«Голубиный тоннель»: отрывок из книги Джона Ле Карре
— Добрый вечер, офицеры.
— И вам добрый вечер, сэр, мадам.
— У нас небольшая проблема, офицеры. Мы ужинаем в русском посольстве, но пришли рановато, а это наши подарки хозяевам. Нельзя ли оставить их под вашим присмотром, пока мы прогуляемся по Кенсингтон-Пэлес-Гарденз?
— Конечно, можно, сэр, только, боюсь, не в машине. Поставьте на тротуар вот здесь, а мы за ними приглядим.
Мы ставим пакеты на тротуар, гуляем, возвращаемся, забираем пакеты, которые пока что не взорвались. Поднимаемся по ступеням ко входу. Внезапно вспыхивает свет, открывается парадная дверь. Дюжие парни в костюмах подозрительно смотрят на наши пакеты. Один из них протягивает руку к орхидеям, другой шарит в моей сумке. Затем нам кивают в сторону роскошной гостиной. Она пуста. А я не могу отделаться от неуместных воспоминаний. Я уже приходил сюда — в ту пору, когда был молодым и честолюбивым британским разведчиком двадцати с чем-то лет, — посещал несколько раз вечера англо-советской дружбы, просто кошмарные, пока однажды чересчур дружелюбные вербовщики из КГБ не увели меня потихоньку наверх, где я в десятый уже раз посмотрел «Броненосец “Потемкин”» Эйзенштейна и подвергся очередному вежливому допросу насчет моей жизни, происхождения, подружек, политических предпочтений и устремлений — и все это в напрасной надежде, что мне, может быть, передадут советские разведданные, я обрету желанный статус двойного агента и буду у начальства на особом счету. Но ничего такого не случилось, и этому не стоит удивляться, учитывая, что советская разведка к тому времени уже глубоко внедрилась в наши спецслужбы. Или меня и вовсе чутье обмануло, чему я бы тоже не удивился.
В те дни в углу этого великолепного зала был маленький бар. Всем товарищам, достаточно крепким, чтобы пробиться через толпу, там наливали теплого белого вина. Бар по-прежнему на месте, и сегодня вечером за стойкой бабушка лет семидесяти.
— Вы хотеть выпить?
— Очень.
— Что вы хотеть выпить?
— Скотч, пожалуйста. Два.
— Виски?
— Да, виски.
— Вы сказали два. Для нее тоже?
— Да, пожалуйста. С содовой, без льда.
Но едва мы успеваем сделать по глотку, как двустворчатые двери распахиваются и входит Примаков в сопровождении своей жены и жены русского посла, затем сам посол и отряд загорелых могучих мужчин в легких костюмах. Остановившись перед нами, Примаков расплывается в комичной улыбке и с укором показывает пальцем на мой стакан.
— Что вы пьете?
— Скотч.
— Сейчас вы в России. Пейте водку.
Мы возвращаем недопитый скотч бабушке, присоединяемся к отряду и со скоростью легкой пехоты движемся в элегантную дореволюционную столовую. Длинный стол уставлен свечами. Я сажусь, как велено, напротив Примакова, мы в метре друг от друга. Моя жена сидит с этой же стороны стола через двух человек от меня и выглядит гораздо спокойнее, чем чувствую себя я. Широкоплечие официанты наливают водку в рюмки, до краев. Примаков, подозреваю, уже немного принял. Ему очень весело, глаза блестят. Жена Примакова сидит рядом с ним. Она красивая блондинка, по профессии врач, и от нее веет материнским теплом. По другую руку Примакова сидит переводчик, но Примаков предпочитает говорить по-английски сам, изъясняется решительно и за подсказкой обращается только иногда.
Мне уже объяснили, что могучие мужчины в легких костюмах — русские послы из стран Ближнего Востока, их вызвали в Лондон на конференцию. Кроме нас с женой, за столом одни русские.
— Вы будете называть меня Евгений, а я вас — Дэвид, — сообщает мне Примаков.
