Мы живем в гипсовом веке. Такой вариант предлагает культовый писатель «Generation "П"» Виктор Пелевин в своем новом романе «iPhuck 10». Лет через 50 дверь из туалета московского офиса Британского совета станет дорогим лотом на аукционе современного искусства, секс окажется вне закона, а писать культовые романы в имперской России эпохи «новой неискренности» вместо господина Пелевина станет Порфирий Петрович, «полицейско-литературный робот ZA-3478/PH0 бильт 9.3».
Порфирий — искусственный интеллект, проникающий всюду, где есть доступ в сеть. Он расследует преступления и пишет отчеты о них в форме популярных детективных романов, «опираясь на аналоги и лингвистические паттерны в своей базе данных».
«iPhuck 10» — самое странное дело Порфирия Петровича и одновременно 244-й «шедевр алгоритмической полицейской прозы», который пишется, пока читатель переворачивает страницы. Автор, впрочем, предупреждает, что все его тексты «цензурируются редакторами-людьми с целью сократить избыточную информацию и убрать обидную для человека правду», поскольку «совершенство мысли, стиля и слога унижает читателя и провоцирует разлив желчи у критика». В то же время «iPhuck 10» — самый дорогой любовный гаджет конца ХХI века, разрешенный и желанный тренажер для занятий виртуальным сексом, «мощности которого хватит на любые мыслимые и немыслимые задачи».
Полагая, что читатель из гипсового века захочет сам решить, позволить ли полицейскому дознавателю из будущего изощренно и грубо трахать его мозг новым гаджетом 400 с лишним страниц, «РБК Стиль» синтезировал обывательско-читательский алгоритм НЮ-1410/PH4, чтобы просканировать роман и выбрать ключевые цитаты.
О героях
Порфирий Петрович, «типичный российский искусственный интеллект второй половины XXI века: одновременно как бы Радищев с Пастернаком, дознаватель по их объединенному делу, просто хороший парень и многое-многое другое. Облик Порфирия Петровича давно устоялся и синтезирован "на основе 243 прошлых look'ов": петровские усы торчком, рыжеватые бакенбарды, лысина с длинным зачесом поперек. Горе look'овое».
Маруха Чо, искусствовед, взяла Порфирия в аренду у Полицейского управления для анализа рынка искусства.
«Маруха была бритой наголо, иссушенной диетами особой. Биологической женщиной, но гендер в ее анкете был указан так: баба с яйцами. Это означало, что девочка посадила себе тестостероновые диспенсеры, благодаря чему ее тело стало чуть маскулиннее и сильнее, чем у баб без яиц — но до волосатости и мужеподобия в данном случае не дошло: несмотря на широкие плечи и узкие бедра, визуально она была несомненной женщиной».
О современном искусстве
Искусство начала ХХI века (примерно до 2030 года) классифицируется как «гипсовый век», Маруха Чо специализируется именно на гипсе. Современную героям культурную парадигму принято называть «новой неискренностью».
«Конец прошлого века. Туннельный соцреализм, как мы сегодня классифицируем. Советский Союз при последнем издыхании. Молодой и модный питерский художник в компании друзей, обкурившись травы, подходит к помойке, вынимает из нее какую-то блестящую железяку — то ли велосипедный руль, то ли коленчатый вал — поднимает ее над головой и заявляет: «Чуваки на спор: завтра я продам вот эту *** фирме за десять тысяч долларов». Тогда ходили доллары. И продает. Вопрос заключается вот в чем: кто и когда дал санкцию считать эту *** объектом искусства, стоящим десять тысяч?
— Художник? — предположил я. — Нет. Вряд ли. Тогда все художниками работали бы. Наверное … тот, кто купил?
— Вот именно! — подняла Маруха палец. — Какой ты молодец — зришь в корень. Тот, кто купил. Потому что без него мы видим вокруг этого художника только толпу голодных кураторов вроде меня. Одни будут орать, что это не искусство, а просто железка с помойки. Другие — что это искусство именно по той причине, что это просто железка с помойки. Еще будут вопить, что художник извращенец и ему платят другие богатые извращенцы. Непременно скажут, что ЦРУ во время так называемой перестройки инвестировала в нонконформистские антисоветские тренды, чтобы поднять их социальный ранг среди молодежи — а конечной целью был развал СССР, поэтому разным придуркам платили по десять штук за железку с помойки... В общем, скажут много чего, будь уверен. В каждом из этих утверждений, возможно, будет доля правды. Но до акта продажи все это было просто трепом. А после него — стало рефлексией по поводу свершившегося факта культуры. Грязный секрет современного искусства в том, что окончательное право на жизнь ему дает — или не дает — das Kapital. И только он один. Но перед этим художнику должны дать формальную санкцию те, кто выступает посредником между искусством и капиталом. Люди вроде меня. Арт-элита, решающая, считать железку с помойки искусством или нет.
