Рената Литвинова — безусловная богиня и дива не только российского кинематографа последних 30 лет, но и русской культуры вообще. Актриса — талисман Киры Муратовой, блестящий сценарист, режиссер и даже (иногда) модель, абсолютная икона стиля, светоносность которой очевидна из любой точки земного шара. Круг ее занятий и интересов невероятно широк, но есть и очевидное связующее звено, общий знаменатель, авторская подпись — она все и всегда делает по собственным правилам. Как-то она рассказывала, что вгиковские преподаватели крутили пальцем у виска, не понимая, как и для кого написаны ее первые сценарии. В ответ она просто брала и читала их вслух, доказывая, что ее странная речь — одна из самых живых вещей в постсоветском искусстве.
Собственно, эта самая речь уже давно стала важнейшим слагаемым образа Литвиновой: тембр, тон, даже сама постановка слов в предложении. Ей подражали, ее пародировали — сегодня почти каждый, кто хочет произвести впечатление на прессу, старается разговаривать с литвиновской «странностью». Фокус в том, что Рената Литвинова абсолютно не поддается копированию — так умеет только она. Просто однажды она нашла свой голос и свой образ, а потом занялась строительством собственной страны. Каждый ее фильм — небольшая новостная сводка из этих странных мест, где бриллианты — лучшие друзья девушек не только из-за своей стоимости, но прежде всего из-за заключенного в них заряда искрящегося волшебства. «Богиня: как я полюбила» была картиной о любви, которая идет за грань смерти. «Последняя сказка Риты» — про то, как Смерть становится для любви самой верной соратницей.
Ее новая работа называется «Северный ветер», и это, пожалуй, самое подробное путешествие во вселенную Литвиновой. Началось это путешествие, впрочем, с пьесы, которую режиссер поставила на сцене МХТ им. Чехова. Спектакль имел оглушительный успех и в итоге стал фильмом, который, по словам автора, превратился в некоторую самостоятельную сущность. Речь здесь идет о Стране Северных полей, где уже давным-давно воцарился матриархат. Во главе дома стоит Маргарита (ее сыграла сама Литвинова) — женщина с длинным металлическим указательным пальцем, много лет ждущая возвращения покинувшего ее возлюбленного. Возвращение должно случиться в новогоднюю ночь, которая оснащена в фильме специальным 13-м часом. Само по себе действие фильма охватывает 13 лет — вернее, 13 празднований Нового года. Литвинова всякий раз называет свои сновидческие картины сказками, но еще никогда, кажется, не обращалась к такому жанру напрямую. Тем интереснее было расспросить ее обо всем этом.
Вы уже говорили, что фильм «Северный ветер» существенно отличается от спектакля. Расскажите, пожалуйста, чуть подробнее, в чем заключаются эти отличия? В какой момент они начали проявляться — на этапе сценария или во время съемок? А может быть, уже во время монтажа? Возможно, теперь, когда фильм готов, уже есть какое-то принципиальное отличие на уровне истории?
Было скучно просто переснимать спектакль на пленку. И кино совершенно другое вышло по сути. Где-то на полпути и в монтаже потерялись многие герои и пошла сконцентрированность на женских образах. Вообще, театр и кино — две разные жизни. В театре нет воздуха и все в одном помещении. В кино нужен воздух, проходы, просто молчание... В общем, вышел фильм про царящий матриархат — он реально сейчас сгущается на нашей территории, просто мужчины никак не могут с ним согласиться. Но верховодят женщины: ждут любви и правят мужчинами исподволь так или эдак женщины... Россия — страна с женским родом. Ну и вообще, женщин демографически намного больше — так кто тогда тут, на «Северных полях», главный? Мы, конечно! (Улыбается.)
Когда вы писали пьесу, уже знали, что она станет фильмом? В какой момент и почему вы решили ее экранизировать?
Когда я писала пьесу, не было никаких мыслей о фильме вообще! Я писала ее для театра. А когда зашла речь о фильме… Был смешной момент: меня спросили, есть ли какой-то сценарий? И я зависла. И тут мой товарищ и друг треснула меня под столом по ноге — и я сказала: «Есть сценарий!» Так я запустила сама себя в производство фильма. Так что вся жизнь — это неожиданно-предугаданные события. Как в русских сказках: стоишь у камня и выбираешь себе путь.
Вы неоднократно говорили, что начинаете писать в моменты душевного упадка, а «Северный ветер» и вовсе появился в результате депрессии. Расскажите, с чего он начался?
Я уехала из Москвы, засела в своей парижской квартире — я именно уединилась, ушла от всех и вся, такие периоды на меня нападают. Как-то уединение лечит либо добивает, и у меня было именно «когда убивало», но, как человек пишущий, я всегда знаю путь излечения — в этом счастье моего ремесла. Любые минусы, страдания я могу превратить в текст — в огромный плюс. И в итоге я благодарна: страдания заставили, выпустили из меня очередной текст. Он был огромен. Потом я что-то сокращала, дописывала уже под актеров — и в театре и в кино, под всех. Как говорится, обслужила все актерские запросы и амплуа. Но это уже вторая часть моего дела, сначала — создать текст, потом — его реализовать.