Приступаем к ужину. Когда Примаков говорит, остальные молчат. Он заговаривает внезапно, прежде долго думает, а с переводчиком консультируется, только когда не может подобрать слова. Как большинство русских интеллигентов, которых я встречал, он не тратит времени на светскую болтовню. Сегодня вечером он будет говорить по порядку о Саддаме Хусейне, президенте Джордже Буше-старшем, премьер-министре Маргарет Тэтчер и своих безуспешных попытках предотвратить войну в Персидском заливе. Примаков искусный собеседник, живой, эмоциональный и к тому же весьма обаятельный. Не так-то просто отвести от него взгляд. Время от времени он прерывает рассказ, широко мне улыбается, поднимает рюмку и предлагает тост. Я тоже поднимаю рюмку, широко улыбаюсь и что-нибудь отвечаю. Похоже, каждого гостя обслуживает персональный официант с персональной бутылкой водки. Меня уж точно. Один друг-англичанин перед первой поездкой в Россию наставлял меня: если уж ввязался в водочный марафон, пей только водку и ни за что на свете не прикасайся к крымскому зекту (шампанскому) — это смерти подобно. Никогда еще я не был так признателен ему за советы.
— Слышали про «Бурю в пустыне», Дэвид? — спрашивает Примаков.
Да, Евгений, слышал.
— Саддам, он быть другом мне. Понимаете, что я имею в виду, говоря «друг», Дэвид?
Да, Евгений, думаю, я понимаю, что вы имеете в виду, говоря «друг» в данном контексте.
— Саддам, он звонит мне… — дальше громко, с возмущением — «Евгений. Спаси мое лицо. Выведи меня из Кувейта».
Примаков дает мне время осознать важность этой просьбы. И постепенно я осознаю. Примаков хочет сказать, что Саддам Хусейн просил его убедить Джорджа Буша-старшего, чтоб тот позволил Хусейну вывести свои силы из Кувейта, уйти достойно — спасти лицо, — и в этом случае воевать Соединенным Штатам и Ираку было бы незачем.
— Я еду к Бушу, — продолжает Примаков, со злостью делая ударение на имени. — Этот человек…
Напряженная дискуссия с переводчиком. Возможно, на языке Примакова уже вертелось крепкое словцо в адрес Джорджа Буша-старшего, но он сдержался.
— Этот Буш не готов сотрудничать, — наконец неохотно заявляет Примаков, и лицо его искажает гримаса гнева. — Поэтому я еду в Англию, — продолжает он. — В Британию. К вашей Тэтчер. Еду в… — Примаков вновь бурно совещается с переводчиком, и на этот мне удается расслышать слово «дача» — чуть ли не единственное, что я знаю по-русски.
— Чекерс, — подсказывает переводчик.
— Еду в Чекерс, — он вскидывает руку, повелевая всем молчать, но за столом и так мертвая тишина. — И целый час эта женщина читает мне нотации. Да они хотят войны!
■
Когда мы с женой спускаемся по ступеням русского посольства и снова попадаем в Англию, уже за полночь. Спросил меня Примаков хоть раз за весь вечер о личном, о политике? Говорили мы о литературе, о шпионах, о жизни? Если и говорили, я этого не помню. Помню только, что он, кажется, хотел, чтобы я понял его разочарование; чтобы я знал: он как миротворец и разумный человек сделал все возможное и невозможное, чтобы остановить войну, а усилия его пошли прахом из-за ослиного упрямства (так Примаков его расценивал) двух западных лидеров.
У этой истории есть ироничный эпилог, о котором я узнал совсем недавно. Проходит десять лет. У власти уже Буш-младший, вновь возникает угроза вторжения в Ирак, и Примаков летит в Багдад и призывает своего старого друга Саддама передать все оружие массового уничтожения, какое у него только может быть, на хранение ООН. На сей раз от Примакова отмахивается не Буш-младший, а Саддам — американцы, говорит он, не посмеют со мной так поступить: у нас слишком много общих секретов.
С того ужина я ни разу не видел Примакова и не разговаривал с ним. Мы не писали друг другу писем — ни обычных, ни электронных. Иногда он передавал мне приглашения через третьих лиц: скажите, мол, Дэвиду, если будет в Москве, то в любое время… и так далее. Но путинская Россия меня не привлекала, и Примакова я так и не навестил. А весной 2015-го получил известие, что он заболел и просит прислать ему еще моих книг. Каких именно книг, не уточнили, поэтому мы с женой собрали большую коробку книг в твердом переплете. Каждую я подписал, сделал дарственную надпись, и мы отправили коробку с курьером по указанному адресу, но русские таможенники вернули посылку обратно — оказывается, нельзя отправить столько книг сразу. Мы разбили книги на несколько партий, и после этого они, по-видимому, пересекли границу, хоть никакого ответа мы не получили.
И теперь уж не получим, потому что Евгений Примаков не смог их прочесть — он умер. Говорят, в своих мемуарах он благосклонно обо мне отзывается, и это очень приятно. Сейчас я пытаюсь их как-нибудь раздобыть. Но Россия есть Россия.
Перевод с английского — Любовь Тронина.