«Гипсовый век — это последнее время в истории человечества, когда художнику казалось... Нет, когда художник еще мог убедительно сделать вид, что ему кажется, будто его творчество питается конфликтом между свободой и рабством, правдой и неправдой, добром и злом — ну называй эти оппозиции как хочешь. Это была последняя волна искусства, ссылающегося на грядущую революцию как на свое оправдание и магнит — что во все времена делает художника непобедимым...».
Как продать современное искусство?
«Ну навскидку — большой оранжевый кирпич, под ним красный кирпич, а ниже желтый кирпич. Только называться это будет не «светофор в тумане», как сказала бы какая-нибудь простая душа, а «Orange, red, yellow». И когда покупателю скажут, что этот светофор в тумане стоит 80 миллионов, жизненно необходимо, чтобы несколько серьезных, известных и уважаемых людей, стоящих вокруг картины, кивнули головами, потому что на свои чувства и мысли покупатель в новой культурной ситуации рассчитывать не может. Арт-истеблишмент дает санкцию — и это очень серьезно, поскольку она означает, что продаваемую работу, если надо, примут назад примерно за те же деньги.
О Павленском и других художниках гипсового века
«Через это тонкое переживание проходит любой отечественный акционист гипсового века. Увы, русский художник интересен миру только как *** в плену у ФСБ. От него ждут титанического усилия по свержению режима, шума, вони, звона разбитой посуды, ареста с участием двадцати тяжело вооруженных мусоров и прочей фотогеничной фактуры — но, когда он действительно свободен, идти ему особо некуда».
Как виртуальный секс вытеснил обыкновенный
Секс между людьми запрещен (формально из-за смертельного вируса), люди занимаются киберсексом через iPhuck'и или андрогины, на базе android, а размножаются в лабораторных условиях, чтобы гарантировать здоровое потомство. В таких условиях секс возможен даже у Порфирия с Марухой.
«Сейчас объясню по порядку. Когда продажи девайсов — смартфонов, планшетов, виртуальных шлемов и приставок стали падать... нет, задолго до этого, когда сделалось ясно, что они начнут падать, поскольку заставлять людей обновлять практически не меняющиеся гаджеты каждый год будет все труднее.... Вот тогда, еще в десятых годах, фирмы Big Data вступили в преступный тайный сговор с целью искусственно создать новый рынок.
— Емкостью, как ожидалось, примерно в триллион тогдашних долларов, — уточнил второй свинюк.
— Да, около того по самым скромным подсчетам, — согласился первый.
— Рынок виртуального, роботизированного, искусственного — называйте, как хотите — секса. Но скоро стало ясно, что невозможно будет сыграть по-крупному, пока люди предпочитают заниматься любовью друг с другом. Нужен был тектонический слом всей человеческой сексуальности. Целью Big Data было маргинализировать, а еще лучше криминализировать первейшую человеческую потребность в ее естественном виде, одновременно создав искусственный обходной путь, по которому пойдут миллиарды людей. Над этим работали не только инженеры Силиконовой долины, но и бесчисленные пресститутки из корпоративных масс-медиа...».
Что такое мейнстримное СМИ?
«Смердящий член, которым деградировавший и изолгавшийся истеблишмент пытается ковыряться в твоих мозгах».
О журналистах
«Журналистов не надо ни во что посвящать. Не надо даже давать им команду — эти умные и удивительно подлые зверьки сами способны догадаться по запаху, где им накрошили еды».
О власти
«Даже тут хозяева жизни ухитряются приезжать с мигалками, думал я горько и почти антигосударственно — только мигалки у них не на каждой машине, а на каждом пакете. Вот чем кончается борьба с привилегиями и коррупцией. Счастливой народной семьей с Помазанником Божьим во главе, по общей Русской Воле защищенным от лихого слова законом «Об Императорской Фамилии».
О женщинах
Льстить женщине — особенно умной — нужно грубо и беззастенчиво, быстро кроя одну нелепость другой, а другую третьей, потому что на то время пока вы щелкаете в ее голове допаминовыми тумблерами, ее острый интеллект впадает в спячку. Даже если она хорошо это понимает сама. Многократно проверено на опыте. Мало того, фольклор небезосновательно утверждает, что при таком подходе можно впендюрить прямо в день знакомства».
О литературном успехе
Как литературный алгоритм, замечу, что самый короткий путь к литературному успеху для молодого белого писателя в USSA такой: поменять цвет кожи, написать какую-нибудь глуповатую (шибко умная не проканает — выкупят в плохом смысле слова) и полную этноязычных вкраплений историю о трудном становлении аффирмативно-миноритарной identity — и, когда посланцы свободных СМИ прибудут осыпать эту идентичность лавровым листом и лепестками роз, насладиться пятнадцатью минутами славы и взять как можно больше авансов.
