1 сентября Александр Цой — музыкант, сын Виктора Цоя — опубликовал в своих соцсетях сообщение, что вместе с Робертом Цоем (отцом Виктора Цоя) обратился в правительство, Минкультуры и к президенту Владимиру Путину с просьбой взять на карандаш фильм Алексея Учителя «Цой». В посте Александр указал основные причины негодования: родственники Виктора Цоя не давали согласия на использование его изображения и имени в фильме, разрешений на использование интеллектуальной собственности тоже не было, «вымышленная история» затрагивает частную жизнь и порочит добрые имена Цоя и его близких. Авторы писем, датированных 28 августа, назвали картину «пошлым зрелищем» и просят должностных лиц «безотлагательно организовать проверку» и «принять надлежащие меры».
Игровой фильм Учителя «Цой» должен был выйти в прокат 3 сентября, но релиз отменили за неделю до премьеры без объяснения причин и объявления новых дат. В «Цое» нет самого Цоя — только кадры из старых документальных съемок Учителя. Действие разворачивается вокруг водителя автобуса, с которым столкнулся «Москвич» музыканта роковым утром 1990-го в Латвии. По сюжету, водитель вместе с близкими Виктора Цоя везет гроб на кладбище. Режиссер не раз подчеркивал, что главный герой фильма не Цой, а гроб. И, несмотря на разногласия родственников с авторами фильма, по мнению Учителя, нельзя запретить авторам высказывать собственное мнение о трагедии. Адвокат режиссера Константин Добрынин уточнил, что перенос премьеры связан не с письмом Владимиру Путину, а со сложной эпидемиологической ситуацией в стране.
Фильм Алексея Учителя «Цой» — картина, против которой вы активно выступаете. Восстановим хронологию от начала и до конца. Когда вы впервые узнали об идее снять такой фильм?
Я не помню про идею. Ходили какие-то слухи, что-то до меня доносилось, но я не помню когда, поэтому не буду об этом говорить, чтобы не врать. Я могу сказать про ту часть, которая зафиксирована в истории наверняка. Первый официальный запрос от компании-производителя пришел в декабре 2017 года, мы запросили у них сценарий. То есть когда нам официально пришел сценарий, издательство, которое представляет интересы группы «Кино», мой дедушка, музыканты — мы сказали, что нас не устраивают вот эти моменты, вот эти, вот эти.
А «вот эти моменты» — это какие?
В частности, использование изображения Виктора Цоя, имени Виктора Цоя и песен группы «Кино». И мы сразу обозначили свою позицию, что мы это не согласуем и не разрешим использовать, надеясь, что они как-то изменят сценарий, если будут снимать все-таки.
Вы обсуждали изменение сценария?
Ну, я не в этой позиции. Меня спрашивают: «Дадите права?» Я говорю: «Вы знаете, меня картина не устраивает, я в такую картину не хочу давать права». Это нормально, такая процедура происходит регулярно, на самом деле. Просто мы надеялись, что они либо что-то скорректируют, либо вообще откажутся от этой идеи. Я знаю, что они могли снять фильм про Джоанну Стингрей (американская певица и продюсер, сотрудничала и дружила с Виктором Цоем и другими советскими рок-музыкантами. — «РБК Стиль»), была какая-то такая история.
Вы все время говорите «они». А кто именно?
Я сейчас говорю как бы такое коллективное «они» — про компанию-производителя. Компания называется «Рок» (ее генеральным директором является Алексей Учитель. — «РБК Стиль»). Потому что официальная переписка у нас происходит с компанией, не с кем-то лично. И мы надеялись, что все произойдет без использования прав на песни и на изображение Виктора Цоя. Но, к нашему сожалению, они все-таки сняли фильм в таком виде, который нас не устраивает. Речь идет не о том, что нас весь фильм не устраивает: нас не устраивают конкретные моменты в нем, которые нарушают наши права, и мы просто боремся за их соблюдение.
Вы писали у себя в инстаграме, что вас просто проигнорировали и вы, по сути, бились как рыба об лед. Это правда?