А как возникла идея с дополнительным, 13-м часом?
Я люблю цифры 12 и 13. 13-й час идет на часах сразу после цифры 12, и в нормальных человеческих часах он не рисуется — только на часах подводных лодок, я такие видела. А у Северного клана этот час есть. И он дает всем шанс быть сильнее смерти, именно в этот час, но чтобы воспользоваться им, тоже нужна сила. Ради чего? Моя героиня, ожидая любимого, обладает этой силой — ей есть ради чего и кого жить: она хочет дождаться.
Фильм получился очень красивым, настоящая зимняя сказка — редкий для российского кино случай построения большого (и явно дорогого) фантазийного художественного пространства. Как оно создавалось? Где проходили съемки и как вы выбирали эти локации?
Места для съемок выбирали наши художники-постановщики, мы много объездили заброшенных или полузаброшенных особняков. Мне наш дом понравился из-за провалившейся башни с часами, на которых мы, разумеется, разместили часы с 13 метками. Там когда-то было поместье, где жили даже Пушкины, а в советское время был детский санаторий.
Я опознал еще какие-то станции метро и крышу ГУМа — ее появление тоже довольно неожиданно…
Крыша ГУМа — единственный объект, с которого мы могли снять главные часы Страны Северных полей: мы засадили нашу магическую Красную площадь — место силы — русским лесом в пурге и оттуда встретили очередной Новый год в фильме. Ведь в нашем кино — череда сплошных Новых годов с перерывами иногда в десятилетия. Демна Гвасалия, который создал наряды для моей героини, меня спросил как-то перед съемками: «А сколько у вас вообще Новых годов в фильме?!» Я тогда ответила: «Тринадцать». И он сделал красное платье со шлейфом в 13 метров. Не правда ли, 13 — это красивое число? И безусловно, счастливое.
Совершенно согласен, мне тоже с ним обычно везет. Расскажите теперь, как шла работа над саундтреком? Какую задачу вы ставили Земфире? Была ли песня написана специально для фильма?
Она сначала написала выдающуюся музыку к спектаклю, но наше кино вышло совсем новым высказыванием, и оно стало «требовать» новой музыки от композитора. Хотя арию для Оперной Дивы, написанную специально для Хиблы Герзмавы, мы взяли целиком из спектакля, и она волшебная. Две песни, которые звучат в фильме, кроме музыкальных тем, написаны были Земфирой по вдохновению, перехвачены мною и, безусловно, украсили историю. Например, песня «Злой человек» родила целых два эпизода в картине — настолько она сильная, и диктующая, и вдохновительная. Вообще, есть сила у Земфиры как композитора — вплетаться в фильм, влиять на события и быть соавтором.
В «Северном ветре» у вас вновь есть щемящее ощущение будто бы недостижимости любви. Как вы сами формулируете свое отношение к этому чувству? Что для вас значит счастливая любовь?
«Счастливая любовь» — это странное сочетание слов, они словно исключают друг друга. Любовь — временное обладание любимым человеком. Люди обречены друг друга терять. Но это же можно растянуть до своего самого конца и сделать его все-таки счастливым! Может быть, это ощущение и правда, как вы говорите, щемящее, но я все-таки настаиваю, что без любви все теряет смысл. В нашем фильме — наступает хаос и гниют поля.
Вашу героиню зовут Маргарита — и не первый раз. Что у вас связано с этим именем? В «Последней сказке» была Рита Готье, а в «Северном ветре» есть явные отсылки к двум другим Маргаритам — из «Фауста» и булгаковского романа. Чем вам близка каждая из них и какая ближе всех?
Да, моих героинь практически всех зовут Маргаритами. Господи, что уж тут скрывать, я назвала именем Маргарита уже другую героиню из своей новой пьесы, которую начинаю ставить в МХТ. Но тут уже вскричала наш композитор Земфира, что это уже просто невозможно — называть одним и тем же именем всех героинь — и надо не лениться и придумать новое имя. Это меня сподвигло задуматься: какое имя мне заменит Маргариту? (Улыбается.) Если есть что-то общее между мною и Маргаритой Готье — так это то, что я всю жизнь прикашливаю. И с самого детства у меня была красная прививка манту — не знаю, сейчас такие делают детям? Меня даже посылали в туберкулезные санатории. Но, с другой стороны, может быть, мне стоит оставаться со своим концептом и не дергаться: пусть будет что-то одно стабильное в моей жизни — имя. Что же касается отсылок, то это невольное совпадение: пуделя я увидела уже на площадке и никак не ожидала, что будут массы совпадений, и там все говорят о вони... Она хромает и ходит с палочкой. Но больше всех меня развеселила ваша коллега одна — она спросила: «А длинный палец у вашей героини — это фаллический символ? Это фаллос в отсутствие мужчин?» Я подумала: «Что же ответить? Если угодно, пусть так».
Ну, это было бы для вас слишком прямолинейно, как мне кажется.
Я просто захотела аномально длинный указательный палец.
