Если вы никогда не читали детективов Ю Несбё про Харри Холе, я вам отчаянно завидую. Вам еще предстоит без памяти влюбиться в угрюмого, упертого, умного и невероятно обаятельного невротика и алкоголика Холе с потрясающим чутьем на самые сложные дела. Вы еще не раз проедете свою остановку в метро, с восхищением и бешенством отшвырнете книгу, когда чертов гений Несбё проделает с вами очередной головокружительный трюк и снова закрутит сюжет так, что останется только лихорадочно перелистывать страницы, а потом разводить руками. У него и жертвой, и убийцей может стать любой. Неважно, насколько он вам близок. Несбё играет с читателем в сумасшедшую игру, все крепче затягивая в сети криминального Осло, где живет высоченный блондин с пронзительными умными глазами, которого мы однажды чуть не потеряли в «Полиции». К счастью, «Жажда» оказалась сильнее — не только читатели, сам Несбё не смог без своего героя. Харри Холе вернулся.
С весны я мечтала поговорить с лучшим детективщиком Скандинавии, расспросить его о Харри Холе, о том, как сам автор плетет хитроумные сети своих сюжетов и когда наконец приедет в Россию. Но Несбё был невероятно занят и практически недоступен. Во Франкфурте, куда я прилетела на книжную ярмарку, меня повсюду встречало лицо Ю Несбё — на обложке журнала на ресепшн отеля, на рекламном проспекте в номере, на огромных билбордах в павильонах выставки... Это был хороший знак — и он не подвел. Цепь неслучайных совпадений, немного знаменитого обаяния Харри Холе — и вот мы уже говорим по телефону с человеком, который вывел скандинавский детектив на иной уровень.
— Господин Несбё, ваши романы про Харри Холе — золотой стандарт мирового детектива: харизматичный герой, мрачные декорации криминального Осло, депрессивная изнанка сегодняшней жизни, серийные убийцы и невероятный сюжет. Но 20 лет назад, когда вы начинали, едва ли вы думали о каком-то стандарте детектива. Вы помните, как появился Харри Холе?
— Если честно, не помню. Мне задавали этот вопрос, и у меня есть несколько историй на эту тему. Если оглядываться назад... Я уже помню не то, что было на самом деле, а истории, которые я об этом рассказываю. Я обычно говорю, что Харри появился во время перелета из Осло в Сидней и обратно в 1997 году. У меня действительно тогда не было ни идеи, ни главного героя, ни сюжета, я просто хотел написать роман. И решил попробовать начать с детектива. Просто потому, что у меня было всего пять недель на книгу — и я подумал, что это должна быть четко структурированная история, у которой есть начало и конец. В самолете я стал обдумывать, с помощью какого героя я хотел бы ее рассказать. Мне нужен был не столько главный персонаж, сколько герой-камера, тот, чьими глазами читатель увидит происходящее.
Я придумал того, в ком были намешаны черты тех, с кем я хорошо знаком и кого лично не знаю, но о ком наслышан. Например, глава полиции того местечка, где жила моя бабушка. Мы никогда его не видели, но все о нем знали. Его фамилия была Холе. Когда я был маленьким, я представлял его себе высоким блондином, довольно худощавым, слегка пугающей внешности. Некоторые черты я позаимствовал у художественных персонажей — например, многое взял от Бэтмена. Когда самолет приземлился в Сиднее, я уже неплохо представлял себе персонажа будущей книги. Заселился в отель и стал писать его историю. Я выбрал имя Харри, потому что в моем детстве так звали футболиста, героя всех мальчишек в городке, где я рос. Ну и Холе — в честь того самого полицейского.
— По ощущениям, первые две книги про Харри написаны как самостоятельные истории, в них еще нет заявки на серию. Но уже с «Красношейки» появляются сквозные персонажи и сюжетные линии, вы начинаете расставлять читателям ловушки, которые сработают позже, а детали становятся все более важными. Когда вы поняли, что Харри пришел в вашу жизнь надолго?
— Как только взялся за третью книгу. Заканчивая «Тараканов», я думал, что больше про Харри Холе писать не буду. Он оставался персонажем безликим, был частью истории, но стоял «за камерой». И только в третьей, а то и в четвертой книге сам Харри, его жизнь, характер, личность выходят на первый план. После «Красношейки» Харри Холе стал по-настоящему главным героем.
Я себя иногда чувствую политиком, который яростно опровергает свои же собственные заявления, сделанные десять лет назад
— Как вы держите в голове все эти детали? У вас есть детальный план хода полицейского расследования, или вы рисуете огромную схему, или просто записываете «Гуннар Хаген узнает о причастности Бельмана к наркоторговле, но ничего с этим не сделает»?