Мы с тех пор встречались несколько раз, ходили к ним в офис, они приходили в наше издательство. Я вот был на просмотре черновой версии картины в феврале этого года. Я каждый раз излагал им свою позицию, что все окей, вы можете делать в рамках своего творчества что хотите, но есть законы, по ним нельзя использовать имя человека, изображение человека или произведения, на которые есть авторские права. И мне каждый раз говорили: «Да, мы понимаем, слышим вашу позицию», но при этом ничего не менялось. То есть я пришел на просмотр фильма, а в нем тогда еще — насколько я знаю, сейчас они это изменили, — была музыка группы «Кино», был Виктор Цой. И я, честно говоря, не помню, тогда он назывался уже «Цой» или еще нет…
Наверное, тогда он еще назывался «47» — рабочее название...
Возможно. И такое название меня больше устраивало, чем «Цой».
Ваш дедушка Роберт Максимович говорил, что, в принципе, он договорился со съемочной командой, с людьми, которые собирались этот фильм снимать. Это правда или нет?
Вы знаете, это тонкий момент, потому что дедушка — пожилой человек и, я бы сказал, несколько доверчивый. Если прийти к нему домой с подарками, долго рассказывать о том, как они сделали что-то в память о его великом сыне — без конкретики, — то, в принципе, его можно уболтать подписать любую бумагу. К сожалению, это факт. Что в этот раз и произошло: ему просто подсунули какую-то бумагу, что-то ему рассказали. А когда он — я это знаю из первых рук — читал сценарий конкретного произведения, которое собираются снимать, у него была негативная реакция, ему это все не понравилось. Но, к сожалению, ему не очень легко…
В силу возраста вы имеете в виду?
Да, в силу возраста. Ему нелегко разбираться, что конкретно происходит, о чем идет речь: это фильм «Лето», потому что про него все еще много говорят, или это новый фильм. На дедушку, к сожалению, нападают и средства массовой информации, и какие-то люди, которым что-то от него надо, и просто корреспонденты, которые хотят, чтобы он что-то сказал, дал комментарий. И, как правило, если они проявляют достаточно настойчивости, они могут от него получить то, что им нужно.
Правильно ли я понимаю, что дедушка тоже согласовывает такие вещи? Насколько я знаю, у него есть одна четвертая прав на бренд «Кино».
Это не совсем верно, потому что авторское право неделимо. Это не голосовательный процесс, я не могу своей или его частью отдельно распоряжаться. Мы либо все за, либо не за. Доля к этому никакого отношения не имеет. Мы прислушались к его мнению, но, как правило, дедушка доверяет мне и музыкантам группы в том, чтобы мы приняли правильное решение. Пока у нас, не считая вот этой коллизии с фильмом, проблем с такой схемой не было.
А музыканты группы тоже имеют право голоса при согласовании?
Мы сейчас признали их соавторами музыки, то есть утвердили их в правовом смысле не только как участников группы, но и как конкретных авторов, соавторов музыки группы «Кино». Поэтому, безусловно, они имеют право тоже какие-то решения по вопросам использования прав принимать.
Но при этом они не получают доход от использования?
Получают. В том числе это подразумевает и получение дохода.
В недавнем интервью вы говорили, что есть какие-то юридические моменты, которые появляются при согласовании вами прав на бренд группы «Кино». Что это за моменты?
Люди часто приходят ко мне с прямым вопросом — типа «разреши нам или запрети» — и не понимают, что вся конструкция несколько сложнее из-за того, что в ней кроме меня принимают участие другие соавторы и наследники, и наследники соавторов еще. А помимо этого есть компания, которая делает всю основную юридическую работу по оформлению и согласованию. В общем, этот механизм сложнее, чем мое «да» или «нет». Мое «да» или «нет» может быть определяющим в случае, если я, скажем так, решу пролоббировать какой-то вопрос и сказать: «это точно нет» или «это точно да». Я могу путем переговоров со всеми договориться, если мне кажется что-то важным, сделать так, чтобы оно произошло. Но это не вопрос одного, грубо говоря, моего ответа на письмо или сообщение.
То есть это сложнее, чем просто сказать «да, снимайте» или «нет, не снимайте»?
