Мы встречаемся с Резо Гигинеишвили во время ланча в ресторане «Северяне». «Вы поешьте сначала. Что будете: мясо, рыбу? Не стесняйтесь, заказывайте», — говорит режиссер, кивая мне на меню. В этом жесте нет желания понравиться или произвести правильное впечатление. Скорее, он выдает привычку о ком-то постоянно заботиться и нести за кого-то ответственность. Что, в общем-то, неудивительно: у режиссера Резо Гигинеишвили трое детей и десятки людей, зависящих от его решений на съемочных площадках.
С Резо я сталкиваюсь второй раз в жизни. Первый случился в 2006 году, когда Гигинеишвили, на тот момент начинающий режиссер, представлял прессе свой фильм «Жара» в кинотеатре «Октябрь». С тех пор прошло 10 лет, на счету Резо уже более десятка кино- и телепроектов, и он занимается не только режиссурой и продюсированием, но и ресторанным бизнесом. Как изменилось за это время его отношение к кино и жизни и сложно ли сейчас искать финансирование для фильмов — обо всем этом Резо Гигинеишвили рассказал в интервью «РБК Стиль».
— В начале своей карьеры вы занимались только режиссурой, а теперь к этому добавилось еще и продюсирование. Вы комфортно себя чувствуете в качестве продюсера?
— Пока я только пробую себя в этом, меня нельзя сравнить с Сергеем Сельяновым или Леонидом Верещагиным. Я очень пассивный продюсер. Мне принципиально важно в процессе подготовки к съемкам найти людей, которым можно довериться, создать им максимально комфортные условия, и они бы дальше действовали без моего непосредственного вмешательства в творчество. Мне близок такой подход и у других продюсеров. И, наоборот, не близки люди, которые изначально все знают. Иногда приходишь к такому человеку, у него за спиной пять провальных картин, но при этом он все знает и во всем уверен. Мне больше нравятся сомневающиеся люди, которые ищут и самосовершенствуются в этом поиске. В нашем деле нет рецепта и каких-то успешных моделей действия. Если бы они были, то никто бы не проваливался в прокате.
— Вам как продюсеру сложно найти финансирование для своих проектов?
— На картину, которую я сейчас делаю, сложно, потому что она не рассчитана на массового зрителя.
— Судя по вашей ремарке, вы сейчас говорите явно не о фильме «Про любовь-2», для которого снимаете новеллу с участием Джона Малковича. Что же это за фильм, не рассчитанный на массового зрителя?
— Это драма, основанная на реальных событиях. Больше о названии и содержании я пока сказать не могу. Могу сказать, что над этой картиной я работал уже параллельно со съемками еще двух моих проектов — «Любовь с акцентом» и «Без границ». Мы лет семь изучали архивный материал, решали, как и о чем будем рассказывать эту историю, общались с ее очевидцами, брали множество интервью. Когда мы поехали снимать фильм в Грузию, начался кризис, а с ним и финансовые проблемы у нашей съемочной группы. Но тут помогла наша сплоченность — я никогда в жизни не снимал актеров, которые так наслаждались самим процессом съемок и у которых заинтересованность темой не ограничивалась двенадцатью съемочными часами. Ребята думали о картине, о результате, и это было счастьем.
— Но я правильно поняла, что искать деньги стало все-таки сложнее?
— В этой сложности есть интересный вызов. Посещая разные кинофестивали и продвигая картину на разных стадиях разработки, мы знакомимся и соприкасаемся с другим миром. И даже если деньги не находятся, вопрос какого-то опытного продюсера заставляет тебя взглянуть на свой продукт под другим углом. Еще пять лет назад, когда я приезжал на кинофестивали, и одна компания могла дать мне €30 тыс. на пост-продакшн, а вторая — возможность записать звук, меня это не особо интересовало. А сейчас я понимаю, что общение с разными людьми из киносообщества добавляет что-то в твою картину. Например, мой новый фильм монтирует человек, который монтировал «Иду» Павла Павликовского. И мне интересен его взгляд на мой фильм, потому что этот монтажер может высечь из моего материала что-то более важное и четкое, хотя не факт, что я все приму. Но, естественно, деньги искать стало трудно, и экономический кризис не облегчает нам этот процесс.
— Вы часто бываете на различных кинофестивалях. Как, на ваш взгляд, в мире воспринимают российское кино?
