«Проигранное место» — история из жизни нескольких подростков, обнаруживших, что, если купить билет не в тот ряд и не на то место, поход в кинотеатр запросто может закончиться смертью. Фильм, снятый по сценарию братьев Пресняковых, для актрисы Надежды Михалковой стал первым опытом в роли режиссера. Мы попросили продюсера «Проигранного места» Катерину Комолову выступить модератором и поговорить со съемочной командой о современной молодежи и певице Монеточке, истоках жанра хоррор и о том, есть ли место авторитаризму на площадке.
Катерина Комолова: Давайте начнем разговор с обсуждения жанра хоррор. У вас есть любимые фильмы из детства, юности, из сегодняшнего дня?
Михаил Хасая: У нас обычно нет времени, чтобы их смотреть. Все, кто работает в кино, вечно говорят, что все смотрели, а на самом деле — нет. (Смеется.)
Игорь Вдовин: Я в детстве любил фильмы ужасов, мне очень нравился «Кошмар на улице Вязов», Фредди Крюгер долго не давал безмятежно засыпать. В последнее время я не смотрю хорроры, поэтому, когда Надя предложила поработать над ее триллером, как раз это вызвало у меня интерес. Но мы довольно быстро решили не использовать традиционные музыкальные хоррор-приемы.
Катерина Комолова: Какие, например?
Игорь Вдовин: Ну, скажем, развивать традиции, заложенные Бернардом Херрманном (композитором, работавшим с Альфредом Хичкоком. — «РБК Стиль»).
Катерина Комолова: Бернард Херрманн, кстати, хороший пример из истории кинематографа. Когда Хичкок снимал «Психо», он сначала показал фокус-группе зрителей ставшую потом знаменитой сцену в душе без музыки. И на людей пугающе она совсем не подействовала, но, как только там появилась музыка, восприятие сразу изменилось.
Игорь Вдовин: У нас, мне кажется, все наоборот. Без музыки это все было страшно, а с музыкой стало…
Надежда Михалкова: Сначала у нас был хоррор, а потом появился Игорь и фильм превратился в мелодраму. (Смеется.)
Катерина Комолова: Когда ты думал над музыкой к фильму, то оглядывался на историю или, скорее, писал с чистого листа?
Игорь Вдовин: Мне звонила какая-то женщина по поводу этого фильма.
Катерина Комолова: Этого — в смысле нашего? Ты про меня? (Смеются.)
Игорь Вдовин: Нет, она спросила — и я первый раз в жизни столкнулся с такой формулировкой: «А где вы подворовываете? Вы же где-то, наверное, подворовывали идеи?» Я даже растерялся от такой непосредственности. В общем, мы сразу отказались от классических приемов, так что в плане поиска языка чувствовали себя очень свободно. Страшилки и всякие пугающие созвучия почти все были отданы саунд-дизайнеру Саше Копейкину. Да и вообще технологии создания музыки в кино за последние годы очень сильно изменились. С появлением нового поколения оркестровых библиотек можно быстрее добиться более плотного «киношного» саунда. Плюс какие-то отдельные оркестровые группы и электроника — все это формирует некий новый музыкальный синтаксис: Йохан Йоханнссон, Трент Резнор тот же, Ханс Циммер (спасибо ему за блестящую музыку к «Дюнкерку»). Мы, в принципе, старались придерживаться именно такой методики.
Катерина Комолова: Надя, а что у тебя? Были любимые хорроры в детстве и юности?
Надежда Михалкова: В детстве я их не смотрела, в юности — не любила. Но что-то назвать, конечно, могу. «Кошмар на улице Вязов» — страшнейший, самый первый «Хеллоуин» — ужас в хорошем смысле. Но из тех картин, которые повлияли на меня, — это, пожалуй, ужастики 90-х. Это даже не совсем ужасы в классическом понимании, а такой, скорее, легкий, развлекательный жанр — помните, вскоре появилась куча пародий вроде «Крика»? После этого легкий формат стал постепенно исчезать. И фильмы стали жестче — страх, жестокость в кадре и картинка — реалистичнее: «Крик» все-таки по эффекту не «Звонок», при просмотре которого ты в буквальном смысле умираешь от ужаса. Из недавних фильмов мне очень понравился «Зверь» Майкла Пирса, это дебют — и он очень крутой.