Да-да, конечно. Это не вопрос устного согласия одного человека. Это сравнительно сложная конструкция, чтобы учесть интересы всех участников, но механизм успешно функционирует.
Вы написали публичное письмо. Написали его во «ВКонтакте», если не ошибаюсь, и в Instagram...
Ну, это освещение наших позиций.
Какие реакции последовали сразу же после этого письма?
Реакции последовали самые разнообразные. На самом деле, поддержки было довольно много — больше, чем я предполагал. К сожалению, не очень многие люди, возможно, разобрались в ситуации. Письма официальным лицам, которые мы написали, — это часть нашей большой стратегии по взаимодействию с представителями фильма «Цой». Мы до этого писали письма без широкого освещения в СМИ.
То есть письма были и до этого?
Да, мы и до этого писали, вступали в переговоры с производителем. Я носил письмо в Минкультуры в конце февраля или в начале марта, я не помню. Но, к сожалению, нам стало известно, что фильму все-таки выдано прокатное удостоверение и назначена премьера, и мы начали активнее заниматься этими вопросами, потому что не хотели бы, чтобы фильм в таком виде, в котором он нарушает наши права, вышел. И немножко поторопились, возможно, не сформулировали свою позицию достаточно явно, чтобы пояснить общественности, что мы делаем, в чем цели наши, что нам не нравится.
И что это не сиюминутный процесс, что вы этим давно занимаетесь. Потому что не все об этом знают.
К сожалению, да. В моем посте, который сопровождал в соцсетях эти письма должностным лицам, это было описано, но даже многие журналисты, которые освещали эту проблему, я вижу, не прочитали этот текст до конца, и мне приходилось его пересказывать в своих комментариях.
А волна хейта была в ваш адрес со стороны незнакомых людей?
Была, конечно. Многие восприняли это как какой-то одиночный демарш, мою попытку цензуры, запрета фильма через письмо Путину. Я понимаю, что для кого-то это, конечно, может звучать не очень классно, но…
Вас критиковали за то, что вы написали письмо не просто министру культуры, но еще и Путину.
Да, но это просто такой документ юридический — обращение к должностному лицу, — который мы использовали. Поскольку предыдущее наше письмо в Министерство культуры не возымело эффекта, в этот раз мы чуть-чуть расширили список адресатов.
По данным «РИА Новости», в Минкультуры письмо не дошло. Александр Цой комментирует это тем, что в момент отправки запроса в пресс-службу Министерства культуры обращение физически не могло дойти до адресата (документы, подтверждающие отправку и получение обращения Министерством, имеются в распоряжении редакции).
А Алексей Учитель что-то вам написал или позвонил после того, как увидел это публичное письмо, сам?
Мы после этого с ним уже не разговаривали. До этого пару раз разговаривали — и в частном порядке, и при свидетелях в рамках каких-то встреч.
О чем вы говорили?
Я примерно ту же самую позицию ему излагал, иногда более эмоционально, к сожалению. Эта тема, конечно, провоцирует на эмоции, что не идет на пользу, скажем так, чистоте моей мысли.
Потому что речь о вашем отце?
Ну конечно! Речь об отце и о ситуации, в которой я был, для меня очень трагической, безусловно. И когда ее таким странным образом пытаются люди использовать, это для меня очень эмоциональная история. Я не всегда могу в этот момент донести, что я делаю и что имею в виду.
Но как строился диалог, что говорил Учитель?
Он утверждает, что это вот такое его видение, художественное произведение. С чем нет никаких проблем, пожалуйста. Он называет это притчей.
Притчей?
Да. Я считаю, что если это притча, то в рамках нее совершенно не обязательно нарушать наши права. Притча должна сработать и безотносительно к реальным людям и реальным событиям, можно к ним не привязываться.
То есть можно было бы просто заменить имена и вас бы все устроило? Хотя все понимали бы, о чем речь.
Ну, грубо говоря, да. Если бы фильм назывался «Водитель» или, я не знаю, «Ким» и в нем не было бы Виктора Цоя, изображения Виктора Цоя и группы «Кино», я, наверное, все равно не был бы рад его существованию. Но суть моих претензий — в нарушении моих прав, прав дедушки и прав моего отца, которого я представляю. Он сам за себя вступиться в этой ситуации не может, приходится мне.