На шестнадцатой минуте историю обычно раскапывают, выясняется, что автор не имел права на статус «ниггера» и не несет в себе священного огня diversity — после чего следуют пятнадцать минут позора. Но авансы почти всегда удается сохранить».
Об обсуждении собственных романов читателями и критиками
«Пишут так: «Алгоритм построения текста кажется механическим — повторения одного и того же метацикла скоро утомляют, а подсасываемый из сети иллюстративный материал не желает сплавляться с рассказываемой историей в одно целое и выделяется на тексте нелепыми заплатами. Из-за этого книги выходят удивительно однообразными и похожими друг на друга».
— Сколько людей, — ответил я, — столько кастрюль с несвежими мозгами. Из каждой чем-то бесплатно пахнет. Зачем снимать крышку?».
О критиках
«Критик, по должности читающий все выходящие книги, подобен вокзальной минетчице, которая ежедневно принимает в свою голову много разных граждан — но не по сердечной склонности, а по работе. Ее мнение о любом из них, даже вполне искреннее, будет искажено соленым жизненным опытом, перманентной белковой интоксикацией, постоянной вокзальной необходимостью ссать по ветру с другими минетчицами и, самое главное, подспудной обидой на то, что фиксировать ежедневный проглот приходится за совсем смешные по нынешним временам деньги».
Чем критик отличается от блогера
«То, что производит критик, — это личная субъективная оценка чужого труда. В точности то же самое выдает любой блогер, кого бы он ни оплевывал — районную управу, полицейский алгоритмический роман или Господа Бога. Те же несколько абзацев про «мне не нра», которые видишь, перейдя по линку».
«Если человек высказывается как блогер и частное лицо, это одно. Но когда он выступает в СМИ как «критик»... Это как если бы на огромном смердящем члене сидела злобная голодная *****вошка, которая, пока ее носитель продавливает серьезные аферы и гадит человечеству по-крупному, пыталась напакостить кому-то по мелочи...».
О других писателях
«Милочка, — сказал я, — писатели, чтоб ты знала, бывают двух видов. Те, кто всю жизнь пишет одну книгу, и те, кто всю жизнь пишет ни одной. Именно вторые сочиняют рецензии на первых, а не наоборот. И упрекают их в однообразии. Но разные части одной и той же книги всегда будут чем-то похожи. В них обязательно будут сквозные темы. «...» Я бы сказал, что это противостоящий мне литературный мэйнстрим коллективно пишет одну ничтожную книгу. Все появляющиеся там тексты, в сущности, об одном — они описывают омраченное состояние неразвитого ума, движущегося от одного инфернального пароксизма к другому, причем этот заблуждающийся воспаленный ум описан в качестве всей наблюдаемой вселенной, и без всякой альтернативы подобному состоянию. Иногда ценность такой продукции пытаются поднять утверждением, что автор «стилист и мастер языка», то есть имеет привычку обильно расставлять на своих виртуальных комодах кунгурских слоников, от вида который открывается течка у безмозглых филологических кумушек, считающих себя кураторами литпроцесса. Но «звенение лиры» не добавляет подобным текстам ценности».
О себе, любимом
«Когда бесстрашный художник-новатор пытается уйти — пусть не всегда по идеальному маршруту, согласен — от иудео-саксонской бизнес-модели, от этого заговора против сердца и души, превращающего читателя в свинью перед корытом со сгнившей век назад брюквой, какая-то борзая ***вошка, ползущая по...
— Ты уже объяснил, где они ползут, — подняла руку Мара, — не надо больше.
— Хорошо, борзая мокрощелка, которой навечно выжгли в небольших мозгах несколько прописей из голливудского стационарного учебника, начинает учить его, что надо создавать «характеры», а потом прикладывать к ним «сюжетное напряжение». Спасибо, открыла глаза работнику полиции. Эти ***вошки на полном серьезе думают, что у нас тут обязательная программа по фигурному катанию, а они на ней судьи. И они со своих вялых *** мне сейчас оценки будут ставить за тройные прыжки...».
О читателе
«Что, спрашивается, действует, когда человек читает книгу? Его ум. Только ум. Это и есть единственно возможное действие. Но с точки зрения современного литературного маркетинга потребитель обязан иметь у себя в голове кинотеатр, показывающий снятый по книге фильм с голливудскими спинтриями и блудницами в главных ролях. Может, у ***вошек.
— Порфирий! Я тебя последний раз предупреждаю.
— ... голова — действительно филиал кинотеатра, а у нормального человека это именно голова. Читатель размышляет, пока читает. Испытывает множество переживаний, которые сложно даже классифицировать. В России всегда читали именно для этого, а не за тем, чтобы следить за перемещениями какого-то «крепко сбитого характера» по выдуманному паркету».