Катерина Комолова: В хоррорах и триллерах, по законам жанра, всегда есть моменты, когда обстановка максимально нагнетается, напряжение на пределе.
Надежда Михалкова: Мы с самого начала уходили от классического понимания нагнетания этой обстановки через длинные, долгие кадры и через музыку, такие — опять же длинные — нарастающие ноты.
Катерина Комолова: И сразу еще один вопрос из истории хоррора. Это жанр во многом сугубо американский, близкий этой культуре. Вы избегали параллелей со стилистикой американского кинематографа или, возможно, наоборот, с ней играли?
Михаил Хасая: Где-то мы вводили цвет. Помните, в фильме «Оно» был красный шарик? В качестве такой ироничной отсылки он появляется и у нас. Вообще цвет, конечно, сильно зависит от жанра. Например, когда ты снимаешь комедию, то понимаешь, что она должна быть более светлой, ты не можешь использовать негативное изображение. А здесь ты имеешь полное право постоянно баловаться с цветами, работать с высоким контрастом, где-то недосвечивать, где-то недопоказывать, чтобы все было в полутьме и чтобы зритель предугадывал, что там происходит. У тебя больше свободы в плане света и цвета. Нам хотелось, чтобы все строилось на интуитивных вещах. И задачу «сделать, как было в таком-то фильме» мы не ставили. Мне вообще кажется, что это очень плохо — отталкиваться от какого-то определенного фильма или истории. Конечно, надо знать драматургию, историю кино, быть насмотренным, но идти только от этого нельзя. В первую очередь ты создаешь что-то свое — этим-то кино и ценно. Ты все время ищешь новый жанр для себя или новую форму, и, работая с Надей, мы постоянно говорили об этом. А возвращаясь к разговору о жанре. В детстве нам нравились все эти ужастики, потому что хотелось пощекотать себе нервы, мы не анализировали, насколько хорошо сделан фильм. А потом ты вырастаешь и задумываешься, что смотрел. Но говорить про «Проигранное место» только как про хоррор нельзя. Для меня наш фильм похож, как ни странно, на «Пленниц» Дени Вильнева. Это триллер, там постоянно ощущается присутствие страха. Или «Исчезнувшая» Дэвида Финчера — то же самое чувство страха, опасности проходит сквозь сюжет.
Катерина Комолова: В общем, триллер с элементами хоррора.
Михаил Хасая: В сюжете нет такого тупого попадания в зрителя, смотрите — вот он, чувак-маньяк, давайте его бояться. Мы всегда чувствуем присутствие чего-то или кого-то, сами не знаем чего. В фильме «Оно» или в «Кошмаре на улице Вязов» было понятно, где белое, а где черное. У нас все в более глубоких оттенках. Конечно, в каждом жанре есть отправные точки для работы, но лично мне как раз нравится их нарушать и ломать. Мы с Надей хотели всю историю максимально передать через бытовизм, через повседневную жизнь героев. Тут решения разных цехов во многом изначально определял сценарий — в нашей истории на протяжении всего фильма нет прямого ответа на вопрос, где этот персонаж, виновник всех свалившихся трагедий. От этого жанр дальше и простраивается сам.
Игорь Вдовин: Для меня это, конечно, совсем не хоррор, а такая абсолютно тревожно-романтическая история — метафора прощания с детством, взросления, и, несмотря на некоторое количество смертей, расчлененки, крови, это все в общем-то про другое: про вхождение во взрослую жизнь, которая в этом фильме где-то совсем с краю проходит. Поэтому повторюсь: с музыкальной точки зрения у нас не было задачи как-то еще жанрово пугать зрителя и мы, скорее, озвучивали тему одиночества, потери, первой влюбленности, протеста подросткового.