Тема, конечно, провоцирует на эмоции, что не идет на пользу, скажем так, чистоте моей мысли.
Давайте еще раз, чтобы подробнее донести вашу позицию: что вас больше всего расстраивает в этой картине? То, что это вымысел, то, что это не имеет отношения к реальности, что-то еще? Как объяснить людям, что вам не нравится там? Почему это не может существовать как художественное произведение?
Оно может существовать как художественное произведение, но без использования имени… Пожалуйста, я неправильно, может быть, выражался, неправильно поняли, я не хочу запрещать фильм, у меня нет такой задачи. Он может выйти на экраны при условии, что они уберут оттуда вещи, которые они не имеют права использовать по закону.
Правильно ли я понимаю, что окружение вашего отца, те люди, с которыми он общался, дружил, сотрудничал — Джоанна Стингрей (американская актриса и певица, подруга Виктора Цоя. — «РБК Стиль»), Рашид Нугманов (режиссер фильма «Игла», в котором снялся Виктор Цой. — «РБК Стиль»), — они все на вашей стороне?
Да, конечно. Все они меня, безусловно, поддержали — они в курсе моей борьбы и выступают на моей стороне.
То есть никто из них не хочет, чтобы этот фильм в итоге вышел?
Никому он не симпатичен, да. В том виде, по крайней мере, в котором он есть.
Вы написали письмо в государственные органы, какая-то реакция в итоге есть сейчас? Что-то ответили? К примеру, министр культуры Любимова?
Мы получили какие-то ответы — их получают мои юристы. Какие-то по существу, какие-то не по существу, но мы не знаем, что конкретно сработало. Мне кажется, главное для нас, что получилось, — это что премьера была отложена. У нас появился зазор временной на то, чтобы продолжить переговоры с компанией — производителем фильма и попробовать с ними договориться и нашу позицию до них все-таки донести. И может быть, убедить их пойти нам навстречу и все сделать по совести.
Ваш дедушка, Роберт Максимович, сказал, что он не подписывал это письмо.
Письмо было с ним согласовано, мы делаем все честно и открыто. Безусловно, оно было подписано его юридическим представителем и моим же, это один и тот же человек. Он, конечно, сам не писал письмо Путину, как его спросили об этом журналисты, он этого не делал. Письмо в данном случае составляют юристы, это юридический инструмент, а не наше личное письмо. Это…
Инструмент воздействия.
Инструмент привлечения внимания, на самом деле. Мы в нем просили обратить внимание на проблему нарушения наших прав. И возможно, нам это удалось.
Что в итоге вы ожидаете от этой истории? Идеальный сценарий, как вообще должно все это завершиться, каким образом?
Ну, идеальный сценарий… Мы вот сейчас обратились в Госфильмофонд и снова направили письмо в компанию «Рок» с просьбой предоставить нам прокатную копию, уже финальную, фильма, к которой мы посекундно напишем, какие куски нарушают наши права, какие у нас есть коррективы, которые нужно внести для того, чтобы мы больше не обременяли их нашими требованиями.
Немножко про другое — про права, но с другой стороны. Вы всегда довольно неохотно говорите о том, какой доход вам приносят те самые права на бренд «Кино». В одном из интервью вы сказали, что это хорошая зарплата. Как сегодня обстоят дела? Это хорошая зарплата?
Слушайте, я не хочу об этом говорить, потому что я… Я езжу сам на общественном транспорте, у меня есть жена, какие-то люди знают, что она моя жена, и мне кажется, это небезопасно по отношению к моим близким. Плюс ко всему мы все в долях, и я косвенно таким образом дам понять, какие деньги зарабатывают другие участники.
Понял вас.
Это просто некорректно с моей стороны.
Ну, вы приехали на метро сегодня, да.
Да, потому что так быстрее. Я не против метро совершенно, хотя сейчас меня стали чаще узнавать, и это немножечко иногда неудобно.
