В большом городе, среди больших заводов стояло маленькое здание старой земской школы. В этом маленьком здании находился филиал одной небольшой, но уважаемой столичной институции, в котором работала маленькая команда молодых людей. Эта маленькая команда занималась современным искусством. Каждый день жителей большого города засасывали проходные больших заводов, а вечером неведомая сила выплевывала обратно на улицу, и они рассеивались по своим домам, чтобы поесть и лечь спать перед тем, как их снова втянут воронки проходных. А те, у кого не было своей проходной, ходили вдоль стен и заборов этих заводов и знали, что там происходит нечто таинственное, ежедневно изменяющее каждого человека, который туда попал. И маленькая команда филиала небольшой, но уважаемой столичной институции очень хотела зайти за эти стены, чтобы принести туда свое современное искусство и заодно узнать, что происходит с людьми, когда они пропадают за стенами и заборами больших заводов, потому что современное искусство очень интересуется бесконечностью человеческой индивидуальности. Так появился фестиваль Арт-завод, потом текст левого критика Давида Риффа про дубаизацию Урала, а потом сам Рифф приехал в Екатеринбург, чтобы стать сокуратором первой Уральской индустриальной биеннале. Это было в 2010 году.
За штампом «переосмысление индустриальности», прилипшим к биеннале, стоит, по большому счету, попытка наладить коммуникацию с пространством индустриального города. Это пространство сложно назвать дружелюбным. XX век протащил горожанина, как кочевники пленника, привязанного к конскому хвосту, через избыточность купеческого историзма, ясный формализм конструктивизма, бесчеловечный сталинский ампир и лишенную эстетики социальную архитектуру, выбросив его, полумертвого, к ужасающе дивным в своей эклектичности постройкам капиталистического романтизма нулевых, сохранив осыпающуюся раму индустриального города. Ошалевший горожанин поднялся, оглянулся и попытался понять — что это было? Ответить на этот вопрос может только сам город. Город как сцена, город как пространство, в конце концов как музей, чьей выставочной площадкой становится его пространство.
Сейчас кажется, что за прошедшие 11 лет именно биеннале сформулировала концепцию постиндустриального развития с поправкой на отечественную действительность, обозначила целый ряд культурных ценностей региона и красиво поместила их в мировой контекст. В 2012 году французский художник Матье Мартен в рамках программы резиденций покрасил в белый цвет конструктивистскую Белую башню, изрисованную граффити, а уже в 2015 году биеннале раскрывала миру уральский конструктивизм как школу и образ жизни, ну а в 2020-м фонд Гетти дал грант на реконструкцию башни. В 2017-м и 2019-м Биеннале говорила о новой грамотности и бессмертии — темах, размазанных по соцсетям диванными мечтателями, продолжая распечатывать одно за другим когда-то закрытые пространства. В 2020-м обе эти темы затронули нас так, как никто и не ожидал.
Эли Кортиньяс (Испания/Германия), «У стен есть чувства», 2019. Одноканальное видео высокого разрешения, цветное, со звуком 12′
Тема 2021 года сформулирована в соответствии с нынешним неврозом — «Время обнимать и уклоняться от объятий». Кажется, что в этом году биеннале постаралась обнять весь Урал и немножко западную Сибирь и никто от этих объятий уклоняться не стал. Они объяты публичными программами и резиденциями. На посещение резиденций надо выделять отдельное время: они стремительно превращаются в самостоятельный проект. Из этого проекта формируется странный для нормативного туриста маршрут, состоящий из названий, которые вы либо не слышали никогда, либо читали в сказах Бажова и заголовках кликбейтных новостей — Кыштым, Нижний Тагил, Верхняя Пышма, Полевой, Сатка, ну и так далее, общим числом девять городов и поселков.
Еще интереснее биеннале обошлась на этот раз с Екатеринбургом. Казалось бы, что еще можно сделать для «переосмысления индустриальности», ведь как будто бы за пять подходов были раскрыты и затронуты все важные темы. Но проблема, которую биеннале подняла в этом году, оказалась больше и мощнее, чем кто-либо мог себе представить. Карантинная действительность неприятнейшим образом вскрыла и выставила напоказ рудиментарность целого ряда институций. И перед городами вообще, и специалистами по культурному менеджменту в частности привстал довольно острый вопрос: что нам делать с этими архаичными институциями?