— После «Красношейки» я придумал общий план всей серии и то, как будет развиваться личная история Харри. Мне приходится делать пометки, я обычно не очень хорошо помню детали — кто что сделал, кто что сказал — в этом я не силен. Я себя иногда чувствую политиком, который яростно опровергает свои же собственные заявления, сделанные десять лет назад (смеется). Я стараюсь отслеживать разные мелочи, но — простят меня читатели — иногда допускаю ошибки.
— Да-да, вы, например, забыли, про палец Харри!
— Ой да! (хохочет). А потом мне пишет мой возмущенный норвежский издатель, или американский, или британский — они внимательны к деталям. И говорит: «Так дело не пойдет, у Харри нет пальца не на правой руке, а на левой!».
— Мне лично кажется, вы пишете как музыкант. Это такое читательское впечатление. В каждом романе есть сольная партия, лейтмотив, вариации... Вся серия складывается в музыкальный альбом. То, что вы композитор, помогает вам писать?
— Не думаю, что это музыка. В литературе я скорее архитектор — к творчеству отношусь как к строительству. Я хорошо чувствую пропорции: каждая книга — это комната, со своими обоями, картинами на стенах и прочим, а вся серия — это дом. И я воспринимаю писательство именно как процесс строительства. Надо подумать о фундаменте, несущих стенах, галереях и переходах... Даже когда проектируешь одну комнату, нужно вписать ее в макет всего дома, она должна органично встроиться в контекст. Так что здесь я скорее архитектор, чем композитор. А музыкант я уже в прозе, где важен ритм истории, темп, в котором эпизоды сменяют друг друга, внутренний пульс. Здесь уже ведет внутреннее чувство ритма: как раскачать историю, какую паузу выдержать между событиями, как усилить напряжение... В этом я действую как музыкант, мне помогает.
— Это чувствуется, вы мастер нагнетать напряжение. Еще лично меня вы каждый раз поражаете тем, что жертвой и злодеем в романе может стать любой герой, независимо от того, близок ли этот человек к Харри. Какие-то повороты укладываются в канон классического детектива. Злодей охотится за любимой женщиной главного героя или убийца с самого начала участвует в расследовании, но чаще вы придумываете ходы, на которые 97% авторов не пойдут. Роль Олега в одном из последних романов серии выбивает из колеи. И если убийство Биргитты в «Нетопыре» простить еще можно, то смерть Эллен Йельтен в «Красношейке» сложно, а уж чудовищное убийство Беаты Лённ — невозможно (я перечитывала несколько раз, и каждый раз рыдала, как в первый). Неужели вам их не жаль?
— Жаль. Но это необходимая часть истории! Я же не пишу в жанре реализма, это не полицейская хроника, не классический роман с описанием реальных дел и деталей полицейской работы. Если определять жанр серии о Харри Холе — я бы сказал, что это трагедия. Это история человека. И чем сильнее ваша личная и эмоциональная привязанность к жертве или к убийце, тем легче вам уловить за историей то, ради чего она была написана, ключевые вопросы. Существует ли абсолютное зло? Может ли каждый из нас стать убийцей? При каких условиях вы бы могли убить? Смогли бы вы потом жить с этим? Какие обстоятельства могут превратить вас в преступника? Чтобы задать себе такие непростые вопросы, нужно столкнуться со злом близко, встретить его среди тех, кого вы хорошо знаете. Жертвы, которые близки Харри, — это часть его самого, его личные потери, его плата молоху. Это и есть трагедия Харри Холе, важная часть истории. Пожалуй, на этом держится вся серия.
Это же скучно — писать об обществе, где все хорошо, все довольны и счастливы
— В России скандинавские детективы многим кажутся излишне жестокими. Норвегия — благополучная страна, ваши детективы — мрачные. Почему столько крови и пессимизма?
— Мой Осло — все-таки не настоящий Осло. Хотя он в то же время реален: почти все факты об Осло, которые встречаются в романах — правда. И все-таки атмосфера норвежской столицы — это тоже сюжетный поворот. Этакий город Готэм (там происходит действие фильмов о Бэтмене — прим. ред.), криминальная версия Осло. А мрачное настроение скандинавских детективов... Я бы не хотел называть его пессимизмом. Я бы сказал, что это меланхолия.
Это же скучно — писать об обществе, где все хорошо, все довольны и счастливы (смеется). Я бы точно не смог. В истории всегда должен быть конфликт, не только внутренний, но и внешний. Я могу говорить только за себя, но как читатель я выбираю темную сторону жизни. И если мне предложить несколько книг на выбор, я предпочту Достоевского и его мрачный взгляд на мир. У меня такой же. Это определенный склад ума, взгляд на действительность. Мне близки американские криминальные романы 50-х и 60-х, книги Джима Томпсона, невероятно мрачные, если говорить о том, что творится у людей в головах. Я перечитываю их, обдумываю. Да, в них есть пессимизм, но для меня это реалистичный пессимизм. Мы должны задавать себе вопросы о том, что нас пугает и тревожит. Мы должны спрашивать себя, насколько далеки мы от этого. Увлеченность жестокостью в культуре, откуда она? Даже когда жестокость окружающего мира шокирует нас, нельзя отворачиваться. Необходимо смотреть, анализировать и задумываться.
