В том, как быстро и практически безоговорочно приняли «Улисса», было что-то не вполне естественное — по крайней мере, если сравнить с великими современниками Джойса. Пруст издал «В сторону Сванна» — первый том «В поисках утраченного времени» — за свой счет. Кафку открыли после его смерти. Набоков, встречавшийся с Джойсом в 1930-е и одно время планировавший перевести «Улисса» на русский, прославился на весь мир только на исходе шестого десятка — после перехода на английский язык. «Улисса», который несколько лет публиковался в авангардном американском журнале The Little Review и вышел книгой в день рождения писателя, заметили сразу. Негодование некоторых коллег — Вирджиния Вулф была «раздражена и разочарована этим тошнотворным студентом, расчесывающим свои прыщи», а Ричард Олдингтон назвал роман «чудовищной клеветой на человека» — еще одно свидетельство того, что сто лет назад небывалый по сложности и амбициозности роман мог стать бестселлером и предметом ожесточенных обсуждений равно в «прогрессивных» и «консервативных» кругах.
С тех пор литературное поле стало куда более дробным; сформировалось представление о «высокой», требующей от читателя активизации самых потаенных интеллектуальных ресурсов, и «массовой» прозе (с некоторыми заметными исключениями вроде Томаса Пинчона, Дона Делилло и Дэвида Фостера Уоллеса, одинаково вольготно чувствующими себя в обоих контекстах). В этой парадигме «Улисс» превратился в еще-одну-толстую книгу с верхней полки западного канона; в уважаемый текст для знакомства по диагонали. Джойс размагнитился, стал безопасным мемом, предшественником всевозможных «мистеров сложных», одолев которых ты можешь считаться «культурным человеком» — что бы это ни значило. Мало вокруг какого автора XX века сложился такой обширный и ревностный культ, но в Блумсдэе — фанатском празднике, проходящем в Дублине каждое 16 июня, в день, когда разворачивается действие романа, — все же чувствуется что-то механическое, какая-то туристическая повинность. «Улисс» стал индустрией, и сегодня, как видится, он более всего прочего нуждается в живом и азартном читателе. Кажется, эпоха невротичной гиперинформатизации, в которую мы живем, идеально подходит для того, чтобы отдохнуть от новостей и вернуться к тексту, отложенному в студенческие годы где-то в начале третьей главы, — или открыть его впервые.
Вот что могут обнаружить те, кто не капитулирует перед объемом, языком и другими вызовами главной книги Джойса.
«Улисс» — история одного дня из жизни трех дублинцев: рефлексирующего интеллектуала Стивена Дедала, рекламщика Леопольда Блума и его жены, певицы Молли. Пока последняя нежится дома в ожидании любовника, первые двое шатаются по городу, и вместе с ними шатаемся мы, подслушивая их самые сокровенные мысли. Поначалу кажется, что Джойсу больше интересен Дедал (и текст — пока вполне прозрачный — рискует обернуться еще одной итерацией «Портрета художника в юности»), но постепенно власть над повествованием захватывает Блум. Мещанин с неконвенциональными сексуальными предпочтениями, всеобщий знакомый, ревнивый муж, подозревающий жену в измене и находящий, однако, определенное удовольствие в своем унижении, человек непонятной национальности — именно этот заурядный персонаж оказывается в центре эффектной литературной конструкции. Для изображения его внутренних порывов (и, чаще, физиологических позывов) Джойс использует огромный арсенал повествовательных техник и выразительных средств; удивительная, ничем как будто не оправданная расточительность. Вместе с тем именно эта — мнимая, конечно — несоразмерность творческих усилий и ничтожности объекта их приложения и составляет гуманизм и обаяние «Улисса».
Можно сформулировать острее: в этой книге Джойс наконец преодолевает соблазн автофикшена и наводит телескоп на душу Другого. Где — кто бы мог подумать — обнаруживает то же, что и внутри «сложного», «артистичного» героя: нежность и низость, поэтическое и постыдное.
«Улисс» писался семь лет. В Европе успела начаться и закончиться Первая мировая война, по итогам которой распались несколько империй. Была опубликована общая теория относительности Эйнштейна. Кинематограф из маргинального развлечения превратился в серьезное искусство. Другими словами, западная цивилизация узнала о мире и себе едва ли не больше, чем за несколько предыдущих веков, и это отразилось на структуре и слоге романа (они стали более изощренными) и его интонации (все более мрачной и, что ли, растерянной). То, что начиналось как ироничное переосмысление «Одиссеи» в современных, нарочито сниженных обстоятельствах (в журнальной версии название каждой главы прямо отсылало к поэме Гомера), в конечном счете оформилось в произведение совсем другого жанра — хаотический эпос, роман-раздрай.