— Мне кажется, что его тяжело воспринимают. Хотя, когда я был в Берлине, то увидел огромный интерес к отдельным представителям нашего кинематографа, например, к Андрею Звягинцеву. Он абсолютная европейская звезда, он говорит с мировой аудиторией, а не только с российской. Вот если мы возьмем грузинский кинематограф, то я считаю, что молодые грузинские режиссеры смогли о себе заявить, несмотря на еще более ограниченные финансовые средства. Так как в Грузии нет большого внутреннего рынка, режиссеры вынуждены говорить с остальным миром, и поэтому более тщательно подходят к выбору темы. Или те же румыны, которые смогли заинтересовать весь мир, и в результате мы наблюдаем бум румынского кино. В России огромный внутренний рынок. Великое счастье, что государство поддерживает кино. Но ты берешь эти средства и субсидии, а дальше существуешь в отрыве от остального мира, тебе не нужны европейские компании. И от этого мы становимся более провинциальными, варимся в своем котле, нам не нужно заинтересовывать всех остальных. Сейчас у нас в кино часто поднимаются темы, которые неинтересны даже российскому зрителю.
— С момента выхода «Жары», с помощью которой вы громко заявили о себе, прошло десять лет. Как вы изменились за это время в личностном и профессиональном плане?
— То, что на протяжении всех этих лет я имел возможность рассказывать истории, дало мне правильный опыт. Сейчас я больше нацелен на то, чтобы говорить с аудиторией, а не удивлять ее какими-то фокусами. Я не гонюсь за тем, чтобы мой кадр был максимально эффектным. Мне важнее, насколько человек в кадре достоверен, насколько достоверно пространство, в котором существует герой. После «Жары» я женился, у меня появились дети, я потерял родителей — все это накладывает определенный отпечаток. Сейчас я смотрю «Любовь с акцентом» и понимаю, что, наверное, я бы про любовь не смог так рассказать сейчас. Сначала ты идеалист, потом жизнь вносит свои коррективы, и ты становишься циничнее. Но я мечтаю не очерстветь. Жизнь сложная, но тем не менее мне хочется пытаться понять, почему плохие люди совершили дурной поступок, иметь возможность сопереживать любому человеку. Я не люблю в кино откровенных злодеев. Мне интересно, как меняется человек, что в нем остается человеческого, или как он деградирует и почему. И что нам нужно сделать, чтобы мы не потеряли себя? Я все равно не верю в плохих людей, а верю в обстоятельства, которые сделали их таковыми. Хотя я вижу, что такие люди есть — но я бы не хотел, чтобы они были героями моего фильма.
— У вас недавно появился новый бизнес — ресторан Patara. Первый вопрос, связанный с этим — почему мы сейчас сидим в «Северянах», а не в Patara? Второй — вы в этом деле действительно принимаете участие или просто вложили в него средства и дали разрешение называть его «рестораном Резо Гигинеишвили»?
— В «Северянах» мы сидим потому, что это хороший ресторан моего друга, гостеприимного человека, а еще я тут неподалеку выбирал локацию для очередного проекта. Что касается Patara, то я не считаю себя такой уж знаменитостью, чтобы одним своим именем привлекать людей в ресторан. Для меня это заведение — еще одна форма творчества. Мне было интересно приглашать моих гостей в место, которое могло бы передать истинный дух Тбилиси. Возможно, в Patara небольшое меню, но каждая позиция продумана. Я сам с детства обожаю готовить, меня научила этому мама, которая была очень талантливым человеком, и ее талант выражался еще и в том, что она потрясающе готовила и все время экспериментировала. Так что сейчас, когда я приезжаю в свой ресторан, и шеф-повар мне показывает что-то новое, мы вместе придумываем, как можно подать это блюдо. К тому же это что-то вроде контрастного душа: на съемочной площадке один мир, где тебя все слушаются, а в ресторане ты уже сам должен попытаться создать гостям все условия, чтобы они остались довольны.
— У вас есть все, что должно быть у настоящего мужчины в 34 года: семья, дети, любимая работа, свой бизнес. Машина, на которой вы ездите, как-то подчеркивает ваш статус?
— Честно говоря, я не воспринимаю машину как способ показать свой статус, мне это неинтересно. Раньше у меня был водитель, теперь его «забрали» дети. Я живу за городом, дорога занимает определенное время, и в пути я мог читать, смотреть кино. То есть, для меня машина была неким кабинетом. Потом я начал ездить на Cadillac CTS, и мне понравилось быть за рулем. Это очень эстетская модель, с красивыми кузовом и салоном, в ней уютно сидеть. У нее потрясающая панорамная крыша, которая дает ощущение пространства. И даже когда приходится стоять в московских пробках, я не жалею, что трачу время. Я слушаю музыку, и хотя теперь не читаю в дороге, но могу слушать аудиокниги, для меня важно качественное звучание. А в Cadillac очень хорошая аудиосистема. Детям машина тоже нравится, очень трогательно наблюдать, как они помогают папе и моют авто. Потом простужаются и лежат счастливые с температурой, с чувством выполненного долга.