— Кто помогает вам собирать факты? В каждом романе переплетаются несколько тем журналистских расследований: норвежское сотрудничество с нацистами во время Второй мировой, организации современных неонацистов, каналы распространения наркотиков, криминальный мир Осло и так далее.
— Все необходимые исследования я провожу сам. Лучше всего лично говорить с экспертами в какой-то области, но есть еще архивы, документы. Собирая факты, я работаю как журналист.
Я помню свое главное впечатление от Москвы семидесятых, потрясение — разлитую в воздухе печаль, нависшую над всеми
— Во многих ваших романах есть «русский след». То возникает тема блокады Ленинграда, то русские контролируют наркоторговлю в Осло, отец Олега живет в Москве. Что связывает вас с Россией?
— Когда мне было 17, мама взяла меня с собой в Москву, а потом в Ленинград. Мы с младшим братом тогда впервые попали в Россию. Ему 16, мне — 17, и это было потрясение. В семидесятые Москва была другой. Позже мой старший брат жил и работал в Москве несколько лет.
— Ого!
— Да, я бывал в Москве не раз, и тогда, и в последнее время. И я своими глазами наблюдаю все те перемены, которые происходят. Россия завораживает, когда живешь так близко к ней и одновременно так далеко — совсем иные границы, культура, ментальность. Когда я был маленьким, это был другой мир, другая вселенная — нас разделяла стена. Россия представлялась мистическим, пугающим местом и депрессивным, особенно Москва. Я помню свое главное впечатление от Москвы семидесятых, потрясение — разлитую в воздухе печаль, нависшую над всеми. Хотя люди были с нами приветливы, я помню их радушие. Я не знал тогда и до сих пор не могу объяснить, откуда эта печаль. Да, сказались войны, и, наверное, влияет климат, но русскую неизбывную тоску невозможно не почувствовать и невозможно объяснить. Приехать из Норвегии, которая сегодня в тройке самых счастливых стран, и люди у нас умеют быть счастливыми, в Россию с ее меланхолией — это экстрим. Вернуться в Москву через много лет было для меня своего рода революцией. Изменился не только город, но и атмосфера в целом.
— То есть мы можем рассчитывать, что однажды вы приедете в Москву, скажем, на книжную ярмарку?
— Я рассчитываю приехать в Москву. И хочу вернуться в Санкт-Петербург! Я влюбился в Ленинград — тогда он еще был Ленинградом. И хотел бы снова побывать в Зимнем дворце. Помню, как ходил по нему завороженный. Маме пришлось вытаскивать меня оттуда: я готов был до ночи ходить по этим прекрасным залам вдоль огромных полотен. Они ошеломляли, каждая картина почти как эпическое кино. В Москве я с тех пор бывал не раз, так что теперь хотел бы поехать в Санкт-Петербург и посмотреть, как изменился этот город. Подумать только, я был там 40 лет назад!
— Вы будете там желанным гостем, уверяю вас. Обязательно приезжайте!
— Спасибо!
— А у меня вопрос про ваш последний на сегодняшний день роман «Жажда». Там осталось достаточно неразвязанных узелков. Дочитываешь книгу и понимаешь — двенадцатому роману про Харри Холе быть. Вы его уже пишете?
— Да, да, да! Я уже начал и вовсю пишу. Роман про Харри Холе будет.
— Мы договаривались не обсуждать экранизацию «Снеговика», но как абсолютный фанат книг про Харри Холе, я не могу не спросить, почему выбрали именно эту часть? Это же как начинать с крещендо! Почему вы согласились на экранизацию этого романа?
— Я уступил права на свои книги (вздыхает). Я всегда был против, чтобы во вселенную Харри вторгался кинематограф. Любая экранизация более однозначна, чем книга. Я не хотел видеть ни одного актера в роли Харри, мне всегда хотелось, чтобы у каждого читателя был свой Холе. Но когда мне позвонил Мартин Скорсезе, я не мог это проигнорировать. Он своего добился — теперь права у него, точнее, у его агента. Скорсезе не стал режиссером картины, он продюсер. И это он выбрал «Снеговика». Впрочем, я тогда был не против. Когда сложились эти договоренности, я думал, что покончил с Харри Холе, серия завершена. И мне показалось, что будет неплохо, если мои герои получат новую жизнь. Так что я сам одобрил эту идею.
— И все-таки пусть лучше вселенная Харри Холе продолжается в книгах!
— Спасибо вам большое.