Готовя книжное издание, Джойс отказался от гомеровских названий глав и существенно переработал текст. Оттого долгое время было неясно, что считать окончательной редакцией «Улисса», как интерпретировать отброшенные варианты и относиться к авторским схемам, в которых каждой главе приписывался орган человеческого тела, цвет, символ. Прелесть романа в том, что в какой-то момент эти аналогии и соответствия теряют всякий смысл: текст все хуже подчиняется исходному авторскому заданию, словно обретает собственные легкие. Величие Джойса в том, что он вовремя это распознал — и позволил роману принять свободную, одному ему подходящую форму.
Одним из главных энтузиастов «Улисса» был Сергей Эйзенштейн, мечтавший экранизировать эту книгу. В итоге кино по «Улиссу» поставил американский режиссер Джозеф Стрик; фильм даже был удостоен номинации на «Оскар» за лучший адаптированный сценарий. Но и спустя сто лет после публикации «Улисса» все, кажется, осознают неадекватность кинематографических средств — пусть и вполне продвинутых — для перенесения романа на экран. Дело даже не в том, что главы «Улисса» написаны в разных техниках (от вполне нейтрального реалистического письма до бэд-трипа). Литература, видимо, единственное искусство, которое может вместить в себя все остальные, и Джойс использует ее синкретические возможности так, как никакой писатель до него, скрещивая прозу с музыкой, театром, живописью. Потом, уже в 1930-е, его приемы будут растиражированы (например, американскими модернистами Хемингуэем, Фолкнером, Дос Пассосом), а поток сознания популяризируют до такой степени, что он утратит всякую оригинальность, но, странным образом, внутри «Улисса» все эти ходы сохраняют свою свежесть.
Джойс мечтал написать тотальное произведение, изобразить «землю, которая существовала до человека и, предположительно, будет существовать после него». Эта претензия делает «Улисс» одним из главных мегаломанских проектов в истории литературы. Самое удивительное — что у автора, в общем, все получилось.
В курсе для Arzamas Сергей Хоружий рассказывал, что стал переводчиком Джойса почти случайно: физик по образованию и философ по призванию, он терпеть не мог «Улисса» и просто давал советы своему другу, переводчику Виктору Хинкису, пока тот работал над книгой. Перед своей кончиной Хинкис завещал Хоружему закончить начатое — и тот, повинуясь долгу, довел проект до финала. Первое полное издание «Улисса» на русском вышло в 1989 году в журнале «Иностранная литература»; за комментарии переводчика (сегодня считающиеся классическими) Хоружему пришлось биться с редакцией. Помимо описания общего устройства романа и отдельных его деталей, эти заметки (может быть, непроизвольно) решают еще одну задачу — подбадривают читателя, который, прочитав страницу плотного, будто бы непроницаемого текста, готов ретироваться. В том, что кто-то уже пропустил через себя этот изнурительный и восхитительный роман и теперь делится впечатлениями от прочитанного, есть что-то обнадеживающее: значит, получится и у тебя.
Набоков относил «Улисса» к главным шедеврам XX века, ценя в нем универсальное и проявляя абсолютно равнодушие к его национальному колориту. Корпус набоковских лекций об этой книге содержит крайне занимательные наблюдения за тем, что происходит на разных планах и уровнях романа: система лейтмотивов, приключения образов, фигура автора, выглядывающего из-за кулис. «Улисс» будоражит Набокова как близкий к совершенству механизм, в котором все находится под контролем сочинителя, и потому задача хорошего читателя — наслаждаться тем, как Джойс работает с нашими ожиданиями, предвосхищая и обманывая их, и совершенно игнорировать мифологический пласт. Хоружий в книге «"Улисс" в русском зеркале» назвал Набокова «отменным знатоком» романа; по его мнению, набоковский разбор романа «остается самым детальным и проницательным из всего, что написано о Джойсе русскими авторами, будь то в диаспоре или метрополии».
Выдающийся писатель, медиевист и теоретик культуры Умберто Эко был также блестящим интерпретатором Джойса. Доскональное знание средневековой философии и эстетики, которая повлияла и на получившего иезуитское образование Джойса, позволяло Эко добраться до слоев, недоступных другим исследователям. Для Эко «Улисс» — звено в цепочке текстов, в которых возникает напряжение между старым упорядоченным миром и хаосом современности, между «хорошо сделанным» романом реализма и поэтикой «поперечного разреза». Именно благодаря последней Джойсу удалось по-настоящему глубоко проникнуть в подсознание персонажа и вывести в центр повествования то, что прежде считалось «глупым» и неважным, — человека во всей его простоте.