Узнают?
Да-да, узнают. Я много в последнее время работаю для того, чтобы группа «Кино» вернулась, так сказать, и стала снова максимально актуальной.
Вы про концерты в Петербурге и Москве с настоящим голосом Цоя?
Да, про них.
Про это мы с вами еще поговорим. А что говорят, когда узнают?
Вот сейчас подошел ко мне человек, пока я ждал интервью, и грозно на меня посмотрел. Я испугался даже, что он, может быть, был не рад моим действиям в отношении этого фильма. Но он меня узнал, видимо, и лицо изменилось на более добродушное: «Спасибо вам, что вы занимаетесь музыкой, продолжаете ею заниматься». Я говорю: «Спасибо большое!» (Смеется.)
Я читал опять же в одном из ваших интервью, что вас однажды на Гоа даже узнали.
Да-да, я вышел из самолета, и там ко мне подошел человек тут же и сказал: «Александр Викторович, здравствуйте».
Вам это льстит или как-то приятно удивляет?
Вы знаете, нужно просто с этим жить. Я всегда скорее испытывал какую-то неловкость, может быть, или неудобство от этого.
А теперь давайте поговорим про те самые концерты в Петербурге и Москве. Концерты с настоящим голосом Виктора Цоя. Насколько я помню, вы провели большую работу по оцифровке.
Да.
Это была лондонская студия.
В том числе, да.
Концертам быть в итоге?
Слушайте, это очень сложный вопрос. Потому что я не люблю неконкретно говорить, а дать конкретный ответ не могу. Мы, конечно, потихонечку беспокоиться начинаем, что не будут разрешены в те даты мероприятия такого масштаба, какого мы собираемся проводить: 10 тыс. человек на одном концерте, 12 тыс. человек — я не уверен. И мы начали потихонечку смотреть даты для переноса. Они точно состоятся.
Точно?
Они точно состоятся, как только нам разрешат их провести. Мы внимательно следим за развитием событий, пытаемся контактировать уже по этому вопросу с официальными органами и ждем либо такого решения, либо сякого. Как только оно появится, мы всем обязательно сообщим, тут же.
Хочу спросить про голос вашего отца, который вы как раз оцифровали для этих концертов. Что вы чувствуете, когда его слышите? Не музыку, не песни, а вот сам голос?
Это для меня, конечно, сильное переживание. Не только голос, а в целом работа над проектом. Я недавно послушал на репетиционной точке уже всю программу, сыгранную до конца, — иногда ком к горлу подступает. Это для меня настоящее эмоциональное событие.
Ваша цитата: «Когда ты абсолютно всех интересуешь только как сын Виктора Цоя, сложно понять, кто ты сам». Вот вам исполнилось 35 лет недавно, в июле, если не ошибаюсь.
В июле, да.
Вы поняли, кто вы сам в итоге?
Да. Я на это потратил много времени и, видите, даже смог найти возможность разграничить себя и «сына», скажем так, найти возможность для себя заниматься своей…
Музыкой в том числе.
И самостоятельной музыкой, и при этом параллельно музыкой отца и его наследием в целом. Просто нужно было найти в себе гармонию, равновесие между этими частями — собой как самостоятельной личностью и собой как публичной персоной, невольной знаменитостью.
И фамилию снова не хочется поменять на Молчанов, как раньше?
Это был псевдоним.
Да, я про это и говорю.
Это тоже был инструмент, чтобы на какое-то время защититься от этого внимания и попробовать функционировать как независимая фигура: поиграть музыку в группе, не привлекая к себе внимание поклонников отца.
Ваш собственный музыкальный проект «Ронин» будет жить дальше?
Да, он живет, и он будет жить дальше. Сейчас, к сожалению, у меня очень мало на него времени, очень много уходит на «Кино» и сейчас еще на эту неприятную процедуру по защите наших прав. Но весной вышла новая песня, называется «Ртуть», она мне очень нравится самому, у нее есть своя популярность, она потихонечку набирает просмотры. У дебютной песни уже совокупно, по-моему, за 500 тыс. перевалило на моем канале и на каких-то еще.
Неплохо.