Вот цирк. Он вырос из средневековых площадных действ, этот тип низовой массовой культуры перенесен в специально построенное здание только в XVIII веке, к нынешнему состоянию эволюционировал к началу века XX и, кажется, за эти сто лет совершенно изжил себя. До карантина продолжали гастролировать цирковые шоу, но сам цирк как набор номеров разных чудесных умений, навыков, диковинных животных и плоских шуток постепенно превращается в довольно жалкое зрелище. Деятельные москвичи попробовали в качестве подорожника приложить к цирку даровитого режиссера Квятковского — не помогло. Что делать с цирком?
Ян Ст. Вернер (Германия), при участии Джастина Вернона, «Квадраты будут падать», 2021
Вот краеведческий музей. Краеведческий музей когда-то был главным культурным драйвером любого города. Вот экспозиции, придуманные и сделанные в семидесятые годы прошлого века. Вот таблички о том, что лучшие предметы с этих раскопок находятся в коллекции Эрмитажа (и погребены там в хранилище, но сейчас не об этом). Вот скучающие смотрители, которые пьют чай и теряют пульты от телевизоров с видеогидами, чтобы не жужжало. Вот скука, которая ждет тебя у третьего или пятого стенда. Вот ты школьник на обязательной экскурсии в краеведческий музей и ты хочешь лечь и умереть прямо здесь, чтобы больше никто и никогда никого не заставил сюда возвращаться. Что делать с краеведческим музеем, который хранит культурный код региона?
Хенрике Науманн (Германия), «Die Monotonie des Yeah, Yeah, Yeah», 2020. Инсталляция, смешанная техника
Вот старый кинотеатр. Когда кинопрокаты провалились, он не смог быть больше кинотеатром и стал модным клубом. Потом иметь модные клубы стало немодно. Чем станет старый кинотеатр? Кто будет поддерживать жизнь в нем, он ведь отличный образец советского модернизма?
Peles Empire (Катарина Штовер и Барбара Вольф; Румыния/Германия), «Широко закрытые глаза», 2021. Инсталляция. Специально для 6-й Уральской индустриальной биеннале
Вот Главпочтамт, памятник конструктивизма, стремительно теряющий своих клиентов. Отменился телеграф, междугородные звонки, бумажные письма шлет только налоговая. И это огромное здание, где раньше было тридцать тысяч одних курьеров, должно чем-то заполниться. Чем вы заполните главпочтамт, когда ему нужна будет одна комната, в которой три робота решат все ваши запросы за 30 секунд?
Эгемен Демирчи (Турция/Германия), «Что есть будущее, как не отрезок настоящего», 2021. Паблик-арт-инсталляция. Специально для 6-й Уральской биеннале
Что делать со всеми этими людьми, которые вовлечены в индустрию? Цирковыми, музейными, почтовыми, смотрителями и сортировщиками. Кем станет работать шпрехшталмейстер? Хороший ли из него получится тамада? Интересные ли будут конкурсы?
Биеннале дает потрясающий опыт — ты ходишь внутри бесконечной выставки по городу, который светится нежным розовым цветом, смотришь длинные художественные видео в старом кинотеатре, смотришь телевизор в главпочтамте, сливаясь со стенами, и ручкой пишешь письмо себе будущему, как когда-то в детстве, танцуешь в огне перформанса на арене цирка, чувствуя опилки сквозь толстые подошвы кроссовок и три слоя покрытия, принимаешь невозможность избавиться от запаха этих самых опилок, пропитанных мочой и навозом, ты разглядываешь дурацкий барельеф с клоунами и акробатами, потому что здесь выставка и объект со звуком, на который ты залипаешь, ты ходишь по территории завода в бахилах, потому что здесь лучший в мире пол, на который хочется лечь и смотреть, как все эти люди и художественные объекты взаимодействуют друг с другом, ты пытаешься, а потом перестаешь пытаться отделить берлинский обувной секонд-хенд периода разрушенной стены от этнографической экспозиции музея. И понимаешь, что нет ничего постоянного — культурные паттерны появляются и исчезают, индустриальность изнашивается, и вечным здесь может быть только город, многослойный архитектурно-человеческий пирог, при условии, что он тоже постоянно меняется, адаптируясь к новым задачам, новым возможностям, новой этике.
А выставку про то, как маленькая команда пришла к этому главному в стране проекту, можно посмотреть все в той же бывшей земской школе, которая не стала новее, зато рядом теперь сквер, парк с качелями вместо скамеек и здание архитектуры Нормана Фостера. И на минуту как будто Нью-Йорк, но ближе и без виз.