Надежда Михалкова: Мы начали говорить про то, что хоррор — это в первую очередь американский жанр. Для нашей страны он новый. И здесь очень тонкая грань: если играть по принятым правилам, получается как под копирку, немножко даже комедийно, карикатурно. А зритель, особенно молодой, относится к этому критично: «А, сделали как в том фильме? Ну понятно, смотреть не станем». Так что мы много времени проводили в обсуждениях. Как, например, показать обычные вроде бы места необычно, по-другому, в другом ракурсе посмотреть на те предметы, которые герои — молодые ребята — видят каждый день.
Михаил Хасая: И в этом смысле нам очень помог монтаж. Помню, как мы собрались на первый просмотр и я в какой-то момент забылся, увлекся сюжетом и пару раз сам испугался — а-а-а, как это может быть! Почему я попался на это! Это я к тому, что вроде бы ты знаешь фильм, много раз читал сценарий, готовил его, снимал, но на выходе монтаж действует на тебя как на зрителя и ты по-настоящему пугаешься.
Катерина Комолова: Итак, мы все сошлись на том, что в нашем фильме не один жанр, а несколько, и самое главное — это не только и не столько хоррор или триллер, а история про подростков.
Михаил Хасая: По моему ощущению, это какое-то экзистенциальное одиночество неизбежного взросления.
Катерина Комолова: А вы можете каждый рассказать, какими видите подростков сегодня? Вообще понимаете ли вы их? Общаетесь ли с ними? Игорь, я правильно помню, что это ты пришел к Наде и рассказал про Монеточку?
Надежда Михалкова: С ней было забавно. Мы сели думать про саундтрек, и я спрашиваю у Игоря: «А что ты думаешь по поводу Монеточки?» (я тогда наткнулась в сети на ее песню «Последняя дискотека»). И Игорь говорит: «Ты шутишь?» Открывает компьютер, и оказывается, что он как раз перед нашей встречей ее слушал.
Игорь Вдовин: Это было до того, как она стала широко известна. Нам вдруг стало очевидно, что нужна какая-то песня, текстовка, и как-то глупо и неинтересно писать это, имитировать что-то, пародировать, если можно пригласить нью-дженерейшен-исполнителя. Монеточка подошла идеально, мне очень понравились ее первые песни, и когда мы стали думать про «песню поколения», как-то само собой получилось, что надо звать ее. А сейчас выходит фильм, и кажется, как будто мы ее уже на волне отхватили, но это, конечно, не так. (Смеется.)
Катерина Комолова: Ну теперь-то все узнают, где правда. Вернемся к разговору про молодежь. Миша, какие они? Ты максимально близок к молодежи из всех нас. (Смеется.)
Михаил Хасая: И я немедленно впал в ступор. В первую очередь они свободнее.
Надежда Михалкова: Я очень люблю подростков. Они бесконечно жестокие, при этом верные, на следующий день они опять не верные — все прямо бьет через край.
Игорь Вдовин: Они разные.
Надежда Михалкова: Это люди с интернетом, с бесконечным потоком новостей и информации, с возможностью полной открытости ко всему миру. Если мы что-то скрывали в советское время, потому что неудобно, неловко и все в одной массе должны были быть, то они перестали скрывать, что они хотят хорошо жить, что они могут сами лично сделать себе лучше и улучшить свои условия жизни. И они не безумный идейный тип людей, который все бросит и немедленно рванет к какой-то идее. Они в принципе отлично себя чувствуют, если им хорошо, — и вот это, наверное, чуть больший эгоцентризм, чем у предыдущих поколений. У всех он, естественно, присутствует, но из нас его вымывали или пытались прикрыть. У них он неприкрытый, что тоже в общем-то прекрасно. Это честно и правильно. И хорошо, что начали появляться такие исполнители, как Монеточка, с этими текстами.
Катерина Комолова: А как тебе работалось с нашими молодыми артистами?