Да, неплохо, это явно пользуется каким-то спросом и популярностью. Я очень хочу сейчас перейти наконец к тому, чтобы играть эту музыку вживую, но мне тоже, конечно, пандемия спутала все карты.
Как и многим другим.
Да-да. Я имею в виду, вся индустрия как бы встала на паузу.
Вы однажды сказали, что хотели бы стать настоящей рок-звездой и собирать «Олимпийский»...
Да.
По-прежнему такие амбиции есть?
Мне просто очень нравится играть на сцене. С одной стороны, чем она больше, тем круче, тем больше у тебя возможностей, в том числе сделать более крутое, классное, большое шоу. Но, с другой стороны, для меня это не так важно. Мне хотелось бы — может быть, было бы прикольно, но это не значит, что я хочу играть только для стадионов. Мне точно так же в кайф играть в маленьком клубе, я буду скоро тоже это делать, просто в рамках совершенно нишевой и странной группы, индустриальной, буквально через две недели.
Но вот этой сумасшедшей рок-славы не хочется, чтобы прямо боготворили? Как было у вашего отца.
Она меня коснулась, я немножечко попробовал, как это, и я знаю, насколько это может быть страшно неудобно, неклассно… Я даже не могу сейчас подобрать еще слова, но я имею в виду, что это не всегда знак плюс, скажем так. Народная любовь, она имеет всякие нюансы. И поэтому сложно сказать. Просто так получается, что моя деятельность в целом так или иначе связана с публичностью. И для меня вот эта ее сторона — какая-то популярность, узнаваемость — это скорее что-то, с чем я мирюсь, как-то учусь жить, а может, научился уже. Но могу сказать, что это вообще для меня не цель.
У вас исторически сложившийся имидж довольно закрытого, рефлексирующего человека. Почему? Это бремя фамилии или вы просто по характеру такой?
Я думаю, что я в принципе такой. Мне нравится иметь отдельную спокойную личную жизнь, не выставлять ее напоказ, не использовать это как инструмент. Для меня публичность — это инструмент для достижения…
Творческих целей…
Творческих, да. То есть, безусловно, удобно иметь много подписчиков в соцсетях, чтобы просто какое-то новое произведение быстро распространить.
Вы говорили о том, что как раз вся эта суета вокруг соцсетей, вся эта публичность вам чужда и вы такой… старообрядец, как вы говорили, старообрядческий такой консерватор. Если я не ошибаюсь, звучало примерно так.
Возможно, возможно. Но я просто меняюсь и начинаю эти вещи воспринимать как-то по-другому, как инструменты, да. Инстаграм, или страница во «ВКонтакте», или еще какой-то публичный профайл — это просто способ меньше суетиться при новом релизе, не устраивать какую-то кампанию, а самому из дома… На самом деле, это как раз мне очень даже нравится, очень мне подходит. Из дома просто все повесил — и оно пошло.
Вы считаете себя счастливым человеком?
В принципе, да. Мне не на что жаловаться. То есть я не могу сказать, что я безусловно счастливый человек. Какая-то, наверное, фоновая легкая грусть всегда немножко со мной. В моей жизни много было трагедий, потерь близких людей, довольно ранних, и от этого никуда не деться, это всегда со мной тоже. Я чемпион по количеству людей, которые просятся в друзья с моим трагически погибшим отцом на аватарке в соцсетях. То есть от этой темы невозможно абстрагироваться, я не могу от нее никуда деться. Любое 15 августа, годовщина смерти отца, для меня всегда очень сложный день, потому что СМИ воспринимают это как инфоповод, а я просто не могу никуда спрятаться от… просто даже от банального изображения. Хотя, может быть, хотелось бы в этот момент подумать об этом внутри, без внешних раздражителей.
Давайте еще немного про ваше детство поговорим. Ваша цитата об учебе в школе: «И со сверстниками, и с учителями невозможно было отделаться от того, что они воспринимали меня только как сына Виктора Цоя». А что именно говорили?
«Ты правда сын Цоя? А докажи». Я до сих пор не знаю, что на это ответить. Я был такой диковинкой.
