим подобный шаг кажется естественным и даже необходимым.
Все это, конечно, прямое следствие неумения и нежелания понимать текст русского писателя. Участники «дискуссии» (тут уж, простите, оставлю это слово как эвфемизм) разучились доверять романному слову и слишком торопятся со своими прочтениями. Роман написан так, что он оказался умнее и тоньше даже самого автора: Толстой сказал в этом произведении неизмеримо больше и лучше, чем сам же «хотел сказать». Что уж говорить о тех, кто занят идеологической эксплуатацией великой книги сегодня?
Положение романа в литературном каноне — вопрос политический.
«Война и мир» стала классикой еще в 1870–90-е годы не благодаря учителям, критикам или историкам, а вопреки им, книга родилась не из каких-либо амбиций противоборствующих сил русской общественной жизни 1860-х годов, но как восстание самой этой жизни против политики как таковой. Амплитуда толстовского восстания жизни против политики в последние десятилетия XIX века захватывала даже тех, кто, казалось бы, вовсе не способен был смотреть на жизнь иначе как через политические очки. Неслучайно этот роман был одинаково любим и императором Николаем II, и революционером Владимиром Ульяновым. Много ли еще найдется в русской истории книг, способных объединять симпатии смертельных врагов? А ведь оба читали этот роман вовсе не по «школьной программе», куда тогда такие книги еще не входили…
Желание выскочить из узких рамок «вопросов» современности двигало Львом Толстым. Это был индивидуальный бунт против притязаний большой истории. Толстым двигало желание не мифологизировать прошлое, а вскрыть мифологию самого исторического мышления, чтобы расчистить место для ценности человеческой жизни с ее переменчивым счастьем. Не герои, а люди интересовали писателя. Не прославление коллективных побед было его целью, а вера в достоинство и нравственную свободу каждого, кого история готова списать со счетов (даже пленного и приговоренного к смерти солдата).
В XX веке история взяла реванш, роман стал национальным мифом. В этом плену находится книга и по сей день: в плену школьного кабинета литературы, выделенных на ее «прохождение» учебных часов, ну и, конечно, в плену нашей собственной злобы сегодняшнего беспощадного дня. Здоровое стремление вернуть человеческому и историческому их подлинные пропорции в нашей жизни, а роману — присущую ему самому меру оправдывает теперь обращение к «Войне и миру» вне каких-либо программ и учебных планов.
Особенно для нас, способных читать Толстого на родном языке, «Война и мир» в 2022 году может стать спасительной возможностью. Нам еще предстоит отбить у истории этот роман. Пядь за пядью отвоевать культурное пространство, открытое Толстым, у тех, кто торопится совершать государственные деяния, но разучился жить.