Надежда Михалкова: Великолепно. Я их обожаю. Они все очень разные, с разными характерами, везде нужно было применять свой подход. Конечно, опыт невероятный, особенно для дебюта — это просто потрясающе. Надо отдать должное, они были не жадными в отдаче себя, им было все интересно, они были заражены идеей, и это была одна большая дружная команда. Помню, у нас была важная сцена, которую нам требовалось снять за четыре часа, потому что в Нижний Новгород внезапно пришел ураган. И ребята уже настолько срослись со своими персонажами, что я смогла принять решение и взять на себя ответственность снимать по одному дублю, потому что иначе мы бы вообще это не сняли. А для артистов, даже для больших профессионалов, один дубль — это очень страшно.
Катерина Комолова: Часто можно услышать, что для сегодняшних подростков не существует авторитетов. Ты для них была авторитетом?
Надежда Михалкова: Мне кажется, в этом вопросе нельзя смешивать работу и жизнь. Тут уже сама профессия предполагает структурированное общение и систему. В жизни, может быть, у них нет авторитетов, но на съемках только так и никак по-другому, потому что иначе ничего не получится.
Катерина Комолова: А тебе сложно было сменить роль так кардинально? Из актрисы — в режиссеры.
Катерина Комолова
Надежда Михалкова: Нет, вообще как будто во мне родилась авторитарная власть.
Игорь Вдовин: Сейчас, может, елей прольется, но Надя много раз показала себя неожиданным стратегом. Например, мне казалось, что тема прописана, все на своих местах, все здорово, а Надя послушала и говорит: «Нет, что-то не то».
Надежда Михалкова: Игорь, я думала, ты меня убьешь.
Игорь Вдовин: Ну ведь все по делу! Когда понимаешь, что режиссер говорит правильные вещи, просто начинаешь ему доверять и ищешь дальше.
Надежда Михалкова: Хочется отдать должное Игорю, который был очень терпелив, особенно когда я объясняла все на уровне «Ну давай вот этот звук, такой "пр-пр-пр"». (Смеется.)
Михаил Хасая: После пережитого всегда сохраняется определенное послевкусие. В этом случае очень приятное. Конечно, когда мы работали с режиссером, это было как на войне, потому что фильм сложный. Надя была заряжена полностью этой историей и пропитана всеми деталями, задачами, сложностями — все через себя пропускала. И мне нравилось это, потому что это очень мотивирует. Был момент, когда я попросил в одну смену не делать так, как было нами задумано, и Надя сказала — нет, делай. И я помню, что мы полсмены с Надей потом не разговаривали. В каком-то смысле мы были заложниками нашего фильма, а не просто наемными работниками, которые пришли на площадку побалдеть и провести хорошо время. Потому что, когда ты создаешь картину, ты должен выдержать все до конца. И сейчас, вспоминая все передряги и самые разные состояния, я понимаю, что это того стоило.
Надежда Михалкова: Во время съемок ты переживаешь такую кучу эмоций — это как выйти замуж, развестись, родить ребенка...
Михаил Хасая: Последние дни съемок мы уже ездили в машине просто молча.
Надежда Михалкова: На съемках были и дружба, и ссоры, и любовь, и ненависть, и вообще все-все, это абсолютно нормально. Самое главное, чтобы было уважение. И я очень жестко общалась с теми людьми, которые переходили эту грань и позволяли себе неуважительно относиться к другим членам команды. Все остальное — момент притирки.
Михаил Хасая: Мы все волновались. Когда ты что-то создаешь и не волнуешься, значит, ты ничего не создаешь.
Надежда Михалкова: Этот проект мне подарил веру в то, что существует товарищество, и я обрела товарищей, не таких «ой, мы поработали, ну все, давай, пока!», а людей, которые останутся в моей жизни надолго.
Катерина Комолова: Это мы еще проверим.
Надежда Михалкова: А почему ты думаешь, что я кому-то из вас это говорю? (Смеется.)
Катерина Комолова: Потому и говорю — со временем проверим. (Смеется.)
Редакция «РБК Стиль» благодарит ресторан Shiba за помощь в проведении съемки.