Это послужило причиной того, что вы раньше окончили школу и ушли оттуда, сдав все экстерном?
Ну, да, возможно. Мне никогда не было хорошо в рамках каких-то регламентированных структур, скажем так.
А бывало так, что в детстве вы, условно говоря, брали расческу и пели в нее песни отца, будто в микрофон?
Я, наоборот, всегда очень стеснялся. Мне надо было себя побороть, чтобы взять гитару. Мне даже казалось, что это неправильно, казалось, что это неизбежно приведет к сравнениям…
То есть, наоборот, не хотелось?
Мне скорее хотелось, но было тревожно, что ли, это делать.
А самое первое воспоминание о музыке отца — какая это была песня?
Его песни всегда были со мной. Вот я так могу ответить. Я не помню, чтобы их не было со мной.
Кто из окружения Виктора Цоя стал для вас наиболее близким человеком? Не из семьи, а вот из группы, из друзей.
Очень близко дружим мы с Георгием Каспаряном. Спасибо ему, он приложил к этому всяческие усилия, даже когда я пытался в свою раковину спрятаться. Постепенно мы с ним сильно подружились, часто видимся, много общаемся. Наверное, он. Ну и, в принципе, классно очень сейчас со всеми музыкантами «Кино», у нас очень хорошие отношения, мы вместе делаем классный проект, у нас очень хорошая атмосфера там.
С Джоанной Стингрей общаетесь?
Да. Но она все-таки живет в Калифорнии, поэтому мы с ней переписываемся.
А с ее дочерью знакомы?
Знаком, да.
Тоже общаетесь?
С ней напрямую не общаемся, приветы друг другу передаем. Один раз виделись в Петербурге.
В СМИ очень любили спекулировать на том, что вы не поддерживаете отношения с Робертом Максимовичем, с дедушкой вашим. И вы всегда очень осторожно, уклончиво про это говорите. У вас есть отношения?
У нас есть отношения, но они не очень активные, скажем так. У нас как будто бы не очень много общего, кроме отца. И в целом у нас разные были жизненные перипетии, что у него, что у меня, и как-то мы мало на жизненном пути сталкивались. У меня очень классные с ним связаны воспоминания из детства, он меня возил смотреть самолеты в аэропорт, мы ездили на рыбалку…
То есть вы проводили время вместе в детстве.
Да. А потом жизнь нас развела. Это просто такое обстоятельство, на самом деле там нет никакой вражды или неприятия. Просто так получилось.
Я знаю, что у вас есть много татуировок на руках.
Да, и не только на руках.
Что они означают, есть в них какой-то смысл?
Это не совсем верное представление о татуировках — что они обязательно должны нести какой-то смысл. Они, может, для меня смысл и несут, но это как… Как если бы вы купили в классном путешествии прикольную вещь и она вам потом о нем напоминает, например, или о каком-то периоде жизни. Плюс я такой человек, который очень любит делать все под себя: изменять, украшать наклейками, кастомизировать вещи, которыми я пользуюсь. Мне нравится все делать как бы немножко своим. И это, мне кажется, такие два фактора, которые склеиваются в любых татуировках. Мне просто нравится — они вроде сувениров, они напоминания о разных периодах жизни, и мне они нравятся как вид искусства, просто сам холст… Это долго, это больно, но это такой, мне кажется, чистый, настоящий вид искусства.
Про тайные смыслы, но не про татуировки, а про музыку вашего папы. Вы однажды говорили, что люди часто не считывают иронию и слишком серьезно воспринимают эту музыку. Это так?
Да.
И песня «Перемен!» на самом деле не гимн, призывающий к изменениям?
Эта песня скорее про внутренние перемены, какие-то экзистенциальные вещи, которые происходят с человеком внутри него.
А есть еще какие-то песни, которые мы неправильно понимаем?
Самый популярный пример — это, конечно, песня «Малыш», про которую все гадают, посвящена ли она маме, или Наташе Разлоговой (журналистка и кинокритик, состояла в отношениях с Виктором Цоем. — «РБК Стиль»), или мне. Посвящена она на самом деле певцу Сергею Пенкину.