Интересно, что мою коллегу заинтересовала только эта металлическая деталь, хотя они есть у нескольких персонажей.
Меня это завораживает — все эти приспособления, многое не вошло в фильм, а жаль. Была даже мечта: операция с пришиванием носа и момент, когда вшивается в рот обручальное кольцо. И мне нравится, когда герой носит пришитый к коже портрет любимой.
У вас вообще довольно много культурных отсылок и аллюзий. Насколько вам важно, чтобы зритель их считывал и вообще был человеком образованным?
Зритель вообще мне ничего не должен, скорее это я его должна удержать. Если зритель «отягощен» дополнительным образованием, он усмотрит подтексты и аллюзии, это мною только приветствуется. Тем более когда есть воображение, как в случае с мыслью вашей коллеги о пальце-фаллосе у моей героини.
Вы уже не в первый раз называете жанром своего фильма сказку. А какие у вас любимые сказки — в литературе и кино? Как меняется их набор на протяжении жизни — какие любимые были раньше и какие сейчас?
Мои любимые сказки — про Оле Лукойе, «Проданный смех», «Снежная королева». И еще я обожаю с самого детства китайские сказки про тень, которая сбегает от человека, тоже желая править и превратиться в человека. У меня даже персонаж в фильме — приживалка-компаньонка — имеет имя Тень. Но есть героиня, у которой имя — Девочка без Имени, потому что она его забыла. А человек без имени — его как бы теряет небесная навигация: и судьбы у него нет, и смерть его найти без имени не может. Это тоже закон в придуманном мною мире Северных полей.
Что вообще делает сказку сказкой? Это ведь не только волшебные палочки и прочие внешние атрибуты.
Конечно, возможность выпутаться из очевидной беды — при помощи чуда и волшебства. Это возможно и в реальности, но тут нужно применить недюжинное воображение и безумие, чтобы верить в него. У меня в пьесе был один сказочный персонаж — его нет в фильме, — он приходил поперек всего действия и поперек всего сюжета. Это был сам Северный ветер. И он говорил всем нам: «Маловато безумия!» Он просил побольше. Я бы сказала, что «маловато безумия» — это мое кредо, я всегда его желаю побольше, и творчество без этого правила тоже было бы слишком скучным.
В ваших фильмах всегда большое значение имеют сны. Что они для вас такое?
Это же и есть кино в моей версии — мои личные сны. Реальность мы все можем увидеть сами — из окна автобуса, например. Цель искусства — показать вам что-то, что находится над привычной жизнью, и вызвать катарсис. Попросту — очищение. Я хотела бы, чтобы после моего фильма кому-то что-то открылось волшебное и дало вдохновение продолжать жить дальше, а не убивало.
Все ваши фильмы неуловимо связаны между собой — именами персонажей, какими-то повторяющимися мотивами. Вы сознательно будто бы пишете историю собственной страны или это происходит непроизвольно?
Я пишу всю жизнь о своей «личной Стране Северных полей», внутри которой я живу и сохраняю себя. Там вечный снег и холод и есть много чудесных лазеек, которыми я пользуюсь в реальной жизни: например, имею «лишний час» для любви и умею перепрыгивать в другое временное измерение без потерь — если вкратце. И как же я всем советую придумать себе такую территорию и «жить» в ней. Жаль, как жаль, что силу воображения так все недооценивают. Но не я. Я фанат снов. Видеть их — большое испытание, кстати. Но без снов жизнь была бы не моей.
Ваш метод построения повествования очень мозаичен. История развивается нелинейно, происходят скачки во времени и пространстве, которые будто бы ставят эти самые время и пространство под некоторое сомнение. Вы словно рассказываете только те части, которые имеют значение для вас как для рассказчика, пренебрегая зачастую какими-то связующими эпизодами. Почему именно такой способ рассказывать истории вам близок?
Драматургия и заключается, в моем понимании, в том, чтобы высвечивать только те куски, которые двигают сюжет. Я целенаправленно вырезаю при монтаже все, что дает «провис энергии», любой шанс «заснуть» я с особой жестокостью отрезаю. В спектакле у меня была череда сплошных Новых годов. В кино же я заполнила просветы между новогодними праздниками страстями, убийствами, жизнью за кулисами: появилось то, чего я не могла себе позволить в театре. Я вообще теперь воспринимаю опыт в театре как репетицию перед фильмом — сюжет мною был прокручен во все стороны развития. Жаль, конечно, что многое пришлось вырезать, особенно сюрреалистические сцены, но вышло нечто совсем новое. Уверяю. В кино я так же, как и в театре, соблюдала логику — я не вижу отсутствия связующих эпизодов. И у меня была идея фикс: сделать фильм ровно двухчасовым, как у моих учителей — режиссеров Билли Уайлдера, Эрнста Любича. Все-таки это идеальная продолжительность картины.
Насколько для вас важно, чтобы зритель понял, что вы действительно имеете в виду? И что он должен понять?
Что жить стоит для того, чтобы дождаться любви. Это главное, что должно произойти с человеком. И это главная моя концепция в жизни.
